Прощай же, старый, душевный, почтенный «поп», который грел высоченные постели бабушек, – клетка из выдержанного дерева, появлявшаяся в огромных старинных покоях, когда начинали падать листья, и таинственно исчезавшая в марте. Тебя ставили в постель, почтенный «поп», вместе с «монашкой» – маленькой сковородой, полной горящих углей, красновато подмигивавших из-под одеяла. Домашний покровитель, владевший ключами от снов, свидетель целомудренной любви, услада девиц и ожидающих ребенка супругов, младший брат очага, молодые люди не знакомы с тобой и не знают, что своим существованием на этом свете они, наверное, немного обязаны и тебе.

Теперь тебя заменил радиатор – не обладая ни твоим авторитетом, ни твоей поэзией; ты остался только в маленьких горных деревушках, и скоро тебя прогонят и оттуда. Старый, душевный, почтенный «поп», гревший высоченные постели бабушек, прощай!

Эти камины требуют столько внимания! Пока на улице тепло, они стоят себе спокойно и никому не мешают. Но как только начинаются холода, как только подует первый ледяной ветер, который сметает листву и объявляет, что теплое время года позади, они больше не желают оставаться одни. Мало того, что ими должен заниматься кто-нибудь один; нет, они требуют, чтобы вокруг собиралась вся семья, на много часов, особенно по вечерам; и поскольку им скучно, им нужно, чтобы вокруг них шел разговор и старики рассказывали какие-нибудь интересные истории. Есть среди них ну совершенно похожие на детей: они хотят, чтобы долгими зимними вечерами вокруг них рассказывали сказки. И за ними нужно постоянно ухаживать, заниматься ими, шуровать. И подавай им большие поленья, которые бог знает сколько стоят. И для чего? Чтобы они сгорали, весело потрескивая.

Как убоги номера в крохотных горных гостиницах, с голыми стенами и обшарпанным тазиком! И насколько лучше свежие, чистые, мягкие комнаты в больших роскошных гостиницах! Тем не менее, первые имеют одно преимущество перед вторыми: дырочки в межкомнатных дверях. Они предлагают путешественнику приятное времяпрепровождение, позволяя видеть ему, оставаясь незамеченным, то, что происходит в соседней комнате; к тому же, они ничего не стоят. Автор с удовольствием ввел бы их и в больших гостиницах; они могли бы присутствовать в списке предоставляемых услуг: лифт, радиатор, ванная, телефон в номере и наблюдательные отверстия в межкомнатных дверях. Можно было бы предоставлять выбор гостю, спрашивая у него, желает ли он номер с дырочками или без оных; и, в случае положительного ответа, брать с него небольшую дополнительную плату. Тем более удобно, что одна такая дырка могла бы обслуживать обе комнаты. Однажды друг Автора влюбился в гостинице в женщину с прекрасными глазами; он провертел маленькое отверстие в межкомнатной двери и таким образом мог любоваться глазами незнакомки сколько угодно. К несчастью, он не мог видеть за раз больше одного глаза, зато он видел его очень близко – на расстоянии в один сантиметр.

Один владелец гостиницы завел у себя такие отверстия, но постояльцы запротестовали: по-видимому, сколько они ни смотрели, они могли увидеть только глаз соседа.

Солнечный Луч закончил раздеваться.

«Жаль, что здесь дырочки совершенно бесполезны», – подумал он.

Действительно, казалось, что в соседней комнате никто не живет.

Но как раз в этот момент, в полной тишине, которая ясно показывала, что в гостинице все уже спят, в соседнем номере послышался вздох.

Солнечный Луч навострил уши. Мысль о возможном любовном приключении соблазнительно пощекотала его, отчего он подумал: «Негодяй, так-то ты любишь незнакомую наездницу из городского парка?»

Он напрягся.

– Нет, – сказал он себе, – ты не можешь, не должен ей изменять.

И принялся слушать.

Он услышал глубокий стон и шум, который производит человек, переворачивающийся в кровати, оттого что никак не может заснуть. Конечно, человеческое существо; быть может, женщина, которая услышала, что в соседнем номере кто-то есть и старалась привлечь внимание незнакомого путешественника. Баттиста значительно покашлял. За дверью вновь послышался вздох. Баттиста вскочил и начал шуметь, стараясь делать это как можно заметнее. Он стукнул ногой по полу, передвинул стул, уронил тазик с водой, посвистел. Потом напряг слух. В соседнем номере слышался шум, вперемежку со вздохами. Тогда он прильнул глазом к отверстию в межкомнатной двери; его поразил приятный запах одеколона и тонких духов. Дырочка позволяла видеть часть кровати и смутные формы человеческого существа, которое ворочалось под одеялом. Баттиста продолжал смотреть, не обращая внимание на холод и неудобное положение. Чтобы устроиться поудобнее, он придвинул к двери стул, набросил на плечи одеяло и снова занял наблюдательный пост. Его начал одолевать сон, он хотел было уже оставить свою затею, как вдруг сердце его подпрыгнуло: человеческая фигура внезапно пошевелилась, и две великолепные молодые голые ноги свесились с края кровати – белоснежные, гладкие, точеные ноги.

Женские ноги!

Не желая говорить из опасения быть услышанным другими, Баттиста с колотящимся сердцем нацарапал несколько строк на листке бумаги:

Он просунул записку под дверь и стал ждать.

Внезапно он почувствовал толчок в груди: из-под двери вылезла ответная записка. Он схватил ее и прочел:

В висках его бешено стучало; он кое-как пригладил себя и открыл дверь, в которую входил…

– Доктор Фалькуччо! – скажут читатели.

Нет. Это был молодой человек в домашнем халате, который, увидев Баттисту, скорчил совершенно непоэтическую гримасу.

– Но вы мужчина! – разочарованно проговорили они друг другу.

Баттиста вздрогнул: в молодом человеке, бледном, как полотно, которое выстирали, высушили, погладили и снова испачкали томатным соусом, он узнал будущего зятя дона Танкреди, молодого и щеголеватого Гверрандо. Этот последний, заметив по выходе из поезда, что потерял своего друга, остался в Роккамонтана, намереваясь начать его поиски на следующий день. От волнения он не смог сомкнуть глаз, и теперь, когда он меньше всего этого ожидал, удача улыбнулась ему в образе полуодетого Солнечного Луча, от которого он узнал, что дон Танкреди жив и здоров.

Получив радостное известие, он хотел немедленно спуститься и разбудить хранителей неисправимого бабника, как вдруг в дверь постучали.

Мужчины удивленно переглянулись: кто бы это мог быть в два часа ночи?

– Войдите! – сказал Баттиста.

Дверь открылась и появился…

– Доктор Фалькуччо! – скажут читатели.

Нет: Филиппо.

В длинном шерстяном халате, голова и лицо закрыты вязаной шапочкой, какую используют в горах, оставляя лишь прорези для глаз и носа, руки спрятаны в огромные шерстяные рукавицы, которые не давали никакой возможности пользоваться пальцами; можно было подумать, что он отправляется на Северный полюс, если не знать, что в таком виде он обычно ложился спать в зимнее время.

Кончик носа его был невероятно бледен – а кончик носа был его единственной открытой частью тела, – и по всему было видно, что Филиппо чрезвычайно взволнован. Не в состоянии вымолвить ни слова, он вошел, рухнул в кресло и с болезненным стоном протянул Баттисте смятый листок, на котором было написано несколько слов.

Баттиста поспешно прочитал.

– Не может быть! – в ужасе пробормотал он.

– Во имя всего святого, – воскликнул Гверрандо, – можно узнать, что происходит?

Он прочитал листок, который ему передал Баттиста.

– Позор! – закричал он задушенным голосом.

И упал без чувств.