— Ну, брат! — Второй от радости аж заговорил во весь голос. — Так чего ты, брат, киснешь? Главное дело, чтоб любовь была! Раз ты знаешь, что любишь ее, то полный порядок! — И он, наклонившись к приятелю, начал что-то шептать, размахивая руками.

За окном было серо, до моего дома еще три остановки. Первый мужчина встал — он не похож на дегенерата, исходящий от него запах гораздо хуже, чем его одежда, он попрощался с товарищем. Вышел из вагона, поезд тронулся, а второй высунулся из окна, которое не закрывается, и прокричал:

— Только не забывай, что ты ее любишь! Помни об этом!

Затем каким-то чудом задвинул окно и на следующей остановке вышел.

А потом вышла и я.

Ничто не изменилось в этом мире. По-прежнему сумрачно и дождливо. Холодно. И до лета почти целый год. И Адам забыл, что меня любит. А может быть, он вовсе и не любил? Может, он не способен любить? Но я-то уж точно умею любить. И буду об этом помнить. Из-за того, что какой-то мужик оказался обычным перебежчиком, я не позволю загнать себя в сточную канаву, из которой жизнь будет выглядеть как куча дерьма. Ни за что. На этот раз нет. Не будет так, как после разрыва с нынешним Йолиным. Никакому мужчине меня не сломить!

Я вошла в дом, собака бросилась навстречу, совсем не обращая внимания на то, что у меня сумки в руках. В кухне возвышалась гора немытой посуды, моя дочь уселась перед телевизором и уплетала пиццу. Я была на грани срыва и почти готова устроить разнос. Потому что Тося сидит дома бог весть с каких пор, а я тут и так далее. Но перед глазами возник тот второй собутыльник, и я услышала его голос с хрипотцой: «Не забывай, что ты ее любишь!»

Я поставила сумки с покупками, поздоровалась с этой глупой псиной, которая любит меня больше жизни. Потом направилась в комнату и поздоровалась с Тосей. Раз я ее люблю, то не стану начинать с ругани.

— Я оставила тебе пиццу в духовке, — сообщила мне дочь. — Я буквально только что вернулась.

Я поела пиццу. Посуда громоздилась в мойке. Никуда не денется — это уж точно.

«Не забывай, что ты ее любишь!» — назойливо преследует меня.

Позвонил Адам, что немножко задержится, вернется около восьми, он хотел бы, однако, чтобы я нашла время с ним побеседовать, могла бы я не договариваться ни с Улей, ни с Ренькой... Первый раз такое от него слышу.

Ну что ж, хорошо, так происходит разрыв в отношениях между людьми, которым под сорок. Впрочем, это был неофициальный союз, ведь мы не женаты. Я не сержусь, мне всего лишь грустно. Под вечер позвонила брату, который живет в четырехстах километрах отсюда.

— Что-нибудь стряслось? — услышала его удивленный голос и сообразила, что обычно звоню ему по праздникам, дням рождения или на именины, или же... Словом, не беспокою его без повода — да и зачем. Как будто забыла, что я его люблю.

Мы поболтали минуту-другую ни о чем — очень мило, — потом я перемыла посуду, а дочь навела порядок в ванной. Я позвонила Уле, теперь я могла ей сказать, как сильно ошиблась в Адаме, но оказалось, что за ней приехала Манька и на три дня забрала ее в Красностав, к друзьям, на «хмеляки» — замечательный праздник пива.

— А ты не поехал? — спросила я Кшисика.

— Мне надо закончить проект до завтра, но я загляну к вам вечерком, — объявил Кшись, и я даже не осмелилась его предупредить, что «к нам» он уже никогда не заглянет.

Он сможет зайти ко мне. К Тосе. К нам — то есть ко мне с Тосей. А он имел в виду Адама. Потом зазвонил телефон.

— Я хочу подтвердить бронь на рейс номер...

— Вы ошиблись! — сказала я излишне громко, и у меня появилось сильное желание ликвидировать телефон, поменять номер, я не хотела заниматься очисткой выгребных им, проверять бронь, я больше никогда в жизни не стану ни с кем разговаривать.

Адам приехал в восемь. Я встретила его, затем попросила Тосю, чтобы нам не мешала. Адам крутил в руках упаковку пива, собираясь ее открыть, но я и его предупредила, чтобы не открывал. Ведь не поведет же он машину под хмельком.

Он сел напротив меня, я закрыла дверь в прихожую, Борис растянулся под столом. Становилось душно. Адам смотрел на меня серьезно, и я поняла, что не могу начинать с претензий, первым долгом надо признаться в своих похождениях, ему не нужно было мне ничего объяснять, все уже решено, оставалась только формальная сторона дела.

— Я хотела тебе сказать, что взяла наши десять тысяч, на счете сейчас только две с половиной, остальные отдам, как только заработаю, возможно, это затянется, — выпалила я на одном дыхании, мне было уже все равно, лишь бы с этим покончить.

— Я знаю. — Адам вздохнул с облегчением. — Господи, я уже переживал, что ты мне никогда об этом не скажешь! Может, объяснишь, что произошло?

О, если бы он меня любил... Боже... Мы могли бы быть так счастливы! Но он даже не разозлился.

— Прости меня. Остапко предложила мне заняться бизнесом, я не хотела тебе об этом говорить. Ну и плакали наши денежки. Но ты не волнуйся, я тебе все верну.

И только теперь до меня дошло, что ему все известно. Откуда?

— Глупышка, — успокаивал Адам, и если бы я не догадывалась, что еще нежнее он обращается к другой, то растаяла бы как воск, — ведь именно потому я заключил договор на радио, чтобы ты не убивалась из-за денег.

И он перехватил мой взгляд, подошел ко мне, хотел обнять, я отстранилась, он удивлен, не понял, что и мне все известно.

— Как ты узнал? — спросила я, хотя мне это в общем-то было безразлично.

— Когда ты уехала в Берлин, Шимону срочно понадобились деньги на поездку, я пошел в банк, ну и...

— И ты не спросил меня, почему я растратила наши деньги? — Мой голос прозвучал безжизненно.

Что он еще придумает, чтобы продемонстрировать, какой он безупречный человек?

— Нет... — ответил Адам, слегка запнувшись. — Ты уже взрослая и сама решаешь, что тебе делать. Видно, у тебя были основания, чтобы мне об этом не говорить.

Ах, вот так-то. Взрослые люди живут вместе, но у них могут быть основания, чтобы быть неискренними, утаивать друг от друга важные вещи, лгать и обманывать. В этом и заключается их взрослость. Значит, я могу украсть наши общие деньги, а он может спать с моей подругой. Благодарствую.

— И тебя это не интересовало?

— Если бы ты захотела, то рассказала бы, не так ли?

— Я сглупила. Остапко меня надула. Обокрала. Она не вернет тех денег, тебе придется подождать, пока я не заработаю, может, так быстро и не получится, — повторила я.

— Ой, Ютка, — проговорил Адам, а его голос по-прежнему отливал бархатом. — Может, в следующий раз ты мне хоть на ушко шепнешь? С этим чудотворным бизнесом надо быть очень осмотрительной. Ладно, как-нибудь выпутаемся.

Иуда. Сил не было его слушать, я хотела, чтобы он поскорее собрал свои вещи, ушел и никогда не возвращался.

— Тебе не надо переживать, потому что...

Домофон разгуделся, как ненормальный. Борис встал у дверей, завыл. Адам поднялся.

— Я тебе тоже давно хотел кое-что сказать, но ты меня избегала... — Адам обернулся от двери. — Ты кого-нибудь приглашала?

Я втянула голову в плечи. Какое благородство. Какая забота обо мне. Какое великодушие. Такая жизнь вызывает у меня уже только отвращение. Во всем сквозит фальшь.

И в эту минуту я услышала оживленные голоса в прихожей, волосы у меня встали дыбом. Ренька и Артур. Как она посмела сюда прийти?

Я вскочила, и меня захлестнула волна бешенства. Не стану сдерживаться, не буду милой, всепрощающей, благородной идиоткой! Все им выложу! Если Артур пребывает в неведении, так наконец-то узнает. Ренька влетела в комнату с букетом цветов и мне, остолбеневшей, эти цветы вручила:

— Поставь их в воду, это для Адама, он не знает, где у вас стоят вазы! Я так счастлива! Так счастлива!

Ну-ну. Наглость имеет свои границы, но в этот миг она перешагнула их на все три тысячи километров.

А затем в дверях появился Артур. Таким я его никогда не видела. Глаза горели, он похлопывал Адама по спине, в другой руке держал шампанское. Протянул бутылку мне: