— Как?
— Сердечно.
Сердечно. Что он вообразил? Это разве сердечно? Неужели он ничего не понял? Ивона вновь чувствует тяжесть в животе, неприятную, мешающую тяжесть. А что ей терять? Теперь нечего. Надо сказать ему. Пусть он ощутит боль, которую испытывала она.
— Сердечно? А ты знаешь, что я из-за тебя уехала?
— Из-за меня?
Он действительно удивлен.
— Да. И когда… утром… ну, понимаешь…
— Я очень хорошо помню…
— Да, из-за тебя… Только потом я узнала, что… — Ивона делает паузу, глубоко вздыхает и принимает решение, — беременна. — Она смотрит на Томаша, но не встречает его взгляда. — Томчик? Ты меня слышишь?
— Да.
— Я была беременна. От тебя. — Назад дороги нет.
— От меня?
В интонации Томаша звучит не удивление, а недоверие.
— От тебя, — твердо повторяет Ивона.
— Ивонка… прошу тебя… Ну зачем? Его голос звучит ласково и знакомо.
— Тебе не жаль? — Ивона ждет, что он… но что же он?
— Не знаю. Не верю. Ты бы мне сказала.
— Мне нужно было отправить тебе факс с сообщением о моей беременности?
— Перестань.
Он кажется грустным. Тогда Ивона делает последнюю попытку:
— Как ты можешь…
— Послушай… — Томаш резко ее прерывает. — Это было не нужно, не нужно… У нас нет детей…
Как будто она не знает!
— Мне известно! Это не могло быть ее решение! Это ты заставил Марту…
— Я никогда ее не…
— Но у вас же нет детей! — Теперь Ивона хочет знать все. — Марта мне написала, что вы приняли такое решение!
В глазах Томаша снова появляется наивное изумление:
— Она тебе это написала?
— Господи, ты меня вообще слушаешь? На тебя ничто не производит впечатления? Я должна посочувствовать Марте вместо того, чтобы ревновать ее?
Молчит, Томчик молчит. Затем нарушает тишину, но не так, как ей бы хотелось:
— А ты не подумала, что нам тяжело, оттого что у нас нет детей?
— Вам тяжело оттого, что у вас нет детей? А ты бы был счастлив, если бы у нас был ребенок?
Да он ее совсем не слушает! Он словно говорит с собой, а не с ней.
— Сначала было тяжело. Марте было тяжело, но я…
— Это было твое решение? Ничего не говори! Ты так решил?
— Ты немного знаешь… — начинает Томаш. Но Ивоне нужно знать.
— Почему вы решили не иметь детей? Томчик, я с тобой разговариваю! Я уже могу задавать любые вопросы, я перешла все границы, для меня больше не существует ни добра, ни зла, Томчик, я должна знать. Ты или она?
Она смотрит на него. У нее могло бы даже возникнуть желание пожалеть Томаша, если это было не его решение…
— Нет, Ивонка, это было не ее решение.
— Как ты мог? — Ивона не в силах с собой справиться. — Как ты мог вынудить ее пойти на это? Ты же знал, как она тактична, ни в чем тебе не откажет. Как ты мог?
Томаш смотрит на нее с недоверием:
— Ивона! Она не… Я ее не вынуждал… Она решила остаться со мной… несмотря…
Ивона откидывается на подушку. Все ясно.
— Я так и знала! Я знала, что ты заставил ее принять это решение. Она всегда хотела иметь детей. Но у вас еще есть время. Жизнь ужасно коротка…
Томаш встает и подходит к окну. Почти ничего не видно — темно. Слышен его мягкий голос:
— Не вмешивайся в нашу жизнь. Ты знаешь не все. Это она приняла решение… Что будет со мной. Не оставит меня до самой смерти. У меня хроническое… Одним словом, мои семенные клетки нежизнеспособны. Так было всегда. Она не оставит меня…
Ивона не понимает, не может понять, боится, что никогда не поймет.
— Я не могу иметь детей, — повторяет Томаш. Да, идея с беременностью была не очень удачной. В каком дурацком положении она оказалась! Но есть более важные вещи.
— Почему я ничего не знала? — спрашивает Ивона с болью.
Томаш отворачивается от окна.
— Ты меня слышала? У меня хроническое воспаление…
— Бедная Марта… — шепчет Ивона, борясь с желанием заплакать.
— Ты солгала. Зачем? Я и так… Мне и без того было тяжело… Но я все равно рад, что ты вернулась…
Мысли Ивоны где-то далеко.
— Прости меня, Томчик, прости, — произносит она небрежно. — Мне хотелось тебя разозлить. Прости.
Томаш склоняется и внимательно смотрит на нее. Его темные глаза отражаются в ее голубых.
— Ты не должна, Ивонка. Не должна. Пойми это. Все, что ты делаешь против других, будет оборачиваться против тебя. Ты не должна. Уже не должна.
Томаш не садится. Сейчас он уйдет.
— У тебя была какая-то просьба.
Скажет ему, попросит его. Нужно сохранить…
— Мне бы хотелось, чтобы она… нет, чтобы ты ничего не говорил ей о моем состоянии. Я не хочу, чтобы она узнала. Особенно сейчас.
— О чем я не должна узнать? — В дверях стоит Марта. Томаш оборачивается.
Ивона чувствует, как внезапно пересохло в горле. Марта с трудом скрывает ярость. Аккуратно опуская ручку, она закрывает за собой дверь.
— О, Томочка, что за встреча! Не ожидала тебя здесь найти. О чем же я не должна узнать?
Ивона молчит.
— Я тебе говорил, что хочу навестить Ивону.
— Я думала… — Голос Марты срывается.
— Просто хотел поговорить с ней наедине. Марта танцующим шагом подходит к мужу.
— Как это мило. Правда, Ивона? Разве это не мило, что Томчик решил тебя навестить? О чем же я не должна узнать?
У Ивоны и Томаша одновременно вырывается возглас:
— Марта, пожалуйста!
Их голоса, сливаясь, звучат неприлично заговорщически.
— Ах, какая солидарность! Нет, это я прошу, пожалуйста! О чем я не должна узнать?
— Марта! Взгляни на нее! — Томаш стоит уже рядом с Мартой.
Но она больше не обращает внимания на больную Ивону, неподвижно лежащую на кровати. Марта пододвигает стул, садится, свободно кладет ногу на ногу. Она как никогда хорошо выглядит. Парикмахер сделал ей завивку. Ее слегка подкрашенные глаза блестят, на щеках появился румянец.
— Может, я не должна узнать о том, что ты трахнул ее двадцать лет назад? Об этом я не должна знать, Ивонка? А ты, Томочка, думаешь, что я об этом не знала?
Томаш кладет руку ей на плечо:
— Марта! Пожалуйста, пойдем домой. Здесь не место для подобного разговора.
— Нет, дорогой. — Марта сбрасывает его руку, как надоевшую муху. — Это самое подходящее место для такой беседы.
Марта говорит совершенно спокойно. Она смотрит Томашу прямо в глаза.
— Если бы у тебя было хоть немного такта, ты бы возразил. Или хотя бы сказал, что не трахнул ее, а занимался с ней любовью, или что-нибудь в этом роде…
— Марта, я…
— Да замолчи ты, глупец! — Марта повышает голос, не замечая, что Ивона вздрагивает от ее крика.
Марта видит только мужа, которому она наконец может сказать о том, что ей было давно известно. — Ты думаешь, я об этом не знала? Я жила с этим двадцать лет. Я знала, что в тебе это сидит. Но ты не можешь с ней быть!
Тогда Ивона слабым голосом просит:
— Уйдите отсюда. Это не мое дело.
И Марта, словно только сейчас заметившая, что они с Томашем не одни, оборачивается к кровати:
— Нет, это твое дело!
— Нет, дорогая. — Ивона не хочет отказываться от своего права на покой. — Это не мое дело.
— Если можно… — неловко пытается заявить о своем присутствии Томаш, — мне бы хотелось это прояснить. С вами обеими.
— Нечего тут прояснять. — Ивона подтягивает к груди одеяло.
— Так это правда? — спрашивает Марта на выдохе. Всю жизнь она надеялась, что, если дело дойдет до объяснения, Томаш станет все отрицать.
— Оставьте меня в покое. Просьба Ивоны звучит мольбой. Женщины смотрят друг на друга. Голос Томаша, как всегда, спокоен:
— Это правда. Да, Марта, во время забастовки, в институте, с нами произошел этот… случай. — Глядя на Ивону, он тихо добавляет: — Прости.
— За что? Это правда…
— Атмосфера или бог знает что… — Томаш, опустив глаза, неподвижно стоит перед Мартой.
Ивона переводит взгляд с него на нее, ее тонкие, измученные руки со следами от иглы венфлона[1], вынутой на дневной перерыв, крепко сжимают пододеяльник. Сейчас!
