Патрик решил не возражать, хотя в глубине души ему не очень-то хотелось расставаться со своими спутниками: оставаться наедине с этим рыбаком, который внушал ему все большие и большие опасения – не говоря уже о какой-то безотчетной неприязни, которую О'Хара испытывал к этому Антонио с самого начала – ему было боязно.

Начало светать.

Патрик механически жевал холодный мучнистый картофель из грязной засаленной сумки проводника и пристально следил за уходящими вдаль товарищами, покуда их фигуры не стали едва различимы в предутреннем тумане.

В последний момент они решили было захватить револьвер капитана Брэфорда, чтобы не привлекать внимания местных жителей, а О'Харе оставили карабин, захваченный в казарме.

– Я все равно не умею стрелять, – произнес Патрик смущенно и тут же почему-то вспомнил, что в лагерь он попал, как «снайпер» ИРА.

То, что револьвер взял с собой Джеймс, очень не понравилось проводнику: ведь револьвер был обещан ему.

– Да ты хоть знаешь, как следует с ним обращаться? – спросил лодочника Джеймс, презрительно усмехаясь.

Тот возразил:

– Пока – не знаю, но ведь можно и научиться… А карабин – заметен, его обязательно отберут, если увидят.

Бормоча под нос гнусные ругательства в адрес проводника, Джеймс забрал у О'Хары карабин и вернул револьвер.

– Что-то не очень-то я верю этому типу, – шепнул он на прощание Патрику, – так что будь с ним поосторожней…

О'Хара тоже хотел сказать, что Антонио кажется очень подозрительным, однако в последний момент решил этого не делать.

– Не спускай с него глаз, – продолжил Джеймс, – и не вздумай заснуть. Мне не нравится, что он так уцепился за этот револьвер.

Однако О'Хара, привыкший всегда и во всем доверять людям, даже тем, которые не внушали ему доверия, поспешил урезонить товарища:

– Да брось ты! Он просто как большой ребенок: уже вообразил себя владельцем новой красивой игрушки – вот и все…

Джеймс с Филом ушли, и Патрик с проводником прождали их почти час.

Стояла полнейшая тишина – в ней было что-то неестественное, настораживающее. Не было слышно даже собачьего лая.

– У них там что – даже собак нет? – после длительного, напряженного молчания спросил у проводника О'Хара.

Тот замялся.

– Эти люди не в ладах с законом, и потому не хотят афишировать себя.

– Как же они различают, кто пришел – свой или чужой?

– У них самих чутье и нюх почище, чем у собак, – последовал ответ.

Когда прошел час, Патрик решил, что его спутники, видимо, договорились о пристанище, и он с проводником вновь двинулись в путь.

За время привала О'Хара так и не выспался, и его все время клонило ко сну, веки слипались. Ночь представлялась ему нескончаемой, как та тропа, по которой они так долго брели.

Ступни невыносимо болели, словно он шел босиком по острым камням или битому стеклу. Когда Патрик делал шаг, ступня, казалось, опускалась на острые шипы – он резко одергивал ногу, вновь опускал ее, и ступня вновь погружалась в острую боль.

А неутомимый проводник, видимо привыкший к такой ходьбе, бодро шел впереди. Время от времени Антонио останавливался и, дергая головой в нетерпении, послушно ждал, пока его спутник догонит его. Он все время смотрел на Патрика с нескрываемым любопытством, будто бы рассматривая какое-то редкое насекомое – во всяком случае, так казалось ему самому. Иногда он даже осторожно трогал его его плечо, как бы проверяя, жив ли он еще…

– Сколько? – спросил Патрик пересохшими губами; язык тяжело ворочался во рту.

Лодочник улыбнулся.

– Уже совсем, совсем близко – какой-нибудь час, и все…

Это звучало как настоящее издевательство, но Патрик, понимая, что ничего сделать не может, да и не в силах сопротивляться, не возражал.

– Еще какой-нибудь час…

Проводник повторял так все время и вновь растворялся в тумане, начинавшем обволакивать его фигуру. Патрик поднимал глаза к небу, стараясь хоть немного передохнуть от слепящего тумана, от постоянной необходимости вглядываться в темноту, обступавшую со всех сторон.

Звезд становилось все меньше.

Почти рассвело.

Даже потом, вспоминая этот страшный переход, Патрик не мог дать себе отчет сколько же времени они прошли таким образом – час, два, десять?

А может быть – целую вечность?

Да, скорее всего, именно так – никогда еще время не тянулось для него так мучительно, так страшно долго, никогда он еще не был до такой степени измотан.

Очень болели ноги.

Вытащить ногу из зарослей колючек – и опустить на шипы, в острую боль. Вновь открыть глаза. Впереди – горы, звезды и проводник. Патрик спросил:

– Откуда у тебя берутся силы?

Проводник хитро улыбнулся.

– А я привыкший… Я ведь родился здесь, на севере, и прожил всю жизнь. Кстати, приятель, а ты откуда родом – судя по всему, ты вроде бы ирландец? – почему-то некстати принялся задавать вопросы проводник. – Из Ольстера или из самой Ирландии? Кто твои родители? А дети у тебя есть? А сколько?

Патрик только вяло улыбнулся в ответ – своим мыслям.

Спустя несколько шагов проводник резко остановился, обернулся и, осмотревшись, склонился над своим спутником, словно рассматривая какой-то очень маленький, трудноразличимый для глаза предмет.

Патрик, с трудом облизав пересохшие губы, глухо прохрипел:

– Где же автострада?

Проводник поднял вверх палец – длинный, скрюченный, с грязным кривым ногтем.

– Здесь рядом, какой-нибудь час – и все, – снова, в который раз за эту бесконечную ночь ответил лодочник.

Неожиданно впереди послышался собачий лай. Протяжно замычала корова. Гулкое мычание разносилось в воздухе, как звук трубы.

Теперь О'Хара был измотан настолько, что уже ничего больше не хотел – только отдохнуть хотя бы полчасика. Идти дальше не было сил. Голова раскалывалась от боли, гудела, как колокол, язык не слушался его, он ворочался во рту, словно комок наждачной бумаги.

– Вода! – воскликнул проводник, указывая на родник в нескольких футах от себя.

Патрик, с трудом доковыляв до источника, умылся, попил прохладной солоноватой на вкус воды. Жжение и сухость во рту от вареного картофеля быстро прошли.

– Зверски устал, – сказал он, опускаясь на огромный валун.

– Да, да, я понимаю.

– Еще долго?

Лодочник как-то неопределенно кивнул в ответ и произнес глухо:

– Ничего, скоро, скоро…

О'Хара посмотрел на часы – была уже половина шестого утра.

Вода родника звонко журчала, будто бы посмеиваясь над его усталостью.

Неожиданно проводник предложил:

– Можешь немного вздремнуть… Так сказать – перед решающим рывком.

Патрик, кутаясь в летнюю куртку, как-то безразлично возразил:

– Но ведь здесь холодно… Я наверняка окоченею, замерзну.

Тот улыбнулся.

– Я дам тебе укрыться.

С этими словами лодочник предупредительно протянул своему измученном спутнику длинный засаленный плащ из грубой материи.

О'Хара начал терять терпение:

– Долго ли еще идти?

– Да нет. Автотрасса там, вон за тем склоном, – ответил проводник и показал на горы, седеющие вдали в лучах восходящего солнца. – Еще немного, и ты сам услышишь гул машин. Теперь утро, и машин будет наверняка много, Я помогу тебе устроиться в одну из них.

– Как, неужели еще там много осталось? – запротестовал Патрик.

Проводник только неопределенно пожал плечами – мол, что могу сделать?

И Патрик повалился на землю.

Антонио, подойдя к беглецу, небрежным жестом накинул на него сверху свой грязный плащ и произнес, как показалось О'Харе, с показным сочувствием:

– Ты очень утомился, бедняга. Такой тяжелый переход, да еще с непривычки… Спи, а я посторожу твой сон… Ни о чем не думай – тебе надо хорошенько отдохнуть. Не тревожься, приятель, все будет хорошо…

Уже засыпая, Патрик спросил:

– Как тебя зовут?

– Я же говорил – Антонио… Антонио Криккет. К твоим услугам, приятель.

Патрику показалось, что после этих слов лодочник как-то криво ухмыльнулся.