М-ин ответил без промедления, будучи, очевидно, готов к этому естественному вопросу. Везти вексель может любой из нас, кто в ближайшее время сможет надежным путем покинуть Россию. При этом он должен будет, в свою очередь, выписать векселя оставшимся троим на принадлежащие им суммы, а при встрече за границей или по возвращении в Россию, когда в ней снова установится порядок, эти векселя выкупить. Мы знаем друг друга не первый год, закончил М-ин, так что теперь вряд ли может встать вопрос о доверии…

Я не стал спрашивать, кто, все ж таки, предполагается на самую доверительную роль. Не стал я и прямо возражать против плана, потому что понял, что возражения никакого последствия иметь не будут, только будет вслух сказано то, что всем и так понятно, а я представлюсь предателем общего дела. И от меня начнут скрываться…

На том и разошлись.

Я, без минуты промедления и никого не предупреждая, покинул контору, не имея больше сил находиться под одной крышей со своими бывшими товарищами. В хорошо знакомом ресторане на Лубянской площади потребовал сразу большую рюмку водки и прошел к телефонному аппарату, наличие которого за буфетом было мне давно известно. Карточка с нужным номером, к счастью, была при мне…

Сейчас, хорошо в течение целого дня все обдумав, я окончательно утвердился в том, что места на английском пароходе из Архангельска для М-ина с семьей, а то и для Ф-ова уже заказаны.

Тем не менее, чувствую себя последним негодяем, каковым и вправду за эти страшные месяцы стал. Что все кругом такими же стали, утешение лживое. И что я быстро принял то решение, которое делает меня бесповоротно мерзавцем и прямым преступником, говорит о том, что я для любой подлости уже давно гожусь.

Но и быть закланным агнцем не желаю и не могу — я не один, на мне слабые…

Зачем я дожил до этого времени?!

Заснуть сегодня уж наверное не сумею, еще и жара стоит, даже ночью дышать нечем.

Жалею ли о том, что сделал? Тут можно написать всю правду: нет, не жалею.

Прости меня, Господи.

Но есть ли мне прощение?

Если от всего я не сойду с ума по-настоящему, значит, я сделан из камня.

Но покуда только болит вся левая половина тела, под лопаткою давит, а уж про камень в животе не говорю.

То, что было около полудня, теперь представляется сном, будто кошмар навалился, душил, терзал меня бессилием, а после проснулся — и нет ничего… Часто теперь приходит чувство, что не жизнь кругом, а кошмар, бред ночной. Такого еще не было, да и вряд ли будет в моей жизни.

Я стоял у окна конторы на втором этаже, курил и смотрел вниз, на Мясницкую. Уже докурив папиросу и раздавив ее в тяжелой мраморной пепельнице, которую держал в левой руке, я увидал, как вплотную к подъезду остановился автомобиль с грузовой площадкой и открытой шоферской будкой. В автомобиле остался шофер, а тот, что сидел рядом с ним, и пятеро человек, приехавших на площадке, позвонив у дверей, вошли в банк. Мне сверху показалось, что они, не мало не много, африканцы, потому что лица у них были черные. Но в тот же миг я сообразил, что те, кто приехали, спрятаны под масками, и уже все понял…

Снизу раздались громкие голоса, по главной лестнице топали ноги, и визитеры — трое из них — показались почти прямо передо мной. В руках у всех были револьверы. Один, идущий впереди, молча, будто неодушевленный предмет, отодвинул меня, шагнувшего навстречу никак не от храбрости, а от растерянности, и прямо, не сомневаясь, прошел к кабинету Ф-ова, распахнул дверь и остановился в проеме. «Ключи, приказал он коротко и громко, ключи от ящиков бросьте мне под ноги». При этом я увидал со спины, что он навел револьвер в глубину комнаты. Через мгновение раздался звон, грабитель слегка присел, не отводя револьвера от цели, и поднял связку. После этого он закрыл дверь и запер ее снаружи торчавшим в скважине ключом.

Тем временем другой налетчик уже оборвал одним резким движением провод телефонного аппарата, висевшего на стене у лестницы, и второй провод, протянутый к аппарату в кабинете М-ина.

Все происходило одновременно, так что в ту же минуту и сам М-ин показался в высокой двери своей части второго этажа, где в передней комнате сидела барышня с пишущей машинкой и отводной трубкой, а в задней был собственно кабинет. Тут же один из преступников навел на него револьвер и жестом показал, чтобы он вернулся в свои помещения. М-ин, на лице которого даже испуг еще не успел отразиться, так что оно выражало лишь любезное недоумение, сделал шаг назад и исчез за дверью, которую первый налетчик тотчас тоже запер на ключ снаружи. Таким же образом он поступил и с третьей, выходящей на круглую площадку возле лестницы, дверью комнаты Р-дина, что было впустую, поскольку ее хозяин за час до этого срочно уехал в судебную канцелярию по делам будущего банкротства. Дверь в мою комнату оставалась распахнутой, но меня в нее не направили, чтобы запереть, как других. Вместо этого первый и, видимо, главный в банде разбойник подошел ко мне, жестом показал, чтобы я спускался по лестнице, и сам пошел сзади, уперев дуло револьвера мне в шею под затылком.

Как я сошел по широкой, в один марш, лестнице, не помню. Не помню, и куда делась пепельница из моих рук, которую я до того так и держал…

Внизу я мельком увидал такую невообразимую картину: все служащие, и кассиры, и сидевшие обычно в задних помещениях за конторками, лежали на полу главного зала тесно вповалку, все лицами вниз, а над ними стояли двое в масках, держа револьверы наготове. Третий охранял швейцара, прижав дуло к его виску.

Шедший позади меня еле слышно прошептал мне в ухо: «в хранилище, ведете в хранилище и велите сторожу его открыть, так?» Голос его был заметно искажен шепотом и маской… Мы повернули под главную лестницу, спустились по узким металлическим ступеням, ведущим в подвал, и остановились перед запертою решеткой. Здесь мой охранник передал связку одному из своих подчиненных, и тот, сразу угадав ключ, отпер замок и отодвинул решетку в сторону. В том же порядке мы миновали еще один лестничный марш вниз, сделали несколько шагов по узкому проходу и уперлись в железную дверь хранилища. Дуло сильнее уткнулось мне в шею, и я услышал: «прикажите сторожу отворить».

Приблизившись к особой небольшой, забранной мелкой решеткой отдушине, предназначенной для переговоров с артельщиком, через которую он мог видеть и лицо говорящего, я сказал: «Николай Гаврилович, отоприте, пожалуйста, это я, Л-ов». Не знаю уж, почему мне было известно, что из артельщиков очередь сейчас как раз Николая Гавриловича… Раздались скрежет и лязг, тяжелая дверь с натугою распахнулась, и несчастный Николай Гаврилович тут же получил сильный удар по лицу револьверной рукояткой от стоявшего рядом со мною грабителя. Бедный сторож без звука упал, на пол закапала крупными каплями кровь. Бесполезное его оружие лежало на маленьком столе, рядом с куском колбасы на бумаге и горбушкой хлеба.

«Зачем вы сделали это, закричал я, вам же не противодействуют!» Никто не ответил, вместо того я получил сзади сильный тычок, так что отлетел к стене и сел на пол. Проходя мимо меня к ящикам, главный налетчик с заметной брезгливостью бросил мне почти в лицо скомканный листок бумаги. Уже ничем не оскорбляющийся, я механически сунул комок в карман… Грабители тем временем уж открывали, сообразуясь с бирками на ключах, ящик за ящиком и вытаскивали наружу толстого брезента мешки с приготовленной для англичан наличностью…

Через несколько минут тем же путем все поднялись из подвала в главный зал, где положение никак не изменилось. Я снова шел первым, за мною главарь, опять уткнувший дуло мне в уже расцарапанную и, кажется, кровоточащую шею, следом двое тащили мешки, сунув револьверы в карманы и сгибаясь под непомерной тяжестью. В моей голове мелькнула мысль, что сейчас разбойникам можно было бы дать отпор, пока по крайней мере двое из них не могут ответить, а остальные заметно заинтересованы видом поднятой на поверхность добычи — во всяком случае, они, не опуская, впрочем, револьверов, повернули головы к возглавляемой мною процессии… Но кто будет с ними сражаться? Счетоводы, среди которых половина старики, служащие здесь со дня учреждения банка, а другая половина белобилетники, свободные от призыва по болезням? Или я, которому, стоило бы пошевелиться, в голову вошла бы пуля?