— Цао Цао, злодей! — простонал Цзи Пин, широко раскрывая глаза и стискивая зубы. — Убей меня! Чего ты ждешь?
— Соумышленников было шесть, а вместе с тобой семь, — спокойно произнес Цао Цао.
Цзи Пин отвечал бранью. Ван Цзы-фу и его сообщники сидели, словно на иголках. Цзи Пина попеременно то били, то обливали водой, но не могли вырвать у него мольбы о пощаде.
Цао Цао понял, что ничего не добьется, и велел увести лекаря. Все сановники разошлись. Цао Цао оставил только Ван Цзы-фу и еще троих на ночной пир. У них душа ушла в пятки, но им ничего не оставалось, как только ждать.
— Я бы не стал вас задерживать, если бы мне не хотелось узнать, о чем вы совещались с Дун Чэном, — произнес Цао Цао.
— Мы с ним ни о чем не совещались, — заявил Ван Цзы-фу.
— А что было написано на белом шелке?
Все утверждали, что ничего не знают. Цао Цао велел привести Цинь Цин-туна.
— Где и что ты видел? — спросил его Ван Цзы-фу.
— Вы вшестером, укрывшись от людей, что-то писали, — сказал Цинь Цин-тун. — Вы не можете это отрицать!
— Этот негодяй развратничал с прислужницей Дун Чэна, а теперь еще клевещет на своего господина! — вскипел Ван Цзы-фу. — Как можно его слушать?
— Но кто же, если не Дун Чэн, подослал Цзи Пина подсыпать мне яду? — спросил Цао Цао.
Все ответили в один голос, что это им не известно.
— Сегодня же вечером вы принесете повинную, — потребовал Цао Цао. — Я еще могу простить вас. А если затянете признание, вам же будет хуже!
Ван Цзы-фу и его сообщники упорно твердили, что никакого заговора нет. Цао Цао кликнул стражу и велел посадить их в темницу.
Наутро Цао Цао с толпой сопровождающих отправился навестить Дун Чэна. Дун Чэну пришлось выйти им навстречу.
— Почему вы не были вчера на пиру? — спросил Цао Цао.
— Занемог, боялся выходить.
— Недуг от несчастий страны? — испытующе спросил Цао Цао.
Дун Чэн остолбенел. Цао Цао продолжал:
— Вы знаете о намерениях Цзи Пина?
— Нет.
— Как это нет? — Цао Цао усмехнулся и, продолжая беседовать с императорским дядюшкой, велел привести узника. Вскоре стражники ввели Цзи Пина и бросили к ступеням. Цзи Пин проклинал Цао Цао, называя его узурпатором.
— Этот человек потащил за собой Ван Цзы-фу и еще троих, они уже в темнице. Остается изловить последнего, — сказал Цао Цао и обратился к Цзи Пину: — Говори, кто тебя послал поднести мне яд?
— Небо послало меня убить злодея!
Цао Цао снова велел бить его. На теле несчастного уже не было живого места. От такого зрелища сердце Дун Чэна разрывалось от боли.
— Почему у тебя девять пальцев, а где десятый? — продолжал допрашивать Цао Цао.
— Откусил, дабы поклясться, что убью злодея!
Цао Цао велел отрубить ему остальные пальцы, приговаривая при этом:
— Теперь ты будешь знать, как давать клятвы!
— У меня еще есть рот, чтобы проглотить злодея, и язык, чтобы проклинать его! — не унимался Цзи Пин.
Цао Цао приказал отрезать ему язык.
— Не делайте этого! — воскликнул Цзи Пин. — Я больше не могу терпеть пыток! Я признаюсь во всем! Развяжите мне путы!
— Развяжите его, это нам не помешает.
Когда Цзи Пина освободили, он поднялся и, обратившись к воротам дворца, поклонился:
— На то воля неба, что слуге не удалось послужить государству.
С этими словами он упал на ступени и умер. Цао Цао велел четвертовать его тело и выставить напоказ.
Потомки сложили стихи о Цзи Пине:
Династии Ханьской уже угрожала погибель,
Лечить государство взялся отважный Цзи Пин.
Он жизнью пожертвовал, чтоб послужить государю,
Врагов уничтожить поклялся, как матери сын.
Под пыткой жестокой промолвил он гневное слово,
Текла по ступеням из пальцев раздавленных кровь.
Он умер героем, как прожил героем на свете,
А слава героя не меркнет во веки веков.
Затем Цао Цао приказал телохранителям привести Цинь Цин-туна.
— Вы узнаете этого человека? — спросил Цао Цао.
— Это беглый раб, его надо казнить! — воскликнул Дун Чэн.
— Он рассказал о вашем заговоре и сейчас это подтвердит. Кто же посмеет казнить его?
— Зачем вы слушаете беглого раба, господин чэн-сян?
— Ван Цзы-фу и другие уже сознались. Лишь вы один упорствуете.
Телохранители по знаку Цао Цао схватили Дун Чэна, а слуги бросились в спальню искать указ и письменную клятву заговорщиков. Под стражу были взяты семья Дун Чэна и все его домочадцы. С указом императора и клятвой, написанной на шелке, Цао Цао вернулся к себе во дворец и стал обдумывать план свержения Сянь-ди и возведения на престол другого императора.
Поистине:
Порой ни к чему не вели императорские указы,
Но клятву одну подписал — все беды обрушились сразу.
О судьбе императора Сянь-ди вы узнаете из следующей главы.
Глава двадцать четвертая
из которой читатель узнает о том, как злодеи убили Дун Гуй-фэй, и о том, как Лю Бэй потерпел поражение и бежал к Юань Шао
Когда Цао Цао заговорил о свержении императора Сянь-ди, Чэн Юй стал отговаривать его:
— Вы можете заставить трепетать всех и повелевать Поднебесной лишь потому, что действуете от имени ханьского императора. Сейчас князья еще не успокоились, и такой шаг, как свержение государя, обязательно послужит поводом к войне.
Цао Цао вынужден был отказаться от своего намерения. Он ограничился лишь тем, что приказал казнить пятерых заговорщиков с их семьями у четырех ворот столицы, не щадя при этом ни старых, ни малых. Всего было казнено более семисот человек. Все жители и чиновники, видевшие это, проливали слезы. Потомки сложили стихи, в которых оплакивали Дун Чэна:
Опять удостоен большого почета
Кто раз императорский поезд спасал.
Слова Сына неба ушли за ворота,
Был в поясе послан секретный указ.
Душою болел он за счастье страны,
И в снах своих даже свергал он злодея,
Зато его верность и ныне живет
И в тысячелетья войдет не тускнея.
Есть и другие стихи, в которых оплакиваются Ван Цзы-фу и его единомышленники:
Собою пожертвовать, чтоб послужить государю,
Они присягали и стойко сдержали обет.
И верности ради семей своих не пожалели,
За это их слава гремит уже тысячи лет.
Казнь Дун Чэна и других заговорщиков не умерила гнева Цао Цао. Он отправился во дворец, чтобы убить Дун Гуй-фэй, младшую сестру Дун Чэна и любимую наложницу императора. Сянь-ди осчастливил ее — она была беременна на пятом месяце.
В тот день император пребывал во внутренних покоях и беседовал с императрицей Фу, сокрушаясь о том, что до сих пор от Дун Чэна нет никаких вестей. Неожиданно к ним ворвался Цао Цао с искаженным от гнева лицом и с мечом в руках. Император побледнел.
— Государю известно, что Дун Чэн замышлял мятеж? — без всяких предисловий начал Цао Цао.
— Но ведь Дун Чжо убит! — удивился император.
— Не Дун Чжо, а Дун Чэн!
— Нет, нам ничего не известно.
— Забыли о прокушенном пальце и кровью написанном указе? — гремел Цао Цао.
Император молчал. Цао Цао распорядился привести Дун Гуй-фэй.
— Она на пятом месяце, пожалейте ее! — молил император.
— Я сам уже был бы мертв, если бы небо не разбило их планы! — не унимался Цао Цао. — Оставить эту женщину, чтобы она потом натворила мне бед?
