Ужин был закончен, чай выпит, и, после такого завершения беседы говорить с Лионом Джастине больше не хотелось. Подойдя к нему, она поцеловала мужа и произнесла с чувством:
– Спокойной ночи, Лион… И спасибо тебе, дорогой.
– За прекрасный вечер…
Лион ответил на поцелуй и молча проследовал к себе наверх. Действительно – зачем говорить, о чем-то спрашивать? Ведь и так все понятно, без лишних слов.
Так думал Хартгейм, такого он желал и себе, и Джастине, на это он надеялся. Но, наверное, не его вина, что его надежды не всегда оправдывались…
Ночью Джастина проснулась от странного назойливого скрипа за окном. Накрыв голову краем одеяла и уткнувшись лицом в подушку, она попыталась было вновь заснуть, однако этот резкий, неприятный, так действовавший на нервы звук продолжался и раздражал ее все больше и больше…
Нет, это просто невозможно!
Джастина встала, подошла к окну и осторожно отодвинула штору. Ночная улица была совершенно пуста, светили одинокие фонари, и завывающий ветер срывал с деревьев последние листья. Но странный звук не прекращался, а наоборот – становился все резче, все назойливей.
Джастина очень осторожно, стараясь не скрипеть половицами, чтобы не разбудить крепко спящего мужа, подошла к другому окну. При свете одинокого фонаря она заметила, что дверь в доме Бэкстеров была полуоткрыта – от ветра она то открывалась, то закрывалась, и несмазанные петли пронзительно скрипели.
Все это показалось Джастине очень странным: ее бессонница, странный звук, ее мысли, беспокойные, неотступные; перед глазами Джастины постоянно стоял Питер.
Она одернула штору, не зная, что дальше делать.
Оглянулась еще раз на Лиона – он, свернувшись под одеялом, спал как маленький ребенок.
– Да, – едва заметно шевеля губами, прошептала она, – а ведь покойный кардинал действительно был прав… Он совсем как маленький ребенок… Все мужчины такие… Вот и Питер. О, опять это воспоминание, опять Питер!
Но почему, почему она так часто вспоминает его? Почему этот человек преследует ее везде и повсюду – даже в мыслях?
Неожиданно Джастине стало очень страшно – это был какой-то животный: липкий и безотчетный страх, которому не могла дать рационального объяснения. Ей было очень страшно, и она, набравшись храбрости, добежала до кровати и тут же легла, укутавшись в теплое одеяло.
Скрип, скрип, скрип… Страшно. Почему скрипит?
Сейчас, сейчас этот страх должен пройти.
Но почему, чего она боится? Ведь Лион рядом, он желает ей добра, он действительно любит ее – Джастина все больше и больше убеждалась в этом…
Может быть, она просто занималась самообманом, выдавая желаемое за действительность? Нет, нет… Тысячу раз нет!
Она знала, что для Лиона нет никого дороже ее, что он готов отдать за нее, свою Джастину, все самое дорогое, что у него есть…
Но тогда – откуда же этот щемящий душу страх, липкий и неотступный? Почему у нее внезапно заболело сердце?
Все происходящее – и этот странный звук, и ее теперешнее состояние – выглядело как какое-то предзнаменование, как дурной знак; если бы Джастина была более суеверной, она бы задумалась…
Дверь продолжала скрипеть. Почему она открыта? Что это может значить? Может быть воры совершают какое-то злодейство, воспользовавшись отсутствием хозяев, но тогда что они могут делать в пустом доме? Да и Оксфорд никогда не славился преступностью. За все время их жизни в этом тихом городе она не могла припомнить ни одного случая хотя бы мелкого хулиганства.
Дверь все скрипела – все резче, все пронзительней. Теперь этот отвратительный скрип казался взвинченной до предела Джастине чуть ли не условным знаком, тайным паролем, призывом.
Призывом? Наверное… Но к чему, к чему же?
От липкого страха дыхание у Джастины перехватило; она принялась тормошить Лиона. Тот, проснувшись, недоуменно посмотрел на жену и спросил:
– Что? Что?
Она посмотрела на него расширенными от ужаса глазами и прошептала:
– Дверь скрипит…
Но Лион все еще был во власти сна, он не понял, что говорит ему жена, что ее беспокоит.
Непонимающе посмотрев на Джастину, он перевернулся на другой бок и вновь заснул.
Спустя несколько дней тот ночной эпизод казался Джастине каким-то фатальным предзнаменованием.
С тех пор она стала панически бояться дома напротив, опасалась даже смотреть в его сторону – особенно с наступлением темноты.
С каждым днем, с каждым часом, с каждой минутой она все больше и больше ощущала, что не может здесь больше находиться, не может жить в этом городе, и что им с Лионом надо как можно быстрее уезжать отсюда. Но, всячески избегая бесед на эту тему, она все время откладывала решающий разговор с Лионом об отъезде.
Вспоминая тот ночной эпизод, Джастина стала опасаться за свое здоровье – она почувствовала, что ее неокрепший после болезни рассудок вновь может помутиться…
Как ни странно, но спасли миссис Хартгейм ее студенты из колледжа Святой Магдалены. Они знали, что руководительница студии давно выписалась из больницы и, обеспокоенные ее долгим отсутствием в студии, решили навестить свою любимицу.
Они пришли все вместе – дом сразу же наполнился разговорами, смехом и тем свойственным только молодым людям жизнелюбием, которого в последнее время так не хватало ни Лиону, ни его жене.
Букеты цветов, шутки, ласковые улыбки, восклицания… О, как давно она не видела, не слышала всего этого! Джастине казалось, что их дом стал с головы на ноги; и она растерянно оглядывалась по сторонам. Студентов пришло много – вся труппа, человек двадцать, если не больше, и они, никого и ничего не стесняясь, стояли в проходах, сидели в креслах и на диванах, курили, переговаривались. Они были молоды, счастливы, и Джастина по-хорошему, от души позавидовала им.
Строгая обстановка дома сразу же сделалась демократичной и непринужденной. Потертые джинсы, кожаные куртки с заклепками, чудовищных размеров полувоенные ботинки на толстой подошве, длинные волосы, короткие «ежики», серебряные кольца в ушах – все это выглядело на фоне строгого интерьера дома Хартгеймов непривычно.
Однако с приходом студентов Джастина сразу же почувствовала облегчение – теперь это была прежняя мисс О'Нил, приветливая, остроумная и гостеприимная хозяйка дома. Поговорив об отвлеченных вещах – о театре было упомянуто лишь вскользь (студенты решили, что после «Юлия Цезаря» надо поставить что-нибудь более, веселое, сошлись на комедии «Конец – делу венец»), Джастина вновь воспрянула духом. Однако ее посетители ушли так же быстро и неожиданно, как и появились.
– Мы и так слишком долго испытывали ваше терпение. Вы еще не оправились после болезни, миссис Хартгейм, мы пойдем… Кстати, завтра нам приходить на репетицию?
Она кивнула.
– Конечно же! Завтра и начнем… Что вы просили – «Конец – делу венец»?
После ухода студентов Джастина физически почувствовала какое-то странное, болезненное ощущение пустоты. Будто бы ее сразу же поместили в вакуум. Она, устало посмотрев на Лиона, произнесла:
– Ну что – с завтрашнего дня начинается прежняя жизнь…
Видимо, Джастина имела в виду не только то, что с завтрашнего дня ей надо будет понемногу входить в прежнее русло, но и то, что теперь и в их доме все пойдет точно таким образом, как было до появления в доме напротив мистера Бэкстера…
– Конец – делу венец, – прошептала она, обращаясь скорее не к Лиону, а к самой себе… – Конец – делу венец…
Однако поставить последнюю точку, «увенчать дело» ей так и не удалось…
Да, на следующий день она отправилась в колледж Святой Магдалены. И вновь знакомая дорога по брусчатой мостовой, и вновь как когда-то Джастина сорвала кленовую веточку и принялась выстукивать ею незамысловатый ритм по чугунной решетке ограды.
Знакомое здание, серой громадой наплывающее из глубины квартала. Старинная дверь со стертой от многочисленных прикосновений дверной ручкой в виде львиной лапы, каменные ступеньки.
