Когда Джимми остановился на пороге своего дома, от ночных теней отделилась черная фигура и, волоча ноги, приблизилась к нему.

— Это ты, Штырь? — спросил Джимми.

— Точно, начальник.

— Заходи.

Джимми провел его в дом, включил электричество и затворил дверь. Штырь стоял, моргая на ярком свету, вертел в руках помятую шляпу. Его рыжие волосы полыхали огнем.

Джимми незаметно рассмотрел его и пришел к выводу, что финансы у Маллинза на нуле. Костюм Штыря в некоторых довольно важных подробностях отличался от общепринятого одеяния светского человека. Да, трущобного юношу никак нельзя было назвать истинным денди. Шляпа у него была из мягкого черного фетра, по моде нью-йоркского Ист-Сайда. Выглядела она неважно, словно после бурно проведенной ночи. Черный фрак, лопнувший на локтях, весь в пятнах грязи, был застегнут на все пуговицы — видимо, с целью скрыть отсутствие сорочки, что, впрочем, удалось не вполне. Картину довершали серые фланелевые брюки и ботинки, из которых кокетливо выглядывали большие пальцы ног.

Штырь, кажется, и сам сознавал, что некоторые детали его туалета не порадовали бы издателя журнала, посвященного мужской моде.

— Извините за эту одежонку, — попросил он. — Мой лакей куда-то задевал чемодан с выходным костюмом. Пришлось взять что попроще.

— О чем разговор, Штырь, — сказал Джимми. — Ты прямо первый красавец. Пить будешь?

При виде графинчика глаза Штыря загорелись. Он опустился в кресло.

— Сигару, Штырь?

— А то! Псибо, начальник.

Джимми раскурил трубку. Штырь поначалу изящно прихлебывал виски маленькими глоточками, но затем отбросил смущение и единым духом прикончил стакан.

— Еще один? — предложил Джимми.

Широкая улыбка Штыря говорила о том, что эта идея ему по нраву.

Джимми сидел и молча курил. Он думал. Он чувствовал себя сыщиком, напавшим на след. Наконец-то он сможет узнать, как зовут девушку с «Лузитании»! Безусловно, это ему не слишком поможет, но все-таки. Может быть, Штырь даже помнит адрес того дома, куда они в тот раз вломились.

Штырь смотрел на Джимми поверх стакана в безмолвном восхищении. Квартира, которую Джимми снял на год в надежде, что постоянное жилище поможет ему удержаться на одном месте, была обставлена недурно, даже, можно сказать, роскошно. В глазах Штыря каждое кресло, каждый столик были овеяны романтикой — ведь все это приобретено на доходы от ограбления Нового Азиатского банка или от бриллиантов герцогини Хейвентской. Он онемел от преклонения перед человеком, способным извлекать такую громадную выгоду из профессии взломщика. Самому Штырю эта профессия позволяла заработать разве что на хлеб с маслом, да изредка — поездку в парк аттракционов на Кони-Айленде. Поймав его взгляд, Джимми заговорил:

— Такие вот дела, Штырь. Любопытно, как это мы встретились!

— Чума, — согласился Штырь.

— Не представляю тебя за три тысячи миль от Нью-Йорка. Отсюда ведь даже не знаешь наверняка, что машины все так же бегают взад-вперед по Бродвею.

В глазах Штыря появилась грусть.

— Я уж три месяца здесь. Думаю себе, пора навестить добрый старый Лондон. В Нью-Йорке больно стало неуютно. Полицейские совсем жить не давали. Ну, не нравился я им, и все тут. Я и свалил.

— Не повезло, — посочувствовал Джимми.

— Жуткое дело, — подтвердил Штырь.

— Послушай, Штырь, — начал Джимми. — Знаешь, я ведь тебя искал перед тем, как уехать из Нью-Йорка.

— Хы! Жалко, что не нашли! Вам помощь требовалась в работе, да, начальник? Банк или… брульянты?

— Да нет, не о том речь. Помнишь, как мы тогда вломились в такой домик на окраине. Где жил начальник полиции?

— А то!

— Как его звали?

— Кого, полицейского-то? МакИкерн его звали, начальник.

— Мак как? Можно по буквам?

— Без понятия, начальник, — бесхитростно ответил Штырь.

— Скажи еще раз. Сделай глубокий вдох, произноси внятно и раздельно. Как звонкий колокольчик. Ну?

— МакИкерн!

— Так. А где был этот дом, ты помнишь? Штырь наморщил лоб.

— Забыл, — признался он наконец. — Где-то такое на какой-то улице, вроде как в пригороде.

— Очень содержательно, — прокомментировал Джимми. — Попробуй еще разок.

— Я обязательно вспомню, начальник! Только не сразу.

— Значит, мне придется держать тебя при себе, пока это не случится. В настоящий момент ты для меня самый бесценный человек на свете. Где ты живешь?

— Я-то? В парке. Ага, там и живу. Шикарная одноэтажная скамеечка с видом на юг.

— Ну, если ты готов с нею расстаться, тебе больше не придется ночевать в парке. Можешь раскинуть свой шатер под моим кровом.

— Здесь? Правда, что ли, начальник?

— Если только мы не надумаем куда-нибудь переехать.

— Я — «за»! — объявил Штырь, вальяжно раскинувшись в кресле.

— Нужно тебе приодеться, — сказал Джимми. — Завтра сходим в магазин. С такой фигурой можно одеться во все готовое. К счастью, ты не очень высокий.

— По мне, так это несчастье, начальник. Был бы я малость повыше, смог бы поступить в полицейские, сейчас уже кирпичный дом имел бы на Пятой Авеню. У нас на Манхэттене полицейские лопатой деньги гребут.

— Кому и знать, как не тебе! — воскликнул Джимми. — Расскажи мне еще, Штырь. Должно быть, в нью-йоркской полиции многие наживаются на взятках?

— А то. Посмотрите хоть на старика МакИкерна.

— Хотел бы я на него посмотреть. Расскажи мне о нем, Штырь. Кажется, ты хорошо его знаешь?

— Я-то? А то. Он у них хуже всех. Жадный такой, только давай ему. Слышьте, а дочку его вы видели?

— Что такое? — резко спросил Джимми.

— Я один раз видал. — Штырь впал в лирическое настроение. — Хы! Вот это пташка — прямо персик! Да я бы ради нее все бросил! Молли ее кликуха. Она…

Джимми свирепо сверлил его взглядом.

— А ну, прекрати! — крикнул он.

— Что такое, начальник? — удивился Штырь.

— Прекрати! — повторил Джимми с яростью.

— Как скажете, — покорился Штырь в недоумении, смутно понимая, что его слова чем-то были неприятны великому человеку.

Джимми злобно грыз черенок своей трубки. Штырь, переполненный благими намерениями, сидел на краешке кресла, скорбно попыхивал сигарой и гадал, чем это он провинился.

— Начальник? — позвал Штырь.

— Что?

— Начальник, а вы чего тут делаете? Возьмите меня в игру, а? Вы все по той же части? Банки там, брульянты герцогиньские? Вы ж меня возьмете в дело, правда?

Джимми расхохотался.

— Я и забыл, что ничего не успел рассказать о себе, Штырь. Я ушел на покой.

Ужасная правда не сразу проникла в сознание несчастного.

— Слышь, начальник, это вы чего? В завязке, что ли?

— Вот именно. То самое слово.

— И брульянтов больше не тырите?

— Ни в коем случае.

— И с этим больше не работаете, как его… с автогеном?

— Я продал свой автоген, работающий на кислородно-ацетиленовой смеси, раздарил знакомым усыпляющие вещества и теперь собираюсь начать с чистого листа, вести жизнь почтенного респектабельного гражданина.

Штырь тихо охнул. Его мир рассыпался в прах. Та нью-йоркская прогулка с Джимми, медвежатником высочайшего класса, была лучшим, великолепнейшим воспоминанием в его жизни, и теперь, когда они снова встретились в Лондоне, Штырь мечтал о долгом и плодотворном сотрудничестве в области уголовно-наказуемой деятельности. Сам он вполне готов был ограничиться скромной ролью подручного. Довольно и того, что он будет работать с таким мастером! Он смотрел на несметные богатства города Лондона и повторял вслед за фельдмаршалом Блюхером: «Вот этот бы город пограбить!».[10]

И тут его кумир единым словом разрушил прекрасное видение!

— Выпей еще, Штырь, — сочувственно предложил бывший медвежатник. — Я вижу, это тебя потрясло.

— А я-то думал, начальник…

— Знаю-знаю. Такова трагедия нашей жизни. Мне очень жаль, но тут ничего не поделаешь. Денег у меня теперь куча, так зачем продолжать старое?