— Нет. На меня утренний еще действует. А этот я оставила на потом. Я буду спать, обещаю, ну иди, иди.

Ивоне не хочется включать свет. Она не может читать. Кто-то осторожно стучит в дверь — это Марта. Ивона улыбается и поправляет постель. Сегодня белье в фиолетово-голубую полоску, чтобы сочеталось с ковриком у кровати.

Дверь открывается — в проходе стоит Томаш. В руках у него некрасивый букет несвежих гербер.

— Ивона? — У Томаша мягкий глубокий голос. Мгновение паники. Надо немедленно взять себя в руки, сейчас он подойдет ближе. Проглотить комок в горле, чтобы суметь произнести хоть слово. Тогда он ничего не заметит. А потом все само пройдет.

— Это я, — улыбается Ивона. — Не узнаешь? Я так плохо выгляжу?

Жаль, что ее не предупредили, она бы подкрасилась.

— Ты замечательно выглядишь. Можно? Я рассчитывал, что Марты не будет…

— Она, наверное, уже дома. Не стой в дверях, заходи.

Значит, он хочет с ней поговорить. Томаш подходит, пододвигает стул.

— Как ты себя чувствуешь? — У него необычный голос, спокойный, уверенный.

Солгать? Или сказать правду? Пусть знает.

— Умираю, — говорит Ивона и снова улыбается. — А как ты?

Глаза Томаша совсем рядом. Морщинки. И эта знакомая серьезность во взгляде.

— Хотел тебя увидеть.

— Очень мило с твоей стороны.

А теперь они будут молчать? Нет, только не это.

— Я хотел тебя попросить…

— Хотела тебя о чем-то попросить…

Они произносят это одновременно и замолкают, не закончив фразы. Смотрят друг другу в глаза и неуверенно улыбаются.

— Ты первый, — предлагает Ивона.

— Я хотел попросить тебя простить меня. А Томаш, оказывается, смелый.

— Во мне это хранится, как в банке. — Интонация получилась низковатая, ну ничего, он не заметил.

— Это для меня очень важно. Я не хотел…

— Я, к сожалению, все помню. Но это уже не имеет значения.

Что ему нужно?

— Может, для тебя и нет, но для меня…

Ивона не может позволить себе расчувствоваться.

— Отстань.

— Я как раз хотел тебя поблагодарить… Это ему не поможет.

— И за что, интересно?

— За то, что Марта ничего не узнала.

— Не спеши с выводами.

— Ты шутишь? Томаш испугался?

— Шучу, шучу… — Ивона качает головой.

— Я так боялся, когда ты приехала. Вы теперь…

— …как сестры? — Нужно подсказывать ему слова, тогда беседа пойдет так, как ей нужно.

— Вроде того. Я как раз хотел тебя попросить, чтобы ты ей не говорила…

Он что, насмехается над ней?

— О чем? Томчик, дорогой? Об одной сумасшедшей ночи на пенопласте? Ты ведешь себя, как женщина.

— Я не должен был…

Томаш не шутит, ну ладно, его дело.

— Конечно, не должен.

— Я уже встречался с Мартой. Как будто она об этом не знала!

— С тех пор, как ты вернулась, я не могу…

— Тогда ты мог. — Ивоне хочется говорить с язвительностью и иронией, чтобы не было так тяжело.

— Не шути.

Он ее знает. Она будет с ним откровенна.

— Зачем ты меня об этом просишь? Не бойся, я не собираюсь разрушать ваш счастливый брак.

— Речь не о нас. Мы как-нибудь справимся.

О нас. О нас с ним или о нем с Мартой. О нас.

— Так о чем речь? — Ивона чувствует, как ее пробирает холод. Она устала.

— О тебе. Обо мне.

— Слушаю.

— Я хотел попросить у тебя прощения.

Опять! Этот тон! Господи! Шел бы он уже. Или нет.

— Ты меня достал. Не притворяйся несчастным. Я умираю. Я не заслуживаю подлости… Ты так замечательно поступил двадцать лет назад, что можешь себе позволить это еще раз.

Ранила. А сейчас она его заденет еще сильнее.

— Я пришел сюда не для того, чтобы тебя обидеть. Ивонка, я…

Ивона поднимается на локте. Перед глазами у нее темнеет. Она сыта по горло!

— У тебя нет права осуждать меня или дарить мне отпущение грехов.

— Ивонка, я пришел, чтобы тебя увидеть. Поблагодарить тебя. Ты всегда была необходима Марте… Нам.

В ответ — тяжелое молчание. Ивона щурится. Много света? Но ведь почти совсем темно… Она приподнимается и опирается на спинку кровати — неприятно разговаривать, глядя снизу вверх. Ей нужно его видеть. Она не будет шутить, нет.

— А ты не думал, что я не согрешила, когда переспала с тобой? — Слова не должны быть острыми, нужно подбирать более осторожные выражения. — Тебе не приходило в голову, что я могла тебя любить всем сердцем, а та ночь была для меня…

— Я уже любил Марту. — В голосе Томаша боль.

— Однако не настолько сильно, чтобы не пожелать меня.

Она не хотела быть саркастичной, но так получилось.

— Не передергивай, умоляю. Внезапно она расстроилась:

— Ты меня слышишь? Тебе сложно это принять. Это так неудобно, правда? И что теперь, Томчик?

— Не знаю.

Она совсем его не поняла. Совсем.

— Да и не надо ничего говорить. Убирайся.

Томаш встает, смотрит на нее так же, как когда-то.

Как она не заметила этой невыносимой тоски в его глазах? Он молча уйдет, и что тут скажешь? Ничего.

Ивона сжимает зубы. Комок опускается вниз. Только бы не заурчало в животе. Томаш сейчас уйдет. Вот он уже стоит в дверях. Его плечи еще сильнее поникли, чем тогда, когда он уходил, двадцать лет назад. Но он возвращается и наталкивается на ее испуганный взгляд — она не успела его скрыть. Томаш садится на стул, придвигаясь совсем близко к кровати. Ивона закрывает глаза и слушает голос человека, которого когда-то боготворила.

— Я знал, что ты меня любила. Поэтому и пришел попросить у тебя прощения. Но я любил Марту. Это я был нечестным, а не ты. Меня это гнетет. Возможно, мне больше не удастся поговорить с тобой. Не перебивай, прошу! Это труднее, чем я думал. Я знал, тебе казалось, что ты любишь меня, но… Мне жаль…

Ивона не выдерживает:

— Ты, придурок! Ни у одного мужчины не может быть такой каши в голове, чтобы он жалел о чем-то по прошествии стольких лет! Мне казалось? Мне не казалось, я действительно любила!

— Мне тем более жаль. — Его голос слегка дрожит.

— Спасибо. Ты думал, этого будет достаточно? — Ивона успокаивается.

— Я просто хотел это сказать.

— Ну, уже сказал.

Зачем он сидит тут? Все кончено. И совсем не так страшно, как казалось.

— Ивона?

Постельное белье забавной расцветки. Ей не к лицу. Зато сочетается с ковриком у кровати. И в этом свете она наверняка выглядит как труп. Ивона рассматривает белье: разводы, какой-то орнамент, затем поднимает голову:

— Да?

— Правда, прости. Я действительно хотел тебя поблагодарить. За все, за все эти годы. За помощь. Даже за испанскую мушку. Я только хотел тебя увидеть.

— Увидел. — Голос упорно сопротивляется странной слабости, охватившей ее.

— Да. Держись. Уйдет. Сейчас уйдет.

— Держись.

— Да.

И тогда эта слабость превращается в отчаянный крик:

— Почему? Почему не я? Почему она?

Боже, ну зачем она об этом спросила? Ивона закрывает глаза. Нет, пусть он не отвечает. Но до нее доносится ответ:

— Потому что я ее люблю. Теперь ее очередь.

— Спасибо тебе, — говорит она тихо.

— Не понимаю…

Он смотрит на нее, недоумевая. Ну что тут можно не понять?

— Спасибо тебе… Ты мог бы быть со мной нечестным. Спасибо, хотя мне было нелегко…

Томаш и этот его взгляд. Такой же, как двадцать лет назад. А сейчас он уйдет.

— Ты можешь остаться еще на минуту? — Ивоне хочется его задержать.

— С радостью. — Томаш несмело улыбается. — Если это будет тебе приятно.

— С радостью не может быть неприятно. — Ивона касается своих волос. Они утратили блеск. Она стала надевать косынку, чтобы было не очень заметно, в каком они состоянии. — Я ужасно выгляжу, правда?

— Нет. — У него такое выражение лица, словно он говорит искренне. — Ивонка?

— Да?

— Это очень важная для меня встреча. Я рад, что мы в конце концов смогли так поговорить.