— А другого изжарю! — крикнул Владимир Петрович.

Эта мысль вдохновила Владимира Петровича. Нечто парящее появилось в нем. Не чувствуя веса, он засуетился. Туда-сюда, туда-сюда бегал Владимир Петрович.

С котелком — по воду, в лес — за дровами.

Повесил котелок и, встав на четвереньки, раздул костер.

Кастрючков Владимир Петрович, чтобы не уснули, обложил крапивой, ершей ополоснул. Как есть, непотрошеными, побросал их в котелок: забулькало, зашипело, разлился вкусный запах, обнял каждую жилку на листиках.

Когда глаза ершей побелели, Владимир Петрович сцедил навар и выбросил в кусты разваренных ершей. Снова повесил котелок на огонь. И взялся за кастрючков.

Сладость такой ухи заключена в возможности сунуть еще живую, шевелящуюся рыбу в кипяток. Секунды решают дело!

Так — промахнешься, и получится хлебово, попадешь в точку — божественная еда, надолго врезающаяся в желудочную память.

Владимир Петрович распял осетрика. Для этого употребил вилку. Выдрал потроха. Перевернул, снова пронзил вилкой и сострогал спинные и боковые жучки.

И кровоточащую, бьющуюся, он бултыхнул рыбу в котелок.

Осетрик выгнулся, умер и поглядел на него белыми глазами.

Часов около девяти (стали холодеть тени) подошел теплоход «Буран». Он опаздывал и причаливал торопливо, прижимая струю к дебаркадеру. Матрос, смахивающий на Ваньку-Контактыча, прыгнул на дебаркадер и стал приматывать канат.

С грохотом упал окованный в железо трап.

Деревенские женщины (они ехали в город с грибами) помогли Владимиру Петровичу внести багаж: палатку, чемодан и рюкзаки. Это была приятная деревенская помощь.

Теплоход отчалил.

Владимир Петрович перенес вещи к аварийной шлюпке, крашенной белилами, и сел на чемодан.

Осмотрелся — где серебряный старичок? Тот здесь, рядом, Владимир Петрович знал это из присланной Иваном телеграммы. Но где сам Контактыч?

Гремела машина. Поселок, уменьшаясь, быстро уходил в прошлое со всей сумятицей, пережитыми радостями и страхом (и отличной местью за него).

Владимир Петрович думал о серебряном старичке. Главное, не робеть. Согнув, он опять ощутил налитые силой руки. Ничего, он в форме.

А работа предстоит страшная. Надо стремительно переродиться из бывшего геодезиста, зава фотолабораторией в члены научного коллектива. Стать ученым, со степенью.

Это — размах!

Но как вести разговор со старичком? Что бы он сам говорил на его месте?

Конечно, пути старикашечки неисповедимы, но если их смоделировать…

Итак, поставит дедуля проверочные вопросы. Тогда и следует товар показать (а кое-что — припрятать).

Если старикашечка двусмыслен?… Будет казаться, что трогаешь его настоящую кожицу, а это одежда. Он снимает ее, придя домой, и вешает на крючок.

А если старикашечка властный и брови его густы? Тогда надо придать себе трещинку. Какую? Пугливость? Чувство собачьей благодарности? Но и показать, что он видит атомы жизни, намекнуть, что только он да гениальный старикашечка видят их…

Каков он, старичок? Что у него в голове? Глупо все сделано, глупо. Не разведал сам, положился на легковесного Ваньку…

Какой, например, нос у старичка? (Владимир Петрович вспомнил крючковатый нос одного скупого бухгалтера, твердый носик жены, собственную острую шпилечку.) Ухо?… Нижняя челюсть?… Изгиб лба? Не ясно.

Но постепенно старичок формировался — сам. И встал перед ним, брюзгливо свесив нижнюю губу.

Живым стоял старичок перед Владимиром Петровичем, слабенький, дышащий на ладан.

— Слушай, старче, — заговорил Владимир Петрович. — Мы с тобой кашу сварим? А?

Старичок молчал.

— Я хороший работник, у меня изобретение. Но сколько я получу за него? Пшик. А защитив кандидатскую, буду иметь приличный кусок. Не щурься на меня. Все мы люди, ты — тоже.

…Поселок уходил, теряя одну за другой детали. Отдельно стоявшие дома теперь грудились в кучу. Закат облил их — окна домов малиново засветились, лес порыжел. Пронзительно яркими стали подсолнухи. Хорош поселок — издалека. Не бывать здесь больше, ушли в прошлое голубые дни, ночи, почтальонка. Ушла, поманив тайной, деревенская жизнь. И черт с ней! Теперь начнется городская.

Владимир Петрович вздохнул и стал опять высматривать серебряного старичка. Ему хотелось подойти незаметно, увидеть его первым, сделать точные наблюдения.

Однако куда провалился Контактыч?

Владимир Петрович прошел мимо парней в дамских прическах и увидел людей. Особенных. Судя по одежде, сумкам, виду, они возвращались с однодневного веселого пикника. Это были сытые, крупные люди. Они не играли на гитарах, не перекидывались картишками, они — беседовали.

Среди их сытых голосов Владимир Петрович услышал Контактыча. Он сыпал шуточки того свойства, что могут вызвать смех только у людей сросшихся (другим они просто непонятны).

«Это Иван…» Владимир Петрович подошел ближе и прислушался — нет, Ванька не мог городить подобную ерунду.

И вдруг его окликнули — Контактыч высунулся из толпы особенных людей, выставилась рыжая его борода.

Он подошел, схватил за руку, потянул за собой Владимир Петрович шел как во сне.

От Контактыча вкусно пахло копченой рыбой и вином.

— Это Вовка, быстро растущий гений, — говорил он особенным людям. — Да иди, иди, не упирайся… Не бойся. («Они кусают только госбюджет», — шепнул на ухо.)

Владимир Петрович шел за Ванькой. Кожа до боли стиснула его лицо.

Он смотрел на этих людей и казался себе сопляком-мальчишкой, упрямо лезущим к взрослым и вдруг оробевшим.

— Нет, не быть ему таким, не быть.

— Контактыч, дорогой, — забормотал он растерянно (а что-то посмеивалось в нем и говорило: так делай, старик).

— И верно, Контактыч! — вскричал тот. — Не выношу замкнутых чудаков! Вот эти люди… — Он сделал паузу. — Ты видишь их… Эти люди — цвет местной научной мысли (он широко повел рукой). Они двигают науку, но они… люди, и ничто им не чуждо: автомобили, оклады, чужие жены, вина, курорты. Их не надо бояться. («Днем», — шепнул он).

И стал рекомендовать:

— Знакомьтесь, это Володя, мой школьный товарищ, быстро растущий специалист. Растет как на дрожжах, особенно в районе живота.

Владимир Петрович суетился, пожимая руки.

Он жал дамские узкие руки, царапавшиеся пупырчатыми, как жабы, перстнями, встряхивал мягкие руки мужчин.

Он называл себя и все приглядывался, искал серебряного старичка. Его не было…

Иван взял его под руку и повел на корабельный нос. Они шли, расталкивая людей. Владимир Петрович ощущал свою руку чужой, отрезанной. Она уже принадлежала другому миру (сам он находился в прежнем).

Вот он, старичок… Стоит, навалившись животиком на перильце, и смотрит на остров.

Одет старичок легко — белая рубашка, шорты, оголившие седые мохнатые ноги.

Старик обернулся, и Владимир Петрович тотчас приметил воткнутую в грудной кармашек авторучку. Он узнал ее по колпачку — это был «Золотой Паркер», стоивший в комиссионке ровно сто бумажек. Шикарно иметь такую авторучку!.. «Куплю», — решил он.

Ванька подошел и что-то втолковывал старичку. Долго. Тот, слушая, двигал черными бровками. Раздражался?…

Что творится в его серебряной голове? (Теперь они с Иваном засмеялись. Чему?)

Внешне это сильно сдавший старик. Ноги тонкие, живот отвис. Но… он еще поживет, старикашечка, обязан жить.

Сколько времени займет работа над диссертацией? Года два. Так вот, старик обязан жить три года, учитывая и защиту. Владимир Петрович расшибется, а добудет ему и жень-шень, и мумие — все, что надо пить старику, обязанному жить.

А старичок не церемонится. Мотнул головой — Контактыч тотчас отошел. М-да… Здесь подумаешь…

— Ты извини, — говорил вернувшийся Иван. — Старик занемог минут этак на тридцать, подождем. Но я его заинтересовал тобой. А вот и Лидка. Сестра! Подь сюда!