– Нет! – решительно сказала она, словно читая его мысли. – Это я любила тебя, а ты был лишь влюблен. Хотя… Даже это слово, возможно, слишком сильное для того чувства, которое ты испытывал ко мне. Это было нечто совсем другое. Ты не верил мне, поэтому стремился подавить мою волю, мою свободу и при этом постоянно боялся меня… Вернее боялся потерять свое достоинство или что-то в этом роде… Хотя, я знаю. Ты боялся за свое самолюбие. Ведь оно могло пострадать.

– И пострадало, – усмехнулся он. – Ведь ты думала о себе не меньше.

– А что я по-твоему должна была делать? – вздохнула она. – Ведь ты всегда появлялся, когда это нужно было тебе и так же внезапно исчезал. Ведь я была уже не девочка, я не могла без оглядки броситься в твои объятия только из-за одной любви.

Тогда, как и сейчас, я мечтала только об одном…

– О чем же? – поинтересовался Питер.

– О стабильности. Питер усмехнулся.

– Любовь и стабильность – несовместимые понятия.

– Ты прав, – вздохнула Джастина.

Они снова приникли к губам друг друга. Это были долгие и нежные поцелуи, в которых они замирали в блаженстве. В эти минуты забывались все обиды и муки, боль и разочарование.

Джастина изогнулась, немного отстранилась назад и нежно прикрыла своими пальцами губы Питера.

– Тогда ты был со мной очень нежен… – наконец промолвила она.

– Я и сейчас так же нежен, как и раньше.

– Как и раньше… – словно эхо повторила она.

Это были мгновения простого человеческого счастья, которого волею судьбы они были лишены в обычной жизни.

На улице давно уже стемнело, им было пора возвращаться. Выходя из номера, Джастина еще раз посмотрела в зеркало, поправляя прическу.

Питер стоял рядом. Его седые волосы, обычно аккуратно причесанные, сейчас были взъерошены и торчали как попало.

– Причешись, – сказала ему Джастина с улыбкой.

Он неловко приподнял руку, поправляя свою прическу.

– Мне всегда нравился этот твой жест, – сказала она. – Когда ты так делаешь, кажешься таким беспомощным!

Питер виновато пожал плечами.

– Вот видишь, ничего не изменилось, – он поцеловал ее в губы.

Обнявшись, они вышли из домика. Питер закрыл дверь.

– Я сниму его на месяц, – сказал он, идя вслед за Джастиной по узкой тропинке.

– Зачем?

– Не хочу, чтобы другие бывали в нем.

Нарушать традиции в обществе, а тем более – в оксфордском, было не принято, поэтому в следующее воскресенье все снова встретились в гольф-клубе. Правда Лион Хартгейм задержался из-за неотложных дел, но он обещал приехать чуть-чуть попозже. Джастина вместе с Молли почти сразу же пошла в поле, куда через некоторое время отправился и Питер. Ольвия осталась одна за круглым белым столиком под полосатым тентом. Но скучать ей долго не пришлось, так как через некоторое время к ней подсел высокий, стройный, импозантно одетый мужчина.

– Вы позволите? – деликатно поинтересовался он прежде чем сесть.

– Пожалуйста, – пригласила его Ольвия, так как быть одной ей совсем не хотелось. Но она тут же пожалела об этом.

– Миссис Рэдгрейв? – поинтересовался мужчина.

– Моя фамилия – Бэкстер, – холодно отозвалась она.

– Но ведь Рэдгрейв – ваша девичья фамилия, если я не ошибаюсь? – не отставал мужчина.

Его навязчивость начинала раздражать Ольвию.

– Вы – репортер? – спросила она его в лоб. – Если так, то сразу хочу вас предупредить: никаких интервью я давать не собираюсь.

– Нет, я не имею никакого отношения к масс-медиа, – высокопарно ответил мужчина. – Разрешите представиться, я – Пэтрик Пэриман.

– Послушайте, Пэтрик Пэриман! – Ольвия была раздражена. – Я терпеть не могу, когда незнакомые мне люди начинают копаться в моем прошлом.

– Прошу меня извинить, миссис Бэкстер, – Пэтрик постоянно жестикулировал как скверный актер, – но я, с позволения сказать, немножко в курсе о вашем прошлом. Я прошу, если вас не затруднит, выслушать меня.

Ольвии как минимум два часа предстояло провести в одиночестве, и поэтому она решила не прогонять навязчивого мужчину.

– Ну, хорошо, валяйте, – небрежно махнула она.

– Я являюсь большим почитателем вашего таланта, – мужчина видимо не умел говорить нормально и любая фраза в его устах приобретала импозантность и вычурность.

– Я прекрасно помню ваш головокружительный успех – ваши картины стали символом 60-х годов, таким же значительным, как музыка «Битлз» и «Ролинг Стоунз»! Ваше имя не сходило с первых полос центральных газет, ваши выставки производили фурор!

Ольвия поморщилась.

– Если вы думаете, что сказали нечто новое, то глубоко ошибаетесь.

– Я больше не буду, – мужчина тут же надел на свое лицо маску глубокого извинения. – Но сейчас я бы попросил вас всего лишь одну минуту внимания. Я хочу вам рассказать о себе.

– Вы думаете мне это будет интересно? – Ольвии почему-то хотелось его разозлить.

Но Пэтрик был непробиваем.

– Я очень надеюсь на это!

«Он либо нахал, либо круглый дурак», – подумала про себя Ольвия.

– Я – Пэтрик Пэриман, родился и вырос в Белфасте – столице северной Ирландии, – начал мужчина, так как будто выступал на заседании суда в качестве свидетеля.

– Я был младшим ребенком в семье, а всего нас там было аж девять человек и – о ужас! – восемь предыдущих – девочки, мои сестры. Видимо, родители очень хотели иметь сына и поэтому рожали детей одного за другим, пока не родился я. Мы почти все – погодки. Как вы сами понимаете, с раннего детства я жил среди девочек и привык восхищаться ими. Тем, как они одевались, разговаривали, их прическами и косметикой.

Ольвия криво усмехнулась.

– О, я понимаю, что вы могли подумать! – замахал руками мужчина. – Нет, нет, я не гомосексуалист, и никогда им не был. Я, разрешите представиться – дизайнер женской одежды, или выражаясь простым языком – модельер.

«Ага, теперь понятно!» – пронеслась в голове Ольвии мысль – «Привык тереться о голые женские задницы во время этих дурацких шоу – показов мод. Фу!» – Ольвия опять поморщилась.

Но Пэтрик был уже настолько увлечен собой, что не обращал внимания на ее реакцию.

– Должен вам признаться, что эту профессию я выбрал себе в детстве, в начале 60-х годов. Моя, с позволения сказать, любовь к приключениям привела меня в сам Париж! Это было прекрасно! Я чувствовал себя Ван Гогом и Гогеном одновременно. Я снял себе небольшую комнатку в мансарде, на Монмартре! Но это, так сказать, был внешний антураж, а с работой у меня сначала не очень ладилось. Я стучался в двери всех известных домов моделей, обивал пороги, кланялся, но кому я был нужен?! Мои юношеские амбиции улетучивались с каждым порывом ветра. Пока, наконец, меня не взял на работу один из малоизвестных модельеров, как он выразился «из жалости к бедному выходцу из Северной Ирландии». Три года я прожил в своей крохотной сырой комнатушке, пока ко мне не пришло настоящее спасение. Один из британских торговых гигантов привлек меня к работе над своим проектом в Неаполе. О, Италия! Как я люблю эту страну! А итальянские женщины – они такие темпераментные!

– Вы начинаете забываться, – прервала его Ольвия.

– О, прошу прощения, миссис Бэкстер! Это все так – экзотика.

– И что же было дальше? – поинтересовалась Ольвия.

Она боялась, что Пэтрик снова кинется в свои вычурные пространные изъяснения.

– Ах, да… План этот так и не был осуществлен. Но я остался работать в Италии и с тех пор я испытываю глубочайшее преклонение перед итальянским дизайном. А потом я поехал на свадьбу одной из своих сестер в Америку. Ах, да, я вас не предупредил – моя мать родом из Чикаго.

Ольвия закатила глаза: час от часу не легче!

– По пути назад я остановился в Нью-Йорке. Я подумал, что это для меня – шанс. О, как я люблю Америку: Манхэтэн, статуя Свободы – прекрасно!

Было очевидно, что Пэтрик потихоньку начал раздражать Ольвию.