Туман. Куда идем? Каким образом рыжеусый Одиссей ориентируется в непроницаемой белесой пелене?..

Стоя в тесной, будто посылочный ящик, рубке рядом с Вагановым, Волков напряженно вглядывался в открытый иллюминатор. Но что там увидишь! Не понять, как они тут работают, эти лихие дальневосточные мореходы: ни эхолота в рубке, который бы подсказал, какие глубины под килем судна, ни радиолокатора, позволяющего видеть береговую полосу и в темноте, и в тумане, и в плотных, стеной, ливнях.

Капитан «Кайры» тоже смотрел вперед, насвистывал песенку и порой, открывая дверь, прислушивался к звукам океана. В рубке было тихо: не до разговоров. Волков курил, с нетерпением дожидаясь, когда же развеется туман, и думал о том, о чем ему только что рассказывал Филинов. Значит, опять все собрались. И Филин руководит громадным островным хозяйством, решает судьбы многих людей, Боб — ученый человек, да и Лена тоже… А что же он, Волков? Все летает из порта в порт, из океана в океан. А что там, впереди? Неизвестно. Таким же туманом все затянуло, и никакой локатор не поможет взглянуть. Так что же там?.. А тут еще это чертово столкновение с «японцем».

— Эй, Волк! О чем задумался? — окликнул его Ваганов. — Скоро притопаем. Вот сейчас солнышко засияет, кекур покажется, а там уж… Хошь верь, хошь нет, а все так и будет.

— Откуда знаешь, что туман скоро сгинет? — спросил, немного выждав, Волков и посмотрел сбоку на крупный воинственный нос Ваганова, его усищи вразлет и фуражку, сидящую на голове с непостижимым морским шиком, с каким умеют носить фуражки лишь настоящие моряки. Взглядом знатока Волков сразу оценил все: и этот громадный английский козырек, и вылинявшего краба, и небрежную помятость фуражки. А чепчик-то с Майн-стрит, из Гибралтара, почти с уверенностью подумал он, из берлоги старины Билла Томпсона, владельца магазинчика «Все для моряка». Того самого Томпсона, который, попыхивая дешевой вонючей сигарой, за два лишь шиллинга украсит в течение двадцати минут любую часть вашего тела любой наколкой: от примитивного якоря, обвитого цепями, до палящего из всех пушек брига «Дюсепшен», на котором, как известно, совершал свои воинские и географические подвиги знаменитый «чистый» пират сэр Френсис Дрейк.

Приложив ладонь к уху, Ваганов всматривался в туман и, удовлетворенно хмыкнув, захлопнул железную дверь рубки.

— Откуда знаю? Чую. Нутром. Уж и не знаю, как тебе объяснить, но, хошь верь, хошь нет, чую, когда хорошая погода будет, а когда плохая, и когда туман появится, и когда штормяга подкатит… — пояснил Ваганов и озабоченным голосом спросил: — Слышь-ка, а не знаешь, где бы мне бронзовые леера раздобыть? И белила? — Волков отрицательно мотнул головой, и капитан «Кайры», посуровев, сказал: — Сложно мы тут живем, Волк. Ну посуди сам: краски черта с два достанешь, хоть топись, команда на посудине — в половину штата. И то к примеру: ну разве Сенька механик? Моторист!.. Или вот: к смотру духовых оркестров готовимся, в Петропавловске он будет осенью, а где найдешь время для сыгровки, где? С весны и до белых мух мотаюсь между островами… Выиграют смотр «брезентовые штаны», это уж точно. — Ваганов сдвинул фуражку на глаза и загрустил.

— Кто такие?

— Пожарники. Практика, понимаешь, у них большая. То на похоронах в трубы дуют, то на танцах или там на свадьбе. — Ваганов нетерпеливо затопал ногами, так ему, видно, захотелось сейчас же пойти схватить любимую трубу и затрубить в нее во всю силу своих легких.

— А тесновато тут у тебя, — сказал Волков. — И как ты только не запутаешься в своих приборах?

Он окинул взглядом рубку: в ней было всего два прибора — часы да магнитный компас. И еще бинокль в коробке да морская карта с изображением островов, прикрепленная к подволоку. Корабль Витуса Беринга был, пожалуй, лучше оснащен навигационными инструментами, чем «Кайра»… Правда, сама рубка была просто великолепна. Штурвал, конечно же, изготовлялся не на заводе — он был бронзовый, и рулевая колонка была облицована красной медью да так надраена, что в нее можно было глядеться. Иллюминаторы тоже сияли благородным золотистым цветом, а все переборки рубки и внутренние части дверей обшиты красным, тщательно отшлифованным деревом. Волков провел ладонью по гладкому дереву, и Ваганов, самодовольно усмехнувшись, сказал:

— Слабость имею к цветным металлам и хорошему дереву. Вот зимой мы с Толиком и ковыряемся на «Кайре»… — Он вздохнул и сказал: — Были когда-то и мы рысаками. Все было, друг-моряк, хошь верь, хошь нет. На каких только прекрасных посудинах я не работал, не то что на этой лоханке… — В этот момент сейнер, рыскнув, завалился на левый борт, и Ваганов грозно прикрикнул: — А ну не балуй!.. — Он даже замахнулся кулаком, чтобы как следует треснуть норовистое суденышко, но вместо этого погладил мутно поблескивающее дерево, и Волков понял, как же он любит эту свою «лоханку». Ваганов между тем сказал: — А ведь я тебя где-то видел, Волков: то ли в Гибралтаре, то ли в Дакаре или в Рио?

— Возможно. Скажи, а что случилось-то? Хотя стоп-стоп! Любовь в иностранном порту, не так ли? И поперли Одиссея с флота, чтоб морально не разлагался, а?

— Э нет, друг-моряк!.. — засмеялся Ваганов и откинул фуражку на затылок. — Правда, без любви тут не обошлось, да к тому же — в порту. — Он открыл дверь, прислушался. — Во Владивостоке это случилось, Волков: влюбился как мальчишка, а женщина островитянкой оказалась. А точнее — с острова Беринга. Махнул я в эти отдаленные края, взял меня Филинов к себе, вот и вкалываю тут уже пятый годок.

— Романтичная история. Однако локатор все же иметь надо.

— Ничего, друг, скоро и у нас такой приборчик будет, а пока: ухо у меня что звукоуловитель. Хошь верь, хошь нет — крик чайки за милю улавливаю. Вот слушай: вода в кекур лупит, а до него три мили… И на том кекуре морской лев ревет.

Волков прислушался: плескалась, звонко взбульки-вая, под форштевнем вода, кто-то дрова колол в кубрике. Алька песенку пела. Вот и всё, никаких львиных криков.

— Эй, мореходы, уха созрела! — позвал из кубрика Толик.

— Скажи, черт рыжий, тебе не снятся далекие порты? — спросил Волков капитана «Кайры». — Тропическое солнце, пальмы на побережье Африки? И теплоходы? Настоящие… гм, громадные океанские посудины? Ты столько потерял, Одиссей…

— Снятся, дружище, — заскучав, ответил Ваганов и надвинул фуражку на лохматые брови. Но грустил он не долго. Улыбнулся: — Потерял? Кто тебе сказал такое? Все осталось вот тут, — он хлопнул себя ладонью по левой стороне груди, да так, что сам пошатнулся. — Океан со мной, Волков… Ишь, шевелится, горбится. Океан со мной, а что еще настоящему моряку надо?

Он подтолкнул Волкова к трапу, и тот стал спускаться в кубрик. «Если что, этот человек мне всегда поможет, — думал он, — так же, как и я ему. И бог с ним, с туманом, мало ли было их в жизни?.. Но мы же моряки, и мы знаем, что любой, даже самый плотный, туман — явление временное: шевельнется свежий ветерок, дохнет посильнее и развеет эту пакость, его как и не бывало…»

Уха у юного бородача получилась преотличной. «Это же не кок, а сокровище, — думал Волков, устраиваясь на ящике под иллюминатором рубки. Он уже постоял немного на руле, пока Ваганов ел, а потом тот вернулся в рубку, а Волков вышел на палубу. — Да, с таким коком можно хоть в кругосветное плавание отправляться, и будет он тебе каждый день устраивать радостный праздник для желудка. Хороший повар в наше время — проблема».

А туман-то развеивается. Уползает на сушу белый дьявол.

Туман действительно будто разваливался. Вначале в некоторых местах он посветлел и стал как бы прозрачным, просвечивающим, потом вдруг лопнул прямо по курсу сейнера, и в проеме густо засинело небо. Теп-лоходик, ринувшись в эти сияющие ворота, выскочил на залитую солнечными лучами чистую воду. Волков с облегчением вздохнул и осмотрелся: сейнер шел всего в двух-трех кабельтовых от берега. Скалы там громоздились, пенилась у их подножий вода. А вот и кекур, одинокая каменная глыба, похожая на пирамиду. Она как маяк торчала из океана, и у ее основания кипел пенный прибой, похожий издали на пышный воротник чернобурки.