— Хорош! И тебе было все равно, что ты прирежешь человека, даже не зная, кто он такой?

— О, сжальтесь! Да, вы правы, вы можете разделаться со мной, как хотите. Но прошу вас, пожалейте моих детей… Поверьте мне, только голод толкнул меня на преступление. У нас ведь в этом году неурожай, а смотреть, как они умирают от голода…

Лупо вынул из сумки золотой флорин, бросил его на землю и сказал:

— Не для тебя, подлец, а для твоих детишек. Если бы ты попался мне на полчаса раньше, то не спас бы всеми этими разговорами своей шкуры. А теперь ступай и вознеси благодарственную молитву своему святому.

С этими словами он дернул поводья и вернулся на дорогу. До конца пути с ним не случилось больше ничего такого, о чем стоило бы рассказать

Въехав в Лукку, Лупо увидел, что улицы полны народу, услышал гул и догадался, что дело пахнет бунтом. Чем дальше он ехал вперед, тем гуще становилась толпа и тем более возрастали шум и беспорядок. Повсюду мелькали оружие и приставные лестницы. Время от времени сквозь этот мрачный, грозный рев возбужденной толпы, похожий на бурный рокот моря, пробивался звон колокола или чей-то предсмертный крик, на что толпа отвечала громкими воплями восторга.

— Ну, что у вас нового? — спросил Лупо у какого-то юноши, который вышел из дому с копьем в руках и повернул в ту сторону, где толпа была гуще всего.

— А ты разве не знаешь? — отвечал тот. — Сейчас пойдем брать герцогский дворец. Бей их! Надо покончить с этими отступниками! — И, проговорив это, он тут же исчез в гуще людей.

«Брать герцогский дворец? — сказал про себя Лупо. — Если я не ошибаюсь, в Милане мне говорили, что именно там и живет Марко». Ошеломленный этой мыслью, Лупо проехал еще немного вперед с твердым намерением получше выяснить, как обстоят дела Но затем он подумал, что прямые расспросы о Марко посреди толпы, которая, судя по всему, восстала именно против него, не приведут ни к чему хорошему. Поэтому, еще раз поразмыслив, он повернул туда, где, как он помнил, находился трактир. Подъехав к нему, он поставил коня в конюшню и, словно от нечего делать, завел разговор со старой трактирщицей, которая осталась дома одна, так как ее муж и оба сына были на улице с другими мятежниками. Расположив ее к себе вежливым обхождением и прикинувшись простачком, Лупо заставил ее разговориться и выудил у нее все, что ему было нужно.

Вот как обстояли дела. Марко уже несколько дней находился во Флоренции. Тем временем его наместник — один из предводителей немецкого отряда, оставшегося в Лукке, — настолько распустил солдат, которые и без того ждали только удобного случая, что они стали своевольничать, грабить, облагать всех поборами, убивать и вообще чинить всяческие беззакония. Граждане, и так уже обеспокоенные подозрением, что Висконти собирается продать Лукку Флорентийской республике, не выдержали и подняли бунт.

Думая, что Марко грозит опасность, Лупо уже решил либо спасти его, либо погибнуть, но теперь, узнав, что его нет в городе, он почувствовал облегчение. Других дел в Лукке у него не было, и он тут же опять тронулся в путь, чтобы отыскать Марко во Флоренции, ибо справедливо полагал, что от того, как быстро он вручит ему письмо Эрмелинды, возможно, зависит жизнь трех человек, которые все так или иначе были ему дороги. Поэтому он сел на коня и отправился дальше. От Лукки до Флоренции дорога не близкая, и я не думаю, чтобы моим читателям так уж хотелось бы проехать ее вместе с Лупо. Потому оставим его рысить в одиночестве, а сами перенесемся на берега Арно и, пока там не появился лимонтец, займемся на некоторое время Висконти.

С тех пор как Марко отправил свое последнее письмо Лодризио, которое этот негодяй, как вы, вероятно, помните, получил из рук Пелагруа в замке Розате, дела в Лукке шли все хуже и хуже. Отряды немцев, состоявшие из алчных, жестоких, не признающих никакой дисциплины искателей приключений, распустились настолько, что нагло отказывались подчиняться даже самому Висконти.

У Марко день ото дня было все больше хлопот с этой необузданной сворой, и если он держал наемников в узде, то был этим обязан славе своего имени, своему величественному виду и красноречию, то есть тем качествам, которые всегда увлекают толпу почти вопреки ее воле.

К сожалению, Марко не мог опереться и на горожан, чтоб как-то утихомирить наемников из Черульо. Беда граждан Лукки состояла в том, что они были безоружны, разрозненны и, хуже того, постоянно враждовали между собой. Народ выступал против знати, знать — против народа, квартал воевал с кварталом, цех с цехом, кто хотел одного, кто — другого. Легко себе представить, какую пользу извлекали из этого немцы.

Тот бунт, о котором мы рассказывали выше, затронул лишь один конец города, другие не поддержали его, и те бедняги, которые так шумели, когда Лупо въезжал в город, разошлись по домам, едва он успел отъехать на пять-шесть миль от ворот, и сидели за запертыми дверьми, дрожа за свою шкуру, а добрых два десятка остались лежать на улицах и площадях, пронзенные копьями немцев или затоптанные копытами их коней. Таковы были плоды восстания горожан в Лукке, если не считать, разумеется, новых притеснений и еще более затянувшейся на их шее петли.

Так что, как видите, Марко, в конце концов, можно было только посочувствовать: чтобы держать в узде сильных, он должен был доверяться слабым и из любви к человечности иной раз давать пинка правосудию.

Однако дела шли все хуже и хуже, и он, видя, что власть над Луккой ускользает из его рук, решил продать ее кому-нибудь подороже; с согласия начальников, или, как их тогда называли, капитанов немецких отрядов, он начал тайные переговоры с Флорентийской республикой, которая давно уже уговаривала его уступить ей этот город. Переговоры о продаже были почти закончены, и оставалось лишь обсудить некоторые частности, для чего Марко, как утверждали, и уехал во Флоренцию.

Накануне того дня, когда договор о приобретении Лукки должен был перейти на рассмотрение совета республики, Марко, которому сообщили, что «приоры и другие правители земли флорентийской» хотят обсудить его, прежде чем вынести окончательное решение, сидел один в своей комнате. Он только что кончил выбирать из груды бумаг договоры, заключенные им прежде с правителями республики, когда вошел паж и доложил, что из Ломбардии прибыл человек, проездом побывавший и в Лукке.

— Впусти его, — сказал Марко, полагая, что это обычный гонец — один из тех, которых Лодризио посылал к нему каждую неделю.

Гонец вошел; это был Лупо. При виде Марко он так растерялся и обрадовался, что не смог вымолвить ни слова, а только вынул из-за пазухи письмо Эрмелинды и протянул его Висконти. Не взглянув на пакет, Марко положил его на столик и спросил:

— Итак, ты прибыл из Лукки?

— Из Лукки, — отвечал Лупо, и голос его дрогнул — так сильно билось у него сердце. Справившись с собой, он продолжал: — Когда я уезжал оттуда, там был бунт.

— Сейчас там спокойнее, чем в любом монастыре, — сказал Марко, к которому за это время прибыло три или четыре гонца, сообщивших о начале, ходе и конце описанного нами мятежа. — А тебе, надеюсь, не причинили вреда?

— О нет, — отвечал юноша, ободренный заботливостью, прозвучавшей в голосе Висконти. — Да если бы кто и попытался… со мной ведь шутки плохи. А кроме того, я ехал к Марко, — хотел бы я посмотреть, кто посмел бы помешать мне!

Услыхав эту похвальбу, Висконти взглянул ему в лицо, смерил с головы до ног и, засмеявшись добрым смехом, сказал:

— Да, ты не простой человек, ты был солдатом.

— И останусь солдатом на всю жизнь, — отвечал Лупо.

— Видишь, я угадал! Нашего брата сразу отличишь по виду. Твое лицо и повадки подтверждают твои слова, и по всему видно, что ты честный и славный малый.

Лупо покраснел от радостного смущения, которое охватило его при этой похвале.

Подойдя к нему поближе, Марко продолжал:

— Но ты еще совсем молод. Скажи мне, в каких сражениях ты участвовал?