Стрела с надписью: «Ремонт. Вход в клуб через черный ход». Перед занавесом стоит скамейка, на ней Сухоруков сидит курит. Появляется Саша и, заметив врага, поспешно поворачивает назад.

Сухоруков. Малышев, на минутку!

Саша (сухо). Здравствуйте, Яков Павлович.

Сухоруков. Ты что, правда желаешь мне здравствовать? Или просто так, автоматически? (Саша молчит.) Тогда ты лучше говори: «Привет». Оно вернее и ни к чему не обязывает.

Саша. Нет, почему же... Здравствуйте...

Сухоруков. Ну, если так, то очень тебя прошу, закинь свое заявление куда-нибудь подальше и иди домой...

Саша. Боитесь?

Сухоруков (грустно). Дурак ты все-таки... Бедная Ирка! (Саша порывается уйти. Сухоруков хватает его за рукав и насильно усаживает.) Нет, погоди! Ты в самую точку попал: я тебя ужасно боюсь, прямо дрожу...

Саша. Что вам от меня надо?

Сухоруков. Чтобы ты вот сел и послушал. А то ты уже точно знаешь, что вся правда, какая только есть на земле, вся она у тебя в кармане... Больше ни у кого ее нет. (Саша опять порывается встать.) Так вот насчет того, что я тебя боюсь...

Саша. Ну не боитесь...

Сухоруков. Мальчик, я в сорок шестом году строил Барнабайскую ТЭЦ. Спецобъект! Лично Берия курировал. Может, помнишь такую фамилию, мальчик? И меня однажды подняли ночью в четыре часа и представили лично пред светлые очи. Очень страшные, надо тебе сказать, были очи, нечеловеческие. А он меня обнял и сказал: «Если, дорогой, мы не сможем к Первому мая, дню пролетарской солидарности, рапортовать о вводе всех мощностей, то прямо, говорит, не знаю, что мы будем с тобой делать, товарищ дорогой Сухоруков». А он как раз всегда знал, что делать с людьми (сжимает кулак).

Саша. Ну и что?

Сухоруков. А ничего. Сухари себе заготовил. Две торбы сухарей бабка Маня мне насушила. Но неотлаженные турбины я сдавать все-таки не стал... А говоришь, тебя боюсь? С твоими небесными глазами.

Саша. Ну не боитесь, и ладно.

Сухоруков. Да нет, не ладно. Вот ты хороший человек, голубоглазый, а самых простых человеческих чувств не понимаешь. Просто жалко же мне... И нравишься... Я именно таким своего наследника представлял...

Саша. Чего меня жалеть?

Сухоруков. Да не тебя мне жалко, что тебе такого особенного сделается! Мне самому на себя противно смотреть будет, на Иркины вопросы отвечать, если я тебя сегодня задавлю. А ты меня в такое положение загоняешь, что некуда деваться, надо бить. Потому что от этого твоего шума дело шатается. Этим трансформатором целое ведомство замарано, оно не простит...

Саша. Ведомство? Оно?

Сухоруков (словно бы не слыша). Ты для меня не противник, я тебя соплей перешибить могу. Но жалко мне и тошно. Можешь ты понять? Человек ты или кто?

Саша. Я только понимаю, что вам нужно замять эту липу. И вам опасен этот разговор и шум.

Сухоруков. Опасен. Только не мне, а делу. Подумаешь, вот он, ах, благородный юноша, он смело бросил в глаза негодяю начальнику горькие слова. Не побоялся, понимаешь, ради пользы народа. Так вот и я, голубчик мой. Тоже для пользы народа. У тебя в твоей шевелюре столько волос нету, сколько я объектов понастроил для этой пользы. Но я, мальчик, должен стараться не только для этой самой пользы! Но и для уголовного кодекса должен стараться, он любит порядок, а в снабжении, например, порядка нету. И для финансовых органов должен стараться, они любят ажур, и для Павлищева из райкома, он любит мероприятия, воскресники, например. И для вас, дураков, стараться — вы любите зарабатывать и жить под крышей, независимо от системы кредитования и техснабжения. И для всего этого я должен быть, когда надо, и злой и лукавый, и запрягу тебя, и поломаю, если потребуется, как ты мне ни симпатичен. Перешибу, если будешь болтаться под ногами. Потому что дело! Мое! Кровное! Ясно?

Саша. А для чего оно тогда, ваше дело? Все вообще для чего? Должна же быть цель? Не вообще там цель, а вот в частности! А я не верю, чтоб было зло для добра. Брехня для правды! Я такого не видел и не верю!

Сухоруков (почти кричит). А что ты видел? За что ты отвечал головой? Да не одной своею, а многими! Вот ты будешь кричать — начальство то, начальство се, свое кресло защищает. А все начальство, мальчик, сегодня работает будто в стеклянных кабинетах. Каждое движение со всех сторон видно — снизу, сверху! Отовсюду. И отовсюду смотрят. И спрашивают. И судят! Попробовал бы!

Саша. А вам хочется в доте сидеть, под бетонным колпаком?

Сухоруков. Мне все равно где сидеть. Мне нужно только доверие. Можешь ты понять — доверие сверху и снизу. А ты его подрываешь! Ты думаешь, мне нравится такая система, когда несуществующий трансформатор ставится в план? Думаешь, я согласен?

Саша. Ну не согласен! Но все-таки будете биться за это самое, с чем не согласны, и убивать того, с кем согласны!

Появляется Ира, оба спорщика оторопело смотрят на нее.

Сухоруков. Буду! Потому что для пользы дела.

Ира. Вы вместе?

Саша. Нет, мы порознь! (Уходит.)

Сухоруков. Написал.

Ира. Боже мой, как страшно устроен мир. Он последний, на кого бы я подумала такое. Он кажется таким открытым, чистым.

Сухоруков. Он открытый и чистый... И безответственный. Он думает, все дело во мне... Ведь я не очень плохой человек?

Ира. Самый хороший! Из всех!

Сухоруков. Да нет, разве обстоятельства позволят... Ну, ладно, пора заседать. (Гладит ее по плечу.) Порядок.

Ира. Там Катерина Ивановна стоит. Она просила... она хочет тебе что-то сказать... Позови ее сам. (Тот идет к краю сцены.)

Сухоруков. Катя! Что это за штуки? Идите сюда! (Тише). Иди, Ирка, может, она при тебе стесняется...

Ира уходит, появляется Катя.

Катя. Леша сказал, что убьет меня, если я пойду к вам... Но все равно! Не трогайте Сашку. Он, не можете себе представить, как переживает. Ночью шесть раз к крану ходил, воду пить.

Сухоруков. Я что же, по-вашему, палач?

Катя. Да нет, вы, можете быть, все правильно хотите. Но только парень он очень нежный, его легко поломать. И он же для людей хочет!

Сухоруков. Я тоже не для себя хочу. Вы хорошо знаете: у меня нет ни дачи, ни кубышки, ни сберкнижки. У меня есть инфаркт и нет наследников. И нет никого, кто бы мог в совнархозе, или в обкоме, или мало еще где... где меня лупят, вот так сказать, что я нежный. И Саше вашему прекрасному этого тоже никто про меня не скажет... (Смотрит на часы.) Извините. (Уходит.)

Катя (чуть не плача). Вот это и есть оно самое: хорошие люди, у которых идеи, они друг с другом дерутся в кровь. А разная пакость, у которой никаких идей нет, которой все равно, что будет, та как раз живет спокойненько. Ну что бы взять порядочным людям и сговориться по-людски. Так нет, не могут, весь порох друг на друга расходуют... Черт те что...

Та же комната, где репетировал хор. Но только рояль задвинут в угол, а посредине стол под красным сукном. За столом и у стен человек пятнадцать членов постройкома и вызванных. Среди них Сухоруков, Фархутдинов, Красюк, Виктор, Костя, Саша, Гиковатый. Видно, что заседают они уже давно. Сухоруков резюмирует.

Сухоруков (добродушно). Значит, так... Тут насчет питьевой воды говорили... Я согласен, это действительно наше упущение. Сделаем в недельный срок, можешь нам записать, Ахат Фархутдинович... Теперь по квартирному вопросу... Будем решать как положено, демократическим путем... Но лично я считаю, надо дать Тищенкам квартиру (смеется). А то теща их совсем разведет. (Все добродушно смеются.)

Красюк. Говорят, указ будет: кто с тещей десять лет прожил — тому пенсия с пятидесяти лет... (Хохочет.)

Сухоруков (еще добродушнее). Теперь еще одно... Вот с Малышевым-младшим... Ну, вы все знаете историю с этой канавой. Надоело, ей-богу, по ерунде копья ломать... (Дружный смех.) Ну вот... Я думаю, это и вся ваша резолюция. (Снова смех.) Теперь второй вопрос — насчет однодневного дома отдыха...