Отец, после того как его отстранили от заведования свинофермой, в колхозе почти не работал. То он тайно пилил в лесу дрова и продавал их колхозникам, то выкашивал траву на лесных полянах, то нанимался к какой-нибудь вдове починить изгородь, крышу, переложить печку или раздобыть через своих приятелей в городе строительные материалы.

И повсюду он таскал за собой Митьку. Ефим у всех брал авансы, распивал магарычи, всем клялся, что за ним не пропадёт, но с работой не спешил, выполнял её неумело, кое-как.

— Ой, Митя, и ругают же вас с отцом в колхозе! Очень вы дорого берёте за всё, — сказала вполголоса Таня. — И «шарагами» ещё зовут.

Митька помрачнел.

— Ну и пусть!

— А шёл бы ты с нами работать, — посоветовала Елька. — Вот хотя бы к тёте Шуре в летний лагерь. Траву бы для поросят косил.

— Чтобы за здорово живёшь ишачить, за спасибо?

— Зачем «за здорово живёшь»? Тебе трудодни будут писать. Знаешь, как тётя Шура за поросят теперь получает!

Елька не успела договорить, как к сараю торопливо подошёл Ефим Кузяев и отозвал Митьку в сторону.

— Там Афанасий Гвоздев идёт. Должно, насчёт печки. Дымит она у него.

— Я-то при чём? — опешил Митька.

— Так ты умасли его, скажи, что придём как-нибудь, доделаем. А мне с ним встречаться охоты нет.

— Сам умасливай! Он уже два раза приходил, палкой на меня грозился.

— Ну-ну, не шуми! — прикрикнул Ефим на сына и скрылся за сараями.

Вскоре в переулке около дома Кузяевых показался дед Афанасий. Он сердито постучал в наличник, потом заглянул в окно и позвал Ефима. Ему никто не ответил. Старик оглянулся по сторонам и направился к сараю.

Не выдержав, Митька юркнул в сарай, забрался в сено и шепнул оттуда девчонкам, чтобы они не говорили деду, куда он спрятался.

Подойдя к сараю, Афанасий спросил девчонок, не видали ли они Кузяева.

Таня показала, куда ушёл Ефим.

— Хапанул денежки, а теперь прячется, печник липовый, переделывать не желает, — пожаловался Афанасий. — Хоть Митьку бы словить! Он-то где?

— Не знаем. Мы сами его ждём.

— Ах, шараги несчастные, портачи. Им бы только длинные рубли зашибать! И как их только земля носит? — Старик подозрительно покосился на девчонок. — А вам Митька зачем? И охота была с таким дружбу водить?

— Так Митя же не печник, он вам печку не клал, — осторожно заметила Елька.

— Одна сатана. Яблоко от яблони недалеко падает. Гнать их с отцом из села нужно, поганой метлой выметать!

Ругая на чём свет стоит Кузяевых, дед Афанасий побрёл к дому.

Таня позвала Митьку. Тот не ответил. Тогда девочки заглянули в сарай. Облепленный сеном, Митька сидел у бревенчатой стены, и губы его кривились.

Утром Никитка забежал к Гошке и сообщил, что ему удалось уговорить отца пойти на рыбалку.

— Втроём пойдём, да? — спросил Гошка.

— Тятька сказал, что и других ребят можно позвать. Рыбы на всех хватит.

Мальчишки накопали червяков, отыскали Ельку, Таню, Борьку и, дождавшись дядю Васю, отправились на реку Чернушку.

Но путь к речке сегодня оказался необычным. Дядя Вася не пошёл вдоль деревни, а свернул в переулок и направился в поле.

Шёл он неторопливо, щурясь от яркого солнца и глубоко вдыхая тёплый, настоянный на разогретых травах воздух.

По сторонам дороги росла кукуруза. Огромный массив уходил далеко к перелескам. Статные крепкие стебли с изумрудными шелковистыми листьями стояли ровными шеренгами и еле слышно шелестели по ветру.

Дядя Вася вошёл в посевы, словно в озеро, примерился к стеблям кукурузы — они доходили ему до пояса, — прошёл с сотню шагов вдоль участка, потом зашагал поперёк.

— Ладная кукуруза, — похвалил он. — И посеяна аккуратно, квадратами. Удобно будет культиватором её обрабатывать.

За кукурузой начиналось гречишное поле. Невысокие прямые строчки посевов тянулись далеко. к горизонту, красноватые стебли были усеяны нежно-розовыми бутонами — ещё день-другой, и бело-розовыми соцветиями покроется поле, запахнет мёдом, привлечёт к себе армию тружениц-пчёл.

Похвалил дядя Вася и гречиху. Ещё бы: уже столько лет не сеяли её на колхозной земле и вот наконец-то вспомнили. Дальше пошли посевы гороха, бобов, люцерны, сахарной свёклы.

Дядя Вася давно сошёл с полевой дороги, шагал межниками, поворачивая то направо, то налево, иногда обходил делянки кругом и часто забредал в посевы.

Ребята сообразили, что они ни на шаг не приблизились к речке, и вопросительно посмотрели на Никитку.

— Тятька, — напомнил тот отцу, — опоздаем мы на рыбалку! Никакого клёва не будет.

— Ничего, наша рыба от нас не уйдёт, — успокоил дядя Вася, нетерпеливо окидывая взглядом посевы. — Очень уж я по земле стосковался. Давайте-ка ещё на пшеницу посмотрим.

Он вошёл в заколосившуюся пшеницу, нагнулся к усатым колосьям, осторожно провёл по ним ладонью. Потом сделал несколько шагов вперёд и, наклонившись ещё ниже, принялся вырывать сорную траву.

— А вот это уже непорядок, — с досадой заговорил дядя Вася. — Гляньте только, здесь полный набор этой пакости. И осот, и лебеда, и васильки. То ли землю плохо обработали, то ли засорённым зерном посеяли. Чего же бригадиры-то смотрят?

Елька, достав из кармана лыжных штанов карандаш и тетрадку, быстро что-то записала и, заметив недоуменный взгляд дяди Васи, пояснила:

— Мы тут следим за всем… наблюдаем. А потом правлению сигналы подаём, по радио рассказываем.

— Придётся, наверное, всем пионерам на прополку выходить, — заметила Таня. — Вон их, сорняков, сколько! Тьма-тьмущая.

— Куда там! — сказал дядя Вася. — Это вам не полоска единоличная, а целое поле, море разливанное. Никаких сил на прополку не хватит.

— Самолёт надо заказать, — сказал Борька. — Побрызжет сверху на посевы, и все сорняки повянут. Я видел в совхозе.

Дядя Вася согласился, что без техники здесь не обойтись, и посоветовал ребятам сегодня же сообщить Николаю Ивановичу о сорняках.

После пшеницы дядя Вася стал более настороженно присматриваться к посевам: то обнаруживал незасеянное место, то большие комья земли, то борону, забытую на краю участка, должно быть, ещё с весеннего сева.

— Пиши, пиши, бери на заметку, — говорил он Ельке. — Пусть бригадирам жару дадут.

Но больше всего обеспокоили дядю Васю пустующие участки земли. На одном из концов загона, густо заросшем травой, он увидел Митьку Кузяева и Ваню Вьюркова. Мальчишки серпами срезали траву и набивали ею мешки.

— Это что за мешочники такие? — спросил их дядя Вася. — Зачем вам трава, ребята? У вас, Митя, кажется, и коровы-то нет?

— А они на продажу, — вполголоса пояснил отцу Никитка. — Наша мамка первая у них покупает.

— Опять вы на колхозном поле пасётесь? — строго спросил Митяя Гошка. — Сказано же вам — нельзя!

— А почему нельзя? — с вызовом спросил Митька. — Смотри, сколько травы пропадает на концах загонов. Её только серпом и жать, сенокосилку сюда не пустишь. Всё равно пропадёт.

— А мы… мы для летнего лагеря будем её косить, для поросят, — сказал Гошка, вспомнив жалобы матери на недостаток зелёных кормов.

— Ну и косили бы, — фыркнул Митька. — Травы на всех хватит. А то твердят, как попугаи: «Нельзя, нельзя…»

— Беда не велика, что Митя траву жнёт, — вмешался в разговор дядя Вася. — Вы, ребята, лучше о другом подумайте: почему такой большой конец загона оставлен невспаханным и незасеянным? Значит, трактористы забыли. А сюда посмотрите. Вот одна полевая дорога, вот другая, и обе в одном направлении. Вон и третья накатана — наискось, через поле. И это только в одном месте.

— Да я таких мест хоть десяток вам покажу, — заметил Митяй и принялся перечислять незапаханные участки земли.

— Вот-вот, — поддержал его дядя Вася. — Если все поля обойти, немало потерянной земли можно будет обнаружить. А ведь наверняка все эти концы загонов и дороги числятся в колхозе как посевы. Нет, не по-хозяйски ещё в колхозе живут. Расточительствуют, разбрасывают добрую землю.