Тот повернулся в тете Джудитте:

– Сколько лет больной?

– Тридцать шесть с половиной.

Старик подбросил в воздух свою шапку:

– Ура, ура! Мы победили! – прокричал он. – Тридцать шесть с половиной – это нормально.

– Но это же не температура, – воскликнула тетя, – это возраст.

– Без разницы, – сказал доктор Фалькуччо с подъемом, – для меня это все равно. Я не врач, но на глазок могу сказать, что в тридцать шесть с половиной лет не умирают.

Он попытался пройтись в танце с засмущавшейся старой девой.

– Давайте отпразднуем выздоровление, – сказал он. – Я остаюсь на обед. Только прошу: спагетти и хорошее вино!

Он пожал руки Бьянке Марии.

– Я очень рад, синьора, очень рад. Вам по-настоящему повезло, что вызвали меня, а не врача. В окрестных деревнях живут четыре врача: синьора, это четыре убийцы, которые повергают в постоянный траур сие трудолюбивое население. Они являются туда, где имеется какое-либо недомогание, и в мгновение ока отправляют пациента на тот свет. Небольшую простуду они умеют превратить в двустороннее воспаление легких, несварение желудка – в тиф, головную боль – в менингит. Синьора, до того, как врачи обосновались в этих краях, это были счастливые селения. А с тех пор, как среди нас поселились эти четыре убийцы, на нас напал ужасный мор. Бедные селяне мрут как мухи. По сравнению с таким бедствием холера – простой насморк. А когда один из врачей уходит в отпуск, его заменяет другой. И нет никакого выхода, ни малейшей надежды на спасение. Один раз, когда заболели все четверо, здесь устроили настоящий праздник с иллюминацией.

Доктор Фалькуччо посмотрел на часы.

– Удивляюсь, как это еще никто из них не появился, – сказал он. – Обычно они слетаются, как стервятники.

В этот момент послышался зловещий стук во входную дверь. Фалькуччо посмотрел в окно.

– Запираемся! – возбужденно закричал он. – Это доктор Мастрилли! Кровожадное чудовище! Хуже Нерона! Хуже Калигулы! Это воскресший Тиберий! Вызвать Мастрилли – это все равно что умереть.

Но доктор Мастрилли собственной персоной уже входил в комнату, вопрошая ужасным голосом:

– Где, где же наша больная?

Минуту спустя прибыл доктор Гаспароне и почти сразу же за ним доктор Пассаторе, ученик доктора Маммоне да Сора, с криком:

– Всем стоять, больная моя!

Врачи обменялись приветствием, щупая друг у друга пульс.

– Добрый день, коллега, как мое здоровье?

– Неплохо, спасибо; а мое?

Поскольку домик находился на одинаковом расстоянии от окрестных деревень, каждый из врачей счел своим долгом нанести визит; каждый, увидев коллег, попытался было удалиться, но в конце концов остались все. Они осмотрели больную, обмениваясь репликами.

– Скольких ты уходил за последние две недели? – спросил Гаспароне.

– Восьмерых, – ответил Мастрилли. – А ты?

– Четырнадцать.

– Ух ты!

– Ты помнишь, – сказал Пассаторе, – та старуха, которую я начал лечить неделю назад…

– Ну и?

– Отдала богу душу сегодня ночью.

– А я угробил троих за один день, – сказал Гаспароне.

– У меня, – сказал Мастрилли, – сейчас лечится один, но боюсь, выздоровеет.

– Хочешь, я приеду посмотрю его? – с хищным блеском в глазах осведомился Гаспароне.

– Нет, это не нужно; на худой конец, я всажу ему четыре пули в башку.

– Прекрасно! – закричал за дверью голос. – Смерть больным!

То был Никола Морра, четвертый врач, который входил запыхавшись, с саквояжем хирургических инструментов, тромбоном через плечо и своими двумя помощниками, Тибурци и Фьораванте.

– Я опоздал, – сказал он, – прошу меня извинить; но у меня был срочный вызов, пришлось ехать к лежачему больному.

– Тяжелый? – спросила Бьянка Мария.

– Синьора, – сказал врач, – представьте себе, если бы они чуть-чуть задержались с вызовом, мой приезд уже ничего бы не исправил.

– Господи! – сказала Бьянка Мария, вздрогнув.

– Он бы умер? – испуганно спросил доктор Фалькуччо.

– Он бы выздоровел! – воскликнул Никола Морра. – Выздоровел! А так теперь ему болеть, по крайней мере, месяца три, и вряд ли он выздоровеет, раз попал в мои руки. Уж я его залечу.

По окончании осмотра доктор Фалькуччо проводил врачей на выход. Когда они вышли в прихожую и изложили старику причины, в силу которых у больной очень мало шансов выжить, Фалькуччо подмигнул им и сделал выразительный жест большим пальцем правой руки.

– А не хотите ли, – сказал он, – по стаканчику старого барбера?

– О, спасибо, – ответил доктор Гаспароне, – весьма охотно.

– А я вам не дам, – презрительно сказал старичок.

Он вытолкал их на улицу и с досадой захлопнул дверь, а они шумели и стучали в дверь, крича:

– Хотим по стаканчику! Хотим по стаканчику!

Баттиста попросил разрешения полчасика поспать.

– Позор! – сказал Фалькуччо. – Молодые люди моего поколения были намного ленивее теперешних! Но я не отдыхаю. Пойду-ка я домой поработаю. Мне надо писать роман. У меня уже все готово.

– А о чем он? – спросила Бьянка Мария.

– У меня не хватает только основного содержания и деталей. Все остальное есть, кроме названия.

– Да, но, – возразила Эдельвейс, – что же тогда у вас готово?

– Бумага, перо и чернильница.

– Ну, это, – сказала Бьянка Мария, – вы и здесь найдете.

– Хорошо, – ответил старый холостяк, – разрешите мне поработать. Дайте мне перо; дайте мне чернильницу; дайте мне бумагу. Постойте. Вроде бы мне нужно было еще что-то. Ах да. Дайте мне мыслей.

Он сел писать, но тут же застрял на крайне трудном месте: описании способа завязывания галстука, который один из его персонажей должен был повязать другому, совершенно не знавшему, как это делается.

– Пусть какой-нибудь писатель попробует с этим справиться, – сказал маленький старичок.

Он сломал перо.

– Не буду больше писать ни строчки в жизни, – прибавил он.

– Слава тебе, господи! – произнес тонюсенький голосок.

Все повернулись к Баттисте, который, чтобы не представлять им дона Танкреди, повторил ложь, сказанную прошлой ночью, когда они пели для волков:

– Извините, я немножко чревовещатель.

– Сказать по правде, – заметил Фалькуччо, – сдается мне, вы немножко невоспитанны. – И, будто осененный внезапной мыслью, спросил: – У вас случайно нет треножника для рисования?

Тетя Джудитта позвала Гастона Д’Аланкура:

– В доме есть треножник?

– Треножник?

– Да, треножник для рисования.

– Честное слово, – ответил старый слуга, – я в этом доме служу уже двадцать лет, но никогда не видел треножника для рисования.

– Жаль! – воскликнул Фалькуччо. – Я бы охотно нарисовал картину. Конечно, получше, чем те, что рисуют сегодня. Потому что, думаю, я рисую лучше теперешних художников. Это очень смешно. Но еще смешнее то, что теперешние художники думают, что рисуют лучше меня. Я не умею рисовать. В детстве у меня были большие способности к рисованию, но мой отец…

– Не дал вам учиться?

– Напротив. Он дал мне учиться, и мои способности улетучились.

– Вот повезло, – сказал голосок дона Танкреди.

Фалькуччо посмотрел на Баттисту.

– Вы прекратите когда-нибудь? – воскликнул он. – Молодые люди моего поколения были гораздо невоспитаннее теперешних.

Баттиста побежал прятать сумочку Сусанны в отведенной ему комнате. Он сунул ее под подушку.

– Негодяй, – сказал он дону Танкреди, – если не прекратите, я вас выброшу в окно.

– Но я хотел бы знать хотя бы, где я нахожусь, – сказал дон Танкреди.

– Да пошел ты! – закричал молодой человек.

И убежал.

День в горах!

После обеда Бьянка Мария, которая чувствовала себя намного лучше, настояла на том, чтобы Эдельвейс вышла подышать воздухом.

– Давайте навестим отшельника, – предложила девушка.

Она вышла с Баттистой и Фалькуччо.