Кит проплыл вдоль берега на юг, и Алька долго убеждала Волкова, что это, конечно же, их знакомый кит Жорка, что лишь только он может так высоко выдыхать фонтанчик водяных паров и брызг, и приплыл он сюда взглянуть, как они устроились.
— Чайки сейчас полетят на озерко соль с перышек смывать, — сказала девочка устало. — Чайки каждый вечер летают мыться. Чистюльки. Во-он, видите? Полетели.
Действительно, со стороны океана спешили к озеру одна за другой чайки. Они опускались там, где помельче, и плескались, подгребая крыльями воду и забрасывая ее себе на спину, голову, шею.
— Ой, глядите-ка… сова! — удивленно воскликнула Алька. — Хромая!
Над речкой, приближаясь к их дому, летела полярная сова. У нее были пушистые, мягкие крылья и большая круглая голова с черными глазами. Видно, у птицы что-то стряслось с правым крылом: когда она им взмахивала, то взмах был короткий, неровный, и птица как бы проваливалась в воздухе; она именно «хромала» в полете. Подлетев ближе, сова поглядела на людей и заворчавшего Бича внимательным, выразительным взглядом и, выставив вперед когтистые в мохнатых перьях лапы, села на конек крыши. Потоптавшись немного, птица стала укладывать крылья. Левое легко и свободно легло на спину, а правое свисало, и сова постанывала: болело крыло. Может, оно было вывихнуто или кто стрелял в птицу да поранил?
— Скажи, а тебе не страшно было сегодня? — спросил Волков.
— Страшно. Я ужасная трусиха. У меня прямо все оборвалось внутри, когда я ко льву подошла.
— Ишь ты трусиха. Забыла, как выволакивала меня из пропасти?
— Все равно. И тогда было страшно, но я себя борю. А вот кто смелый, так это Толик. Он мне даже жизнь спасал. Ну и геройский он парнишка! — девочка оживилась. — Я на всем ходу с сейнера в воду упала… Ну, вернее, не упала… нечаянно спрыгнула. В общем, Бича волной смыло, он еще совсем маленьким, глупеньким был, ну я за ним и кинулась. Я ничего и подумать-то не успела — бух в воду! А волны были — ух! «Бич, Бич», — кричу, а сама уже на дно иду. И тут Толик ка-ак кинется в воду… Он ко мне, а я от него, за Бичом. А потом дядя Сережа тоже ка-ак кинется да ка-ак поплывет к нам…
— В общем, вся команда попрыгала в воду. Вот это настоящие моряки!
— Ага! Почти все покидались. Ну мы и хохотали тогда все…
Она засмеялась, и Волков тоже, а потом смолкли и каждый задумался о сзоем.
А чайки все летали, но теперь уже торопливо, словно было нечто очень важное в том, чтобы окунуться в озерную воду до того момента, как солнце нырнет за крутые откосы гор. Ну вот, кажется, все собрались на озере. Кричат птицы, плещутся, озорничают как дети. Ага, еще одна спешит. Ну быстрее же, опоздаешь!.. Маленькая острокрылая чайка молнией метнулась с высоты на отмель; окунулась, кинула на себя крыльями воду, и в это мгновение солнце зашло.
На озере сразу стало тихо. Прекратив плескаться, птицы замерли в мелкой воде, а потом вдруг все разом взмыли в воздух, и над озером повис розовый туман из мелких брызг. Наверно, вспомнив о гнездах и оставленных птенцах, чайки торопливо летели на свои угрюмые обрывистые скалы.
След Короеда
Тяжелые капли долбили крышу, будто тысячи птиц стучали по ней своими крепкими клювами: шестой день дожди прополаскивали остров. Стругая рубанком доску, Волков время от времени поглядывал в окно: извивающиеся струи бежали по стеклу, и все казалось кривым, искаженным. Какая же прорва воды… Льет и льет. Так и кажется, что океан переполнится водой, выйдет из берегов, и опустится островок в его пучину.
— Ну что же ты опять смолк? Ну рассказывай-рассказывай про свои моря-океаны, — сказала Алька. Она сидела у печки на китовом позвонке и штопала чулок. В доме было уже три позвонка, и из-за этого дом стал напоминать палеонтологический музей, но зато такие «табуреты» были очень удобными: легкими, устойчивыми и с небольшими выемками. — Ты так рассказываешь про море, будто ты и не человек вовсе, а рыба.
— Мне и самому порой кажется, что я получеловек-полурыба, — сказал Волков. Подняв душистую стружку, он сунул ее в печку и закурил. — Я уже устал от рассказов. Давай-ка ты немножко поработай языком. Кстати, ты мне хотела рассказать про свой амулет.
— О! Я тебе еще и не рассказывала про него? — воскликнула Алька, откладывая чулок. Она расстегнула пуговички кофточки и, скосив глаза, поглядела на желтоватый клык, разрисованный непонятными значками, и синие бусинки, нанизанные на тонкий ремешок. — Ну вот: это такая вещь, ого! Амулет носила моя пра-прапра… В общем, очень много раз «пра» бабушка, которая жила еще на острове Атту. Да, да, и не смейся! И вот… если будешь улыбаться, я ничего больше не скажу. Тот, кто носит этот амулет, тот никогда не погибнет в океане. Вот! Может, когда я прыгнула в океан за Бичом, я бы и утонула, но амулет спас меня.
— Ты ведь пионерка. А?
— Попадало мне уже, — вздохнув, сказала Алька. — Но как подумаю, сколько женщин и мужчин унангунов носили на шее амулет, и вот я последняя, то…
— Ну ладно. А синие бусинки?
— Так это же бусинки Беринга. Да, да! Это мы с Толиком нашли в том месте, где была землянка Беринга: рылись мы с ним, рылись и вот нашли.
— Витус Беринг привез тебе эти бусы? — удивился Волков. — Удивительная ты девочка, Алька.
— Черномордый вернулся. Слышишь? — сказала Алька. Сквозь шум ветра и стук дождя донесся знакомый крик песца: «Уох! Уо-охх!» Борис, побывавший опять недавно у них в гостях — он приходил понаблюдать за Седым, — рассказывал, что Черномордый время от времени появлялся у него в бухте Каланьей. Ишь двоеженец!.. Взяв чулок, Алька разгладила штопку и сказала: — Эти чулки ужас как рвутся. Лена говорит: на тебе все вещи ну огнем горят. И особенно обувь. Так я, знаешь, еще холодно, а уж босиком бегаю. Но только чтобы она не видела, а то ругается. Ой и соскучилась я по ней!
— Отчего она не придет сюда?
— Забой же… Ни минутки у нее свободной нет. Незаметно, правда?
— Здорово у тебя получается, — ответил Волков, разглядывая грубую жесткую штопку. — Вот пойду опять в море и привезу тебе что захочешь. Ну говори, что привезти?
— Куклу. Большую, говорящую! Или вот такой нож, как был у тебя. Нажал кнопочку, а он вж-ик — и выскочило лезвие! И еще… — тут она остановилась, нахмурилась и сказала: — Нет. Мне ничего не надо. Ты лучше не уходи в море. Ладно?..
Со стороны океана донесся выстрел. Они переглянулись, и Волков потянул с веревки свитер, а она стала торопливо натягивать чулки. Зевая, поднялся Бич и пошатнулся, так его раз-морило у огня, лентяя.
— А ты куда? — спросил Волков. — Ты же вчера до нитки…
— А я тебя не отпущу одного! — решительно сказала Алька и добавила: — Уж не Короед ли притащился, а?
Загасив печь, они быстро оделись, вышли из дому и, пряча лица в воротники, направились к океану. «Уо-о-охх! Уо-охх!» — прокричал им вслед Черномордый. Игнорируя песца и его ругань, Бич лениво трусил сзади, пряча морду ог дождя и ветра за ногами Волкова.
Ну вот и речка, крутой подъем за ней. Сейчас они заглянут в бухту Нерпичью и повернут домой. Затопят опять печь, он достругает доски для новой книжной полки, а потом протравит их марганцовкой, и доски примут «старинный», благородный, под красное дерево, вид…
— Скорее! Сюда-а-а!
Что такое? Волков поглядел в испуганное лицо бегущей сверху со скал Альки. Она махала рукой, показывая в сторону бухты Нерпичьей, и, подбежав ближе, выпалила: Там! Их кто-то пострелял! И все красное — кровь!
— Кровь? Стой! Куда опять понеслась? Иди за мной.
Они быстро поднялись на скалы, ограждающие бухточку, а потом скатились по каменистому откосу к воде. Вся лайда в бухте была истоптана; там и сям темнели лужицы крови, а у самого уреза воды лежали красные, недавно ободранные туши нерп.
— Это все Короед… все он, — понижая отчего-то голос и оглядываясь, сказала Алька. — С приятелем своим, Петькой Барсуковым. Ну тем, толстолицым! Лена уже несколько раз то одного, то другого захватывала и разные акты писала, но их все никак не усудят: говорят, свидетелей нет! Гляди — след от шлюпки.
