Инга покачала головой и отодвинула в сторону газету.
– Какая ирония судьбы, правда? – тихо сказала она. – Такой мошенник, как Коковцов, живой и невредимый и в полной безопасности сидит в тюрьме, а люди, которых он намеревался убить, мертвы. Убиты кем-то другим.
Сенда вдруг почувствовала страшную слабость: она не могла даже пошевелиться.
Смерть. Смерть и насилие. Слишком долго они были неотъемлемой частью ее жизни. Неужели им не будет конца?
Здоровье Сенды резко ухудшилось. Она возлагала столько надежд на то, что Вацлав поможет ей обеспечить будущее Тамары, но известие о том, что он убит, оказалось последней каплей. Приступы сотрясающего ее кашля усилились. Горящий в легких огонь становился все яростнее и невыносимее. Кровавые пятна на ее носовых платках с каждым днем становились все больше.
Инга как могла ухаживала за ней, приглашая дорогих докторов, которые мало чем могли помочь, если не считать рекомендаций отправиться лечиться на дорогостоящие минеральные источники. Сенда ехать отказывалась. Деньги, вырученные от продажи броши, кончились, и Инге пришлось продать и кольцо.
Сенда не позволяла тратить драгоценные, тающие на глазах средства на свое ухудшающееся здоровье.
Лишь одна, последняя, мечта поддерживала силы Сенды. Слишком долго она, Инга и Тамара скитались, не имея родины, не имея права назвать себя гражданами какой-либо страны. Даже если она сама не сможет прожить достаточно долго, чтобы насладиться обеспеченным будущим, такая возможность будет у Тамары – с помощью Инги.
– Мы уезжаем, Ища, – однажды вечером объявила Сенда. – Мы едем в Гамбург. Если повезет, нам хватит денег, чтобы добраться до Америки.
Инга пристально посмотрела на нее, спрашивая себя, в своем ли она уме.
– Америка! – воскликнула она. – Но это невозможно! Ты не в состоянии ехать…
– Америка. – Несмотря на то, что голос Сенды звучал слабо и хрипло, в нем слышалась решимость. Неожиданно она согнулась пополам и закашлялась, прижав к животу руки. Сплюнув в платок, она быстро скомкала его, боясь взглянуть на еще одно появившееся на нем красное пятно. – Америка, – вновь повторила она в перерыве между сотрясавшими ее приступами кашля.
Инга покачала головой.
– Мы ведь даже ни слова не знаем по-английски! Нам может не хватить денег! Может быть, в России скоро все изменится и мы сможем вернуться в Санкт-Петербург?..
– Завтра мы отправляемся в Гамбург, – прервала ее Сенда. Я приняла решение. Там мы попробуем сесть на пароход.
Сенда отказывалась слушать возражения Инги. Даже если это будет последним, что она сможет сделать, она проследит, чтобы они втроем – а если это невозможно, то хотя бы Инга с Тамарой – сели на пароход, отправляющийся в Нью-Йорк.
Разве не в Америке перед каждым открывались блестящие возможности?
А если это так, они должны открыться перед Тамарой.
Почти всю утомительную дорогу на поезде из Женевы до Гамбурга Сенда проспала спокойным сном, и Инга не будила ее. Она знала, как сильно нуждается Сенда в отдыхе. И лишь когда они прибыли в пункт назначения, она подошла к ней.
– Сенда, мы приехали, – тихо проговорила Инга, тряся ее за плечо. И застыла как вкопанная.
Сенда была мертва. Она умерла во сне. Напоследок судьба припасла для нее свою самую жестокую шутку.
Лайнер «Любек», дрожа и скрипя, тяжело переваливался через волны Северной Атлантики. В тесной и темной кабине трюма на нижней скамье молча сидела Тамара, крепко сжав губы. Она не сводила глаз с фотографии матери.
– Я любила маму, – прошептала она. По щекам девочки катились слезы. – Я по-прежнему люблю ее. Я хочу, чтобы она мной гордилась.
– Так и будет, детка, – уверила ее Инга. – Так и будет.
– Она так любила играть. – Тамара облизала соленые от слез губы. – Так любила… Я тоже полюблю. – Она обернулась к Инге. – Я тоже хочу стать актрисой.
– Там посмотрим, дорогая, – нежно улыбнулась Инга. – У тебя впереди столько времени, ты успеешь все решить.
– Я уже решила. – Сдвинув брови, Тамара рассматривала лежащую на коленях фотографию. – Я говорю серьезно, тетя Инга. Я хочу стать величайшей актрисой мира. И я ей стану. – Она запнулась и, сжав свои маленькие кулачки, задрожала. Затем подняла к Инге заплаканное лицо – в ее сверкающих изумрудных глазах в эту минуту отражалась вся сила рода Боралеви. – Я сделаю это ради мамы, – твердо произнесла Тамара. На ее лице была написана недетская решимость. – И ради себя.
Именно в этот момент Инга впервые поняла, как сильно Тамара похожа на свою мать. Она не могла отделаться от жутковатого чувства, что все это ей знакомо. Ее пронзила острая душевная боль: так сильно напомнили ей Сенду сила и целеустремленность Тамары. Она видела, что Тамара очень похожа на Сенду. У нее была такая же полупрозрачная, жемчужная кожа, те же сверкающие глаза и точно такая же стройная, изящная фигура. Только волосы были другие, не медно-рыжие, как у Сенды, а блестящие золотисто-соломенные.
– Я сделаю так, что она будет гордиться мной! – С чувством проговорила Тамара. – Сделаю.
И они с Ингой проплакали до самого утра.
ИНТЕРЛЮДИЯ:
1926
Мизансцена сегодняшнего ближневосточного кризиса была поставлена задолго до того, как Британия получила контроль над Палестиной. Для понимания того, какую пороховую бочку представляет собой сегодня арабо-израильский конфликт, следует попристальнее присмотреться к актерам, которые открывали происходящую ныне драму, – библейским израильтянам Моисея. В последующие века пьеса почти не претерпела изменений, а вот актеры теперь в ней заняты другие.
Контруччи и Саллинз «Ближний Восток сегодня: стратегия борьбы с прошлым»
– Да-а-а-а, вот это подъем, – проворчал Шмария, едва сумев отдышаться. Усилием воли он преодолел последний каменистый выступ на пути к плоской вершине выжженного солнцем утеса. Он проклинал свой деревянный протез – как всегда, в ноге, которая давно уже не была частью его тела, пульсировала и билась фантомная боль.
Упираясь локтями в зернистый известняк, Шмария прополз несколько метров, благодаря Бога за то, что, несмотря на протез, он все-таки достиг цели. Все остальное тело каким-то образом возмещало отсутствие ноги, и он испытывал чувство признательности по этому поводу. Он с благодарностью посмотрел на свои налитые мускулами руки – теперь на их долю выпадало куда больше работы. Да и его уцелевшая нога стала гораздо сильнее, чем прежде.
Опираясь на руки и здоровую ногу, он неуклюже встал на колени, а затем поднялся во весь рост. Внизу под ним, насколько хватало глаз, простиралась во всем своем великолепии пустыня Негев – ее апокалиптические, лишенные растительности, коричневые от зноя холмы перемежались с вкраплениями красных и пурпурных пород. Высоко в ультрамариновом небе медленно кружила одинокая птица – сокол или ястреб, – высматривая добычу. Шмария тряхнул головой, поражаясь окружавшей его красоте, и спросил себя – уже не в первый раз, – может ли человеческий взор устать от вида этого сурового великолепия. Не может – ответил он сам себе. Здесь он чувствовал себя дома.
Для малочисленных и разделенных большими расстояниями обитателей слово Негев являлось синонимом слова «пустыня», и, когда Шмария только приехал в эти края, у него сложилось неверное впечатление о том, что эти два слова взаимозаменяют друг друга. Вскоре он узнал, что первое слово на иврите означает «юг», а поэтому не подразумевает каких-либо конкретных границ.
Шмария стал «жителем юга» в равной степени по случаю и по выбору и во многих отношениях повторил непростой опыт тех первопроходцев, которые в давние времена осваивали эти древние, суровые края. Дожив до тридцати одного года, он уже не был горячим молодым красавцем, томимым неясными желаниями. С годами его синие глаза стали смотреть по-взрослому, а небольшие складки, прорезавшие темную от загара кожу, свидетельствовали о целеустремленности и решимости – о том, что мечтания превратились в конкретную цель. Юноша с огненным взором родом с Украины, потративший свои молодые годы на борьбу с угнетателями, он оставил Россию десять лет назад и, возмужав, решительно и все так же бесстрашно бросал вызов всему миру. Теперь, однако, в его мозгу созрел план того, что он собирался совершить.