Селение Пнаугун состоит из одних летних юрт; на зиму обитатели его удаляются в Нунягмо, где живут в землянках. Нас ласково приглашали в юрты, которые мы все посетили, невзирая на отвратительную в них нечистоту. Разные железные вещи и табак служили нам лучшими рекомендациями для знакомства с обоими полами. Молодые женщины все были очень веселы и забавляли нас скачкой на лахтаках, описанной в другом месте.

Под одной из байдар нашли мы старого, разбитого параличом оленного чукчу из ближнего стана. В семье его бросился нам в глаза человек с лицом мужским, но в женском наряде, отличавшемся особенной тщательностью уборки: это был один из того рода людей, которые встречаются у всех азиатских народов, не просвещенных христианством. Пристрастие свое к известному противоестественному пороку чукчи приписывают наущению дьявола, который между другими напраслинами и эту должен понести, не имея в наш век средств оправдаться, как перед брамином в басне.

19 июля были мы готовы выйти в море, но совершенный штиль при густом тумане продержал нас целый день на месте.

Хворый чукча, по сделанному накануне уговору, доставил нам 6 оленей, за которых была условлена цена: 1 топор, 1 ножик, 4 пары ножниц, 1 котел медный и 5 папуш табаку. Само собой разумеется, что полученное в подарок его женами, детьми и помянутой выше особой превосходило, может быть, вдвое эту цену. Старик и сам посетил шлюп в байдаре, но так как едва шевелил членами, то не мог взойти на судно.

Весь этот день, как и в предшествующие, были мы окружены байдарами; торговля мелочами, рассказы, шутки, песни не прекращались; всходившие на судно, числа которых мы под конец не ограничивали, вели себя как нельзя пристойнее, словом, это были совсем не те чукчи, каких мы по прежним описаниям думали здесь найти. Неоднократные дружеские посещения наших и других судов могли, конечно, произвести добрую перемену в их расположении, но мне кажется, что они никогда не были столь беспокойным народом, как их описывали. Они были не мирны, покуда с ними обращались дурно, с переменой же обращения и они переменились. Однажды вкоренившееся мнение не скоро может исчезнуть: на Колыме их до сих пор боятся, как нелюдей, между тем как небольшая артель русских без всякого опасения живет на Анадыре совершенно в руках у чукчей. Все это я говорю об оленных, которых и здесь около нас было довольно, оседлые же всегда слыли тихими.

Несколько разредившийся туман позволил нам после полудня 20 июля сняться, однако же в устье губы должны мы были опять положить якорь. На следующий день задувавшие и опять утихавшие ветерки несколько раз заставляли нас сниматься и опять становиться на якорь. Положение наше, в нескольких кабельтовых от берега, было довольно неприятным до самого вечера, когда нам удалось миновать мыс Крлеугун.

После этого пятеро суток продолжались весьма тихие ветры при густых туманах, с которыми мы должны были держаться на одном месте без всякой пользы. Все это время успели мы только определить вторично долготу мыса Восточного. 27 июля поутру находились мы между мысом Крлеугун и губой Мечигменской. Губы этой, простирающейся на большое расстояние в глубь суши, известно до сего времени одно устье. Я намеревался описать ее, однако в том только случае, если ветер не позволит продолжать описи дальше к югу, что было гораздо важнее. С весьма тихими ветерками подвигались мы медленно к устью этой губы. Около 4 часов показались балаганы на низменных кошках, образующих это устье, и люди на них, как будто по морю ходящие; самый же берег стал виден гораздо позже. При совершенном штиле буксировались мы до 10-го часа, когда свежий NW ветер заставил нас положить якорь, не доходя 1¹/₂ миль до устья губы.

В продолжение дня выезжало к нам из окрестных селений много чукчей, частью уже нам знакомых; они рассказывали, между прочим, о судне, заходившем к ним назад тому несколько лет и обещавшем прийти опять через 3 года, но не бывавшем. Конечно, они имели в виду «Благонамеренный». На многих были медали, розданные в эту экспедицию, которые они, вероятно, часто носят, потому что изображения на многих едва не совсем уже сгладились.

Свежий NW ветер, поднявшийся с вечера, установился, и мы, привязав только губу Мечигменскую к описи, продолжали поутру (28 числа) путь наш к югу, описывая берег. Около полудня поравнялись с северным из двух заливов, упоминаемых Куком,[422] который показался нам вдающимся на большое расстояние в сушу и в вершине своей окруженным высокими, острыми горами. Кук посчитал этот залив мелководным, мы тоже склонны были так думать, встретив в одном месте с лишком в 5 милях от берега только семь сажен глубины, и потому весьма удивились, когда, поравнявшись с устьем его, не достали дна на 30 и 40 саженях, хотя здесь и посреди моря нет нигде более 27 сажен. Мы направили курс в губу эту, в самом устье, имеющем от 5 до 6 миль ширины, нашли 40 и 35 сажен, а мили две дальше на расстоянии около 1 мили от устья речки, стекающей с северного берега, – 8 и 9 сажен при илистом грунте, где и положили якорь.

Нимало не мешкая, отправил я офицера на байдаре для отыскания по северному берегу более удобного места, поскольку то, где мы стояли, было совершенно открыто с моря. В то же время другая партия отправилась в упомянутую речку, на берегу которой находилось несколько чукотских юрт. Эта партия привезла неожиданное известие, что мы находимся в проливе, отделяющем от материка большой остров Аракамчечен, лежавший от нас теперь к югу, и несколько других. Узнав это, решился я, не дожидаясь возвращения байдары, идти со шлюпом дальше к средине пролива, откуда удобнее было бы исследовать его гребными судами. Но прежде нужно было определить положение северного устья, и по этой причине остались мы еще на месте половину следующего дня. Я занялся наблюдениями в устье речки, называемой чукчами Марич, другие с вершин окружающих гор обозревали положение окрестных мест и брали пеленги, естествоиспытатели занялись исследованиями по своим частям. Мы не забыли посетить оленных чукчей, которых довольно большой стан расположен был на горе в небольшом расстоянии. После полудня все собрались на судно и часа в 3 с задувшим кстати от востока ветром снялись с якоря.

Мы отошли не более 5 миль по проливу, как заштилели под высоким берегом острова Аракамчечен и тихо подвигались вперед. Глубина милях в трех от берега была 40 и 50 сажен. Скоро увидели байдару нашу в SW углу пролива и, придержавшись к средине, дали ей сигнал. Она соединилась с нами уже в сумерки; Семенов не мог нигде найти якорного места, но открыл значительную губу (называемую чукчами Пенкегней), вдающуюся из пролива к SW, в устье которой глубина была 60 и 70 сажен подле самых утесов. Я не сомневался, что найду, наконец, хорошее укрытие, но на первый раз нужно было сыскать, где бы провести ночь; подойдя к большому острову, нашли мы хорошую глубину и положили якорь.

На рассвете (30 июля) увидели, что нам ночью удалось попасть в такое место, какое не всегда и днем можно найти, почему я и решился отсюда производить подробное исследование пролива и как следует расположился на двух якорях.

Пока делались приготовления к намечаемым поездкам, ходил я на самую высокую гору острова Аракамчечен, с которой был обширный и прекрасный вид на все окрестные места от губы Св. Лаврентия к N до острова Св. Лаврентия к S. Пролив со всеми его заливами и островом лежал пред нами, как на ладони. Гора эта сделалась, таким образом, одним из важнейших пунктов настоящей описи, поскольку посредством нее связался по долготе весь этот берег, начиная от мыса Восточного до Чукотского носа. Мы назвали ее горой Афос, а пролив – по имени нашего судна: с 19 июня 1807 года эти два имени сделались неразлучными в воспоминании каждого россиянина и особенно каждого русского морехода.