– Да, ты, конечно, права… Тебе надо подумать… Хотя я, честно говоря, не понимаю, о чем тут думать, когда жизнь предлагает тебе такой шанс… Разве ты не для этого приехала сюда?

Я не знала, как объяснить ей, как признаться в том, что я не верила ей и не понимала по-прежнему, для чего я ей… И что она подразумевает под словом одиночество? Какое одиночество может быть у молодой и симпатичной женщины, живущей в столь красивом и дорогом доме, да еще к тому же и богатой? Ей совершенно ничего не стоит нанять себе в прислуги кого угодно – даже молодого парня, который будет развлекать ее с утра до ночи… Но почему я? Ее объяснения по поводу того, что она могла бы почувствовать себя здоровой и счастливой на фоне моей ущербной жизни, не казались мне убедительными…

Соня сказала мужчинам что-то на немецком, и они, ответив ей, удалились. Конечно, она пошла их провожать – Розы-то не было. А я, подхватив папку с документами, бросилась в свою комнату. Прав был Герман, мне не следовало возвращаться в этот дом, тем более за вещами… Вещи – одно название…

Запершись в своей комнате, я достала из папки документ, предложенный мне Соней, сунула под майку, и принялась быстро собирать сумку. Потом позвонила Герману.

– Ты где? Прошло так много времени… Я уже два часа дожидаюсь тебя возле ваших ворот… Нет-нет, меня не видно, я спрятался между деревьями…

– Они предлагают подписать мне один документ..

– Ничего не подписывай… И никому не давай паспорта… Ни в коем случае… Не знаю, что в голове у этой твоей Софи, но все, что она делает, подозрительно… Так… Стой… К воротам движется полицейская машина… Эти двое, которые вышли из дома, уже успели уехать… Наташа, думаю, что уже поздно… Слышишь? Они сигналят… Я вижу, как из дома вышла женщина…

– Соня… – похолодев, сказала я. – Может, мне спрятаться?

– Нет, ты ничего уже не успеешь… И твоя попытка сбежать может лишь навредить тебе… Оставайся на месте, а вот я попробую договориться с инспектором… Я знаком с ним… Постараюсь войти вместе с ними и, если потребуется, предложу свои услуги переводчика…

– Так ты что, думаешь, что пришли по мою душу?

Я все еще никак не могла взять в толк, чем я, ничем не примечательная девушка Наташа Вьюгина, могла заинтересовать столько людей… Даже полицию!

– Ничего не бойся… Я постараюсь тебе помочь…

Он отключил телефон, и я почувствовала, что осталась совершенно одна. В сущности, в последние годы это было моим нормальным состоянием. Одна, везде и всегда одна… Но в Страхилице это было все-таки не так страшно. Здесь же, когда Соня сделала все, чтобы втянуть меня в историю с убийством садовника, мне стало по-настоящему страшно.

Внизу послышались какой-то шум, голоса… Я посчитала, что мне не стоит и дальше скрываться от полиции. Под майкой у меня был документ, который я могла подписать в любую минуту, и тогда положение мое в этой стране автоматически легализировалось.

Я спустилась, и первым человеком, которого увидела, был Герман. Он стоял поодаль от двух полицейских и человека в кремовом плаще «а-ля Коломбо». Понятное дело, они говорили по-немецки, причем обращались к бледной, как бумага, Соне. Герман услышал мои шаги, повернулся и успел мне ободряюще подмигнуть. Я кивнула ему. Подумалось почему-то: как полезно иногда заказывать в ресторане капусту… Если бы не это, я не познакомилась бы с Германом…

После того как Герман произнес несколько фраз обо мне (прозвучали мои имя и слово, похожее на «русс»), человек в плаще, вероятно, инспектор, взглянул на меня с любопытством.

– Инспектор Крулль спрашивает у Софи, когда она в последний раз видела своего садовника Уве Шолля, – перевел Герман.

– И что она отвечает? – Я вся напряглась.

И тут я поймала взгляд Сони. Она словно умоляла меня молчать. Хотя можно было и не умолять…

– Она говорит, что видела его последний раз несколько дней назад в домике для садовника – он спал мертвецким сном… Ты можешь это подтвердить?

– Могу. Он пил, Соня сказала мне, что ужасно сожалеет, что приняла его на работу… Что он не выполняет свои обязанности и что создается такое впечатление, будто бы он нашел просто теплое место с ночлегом и бесплатной кормежкой… – Я подошла к ответу творчески.

Потом инспектор говорил довольно долго, отчего лицо Сони менялось. Когда он закончил говорить, она смотрела на меня уже с выражением смертельного ужаса на лице.

– Что случилось, Герман? Что он такого ей сказал? – Мы с Германом стояли чуть поодаль от Сони, и я очень надеялась, что все то, что он переводит мне, до Сони все-таки не долетает.

– Он сказал, что у него имеются сведения, полученные от непосредственного свидетеля, который утверждает, что садовник замерз в морозильной камере… И что узнала она об этом от тебя, Наташа… – приглушенным голосом переводил Герман.

Я почувствовала, что краснею. Конечно, речь шла о Розе, и именно она была тем свидетелем, о котором шла речь, больше некому. Значит, она прямиком отсюда отправилась в полицию. Что ж, она, вероятно, правильно поступила, обезопасив себя… К чему ей все эти садовники, трупы и куклы на чердаке, если она может спокойно уволиться и забыть об этом кошмаре? У нее-то все документы в порядке, не то что у некоторых… Вот только я оказалась плохим психологом, раз не просчитала этот ее поступок. Я рассказала ей о замерзшем садовнике исключительно для того, чтобы она испугалась и ушла из этого дома, чтобы не подвергала себя дальнейшему риску. Ушла, и все. Без последствий. Я и предположить не могла, что в ней проснется гражданская совесть и она отправится в полицию – закладывать Соню (а может, и меня?). Вот и делай после этого людям добро…

Неожиданно Соня направилась ко мне. Выражение ее лица свидетельствовало о сильнейшем волнении. Она шла мне навстречу так, как если бы вокруг нас не было ни единой души – только она и я. Приблизившись ко мне, она произнесла с чувством, так, словно от этих ее слов зависела вся моя дальнейшая судьба:

– Еще не поздно подписать те документы, которые находятся у тебя… – Она не сводила с меня немигающих глаз. – Ты поняла меня? Они расспрашивают меня об Уве, но я не знаю, где он… И о той информации, что касается его исчезновения, мне тоже ничего не известно.

Она предупреждала меня:

– подпиши все документы, и визит полицейских не будет иметь к тебе никакого отношения;

– молчи об Уве, и визит полицейских не будет иметь к тебе никакого отношения;

– не будь дурой, и визит полицейских не будет иметь к тебе никакого отношения.

Я поняла все то, о чем она хотела меня предупредить, но и доставать из-под майки пачку документов и начать подписывать прямо на глазах у присутствующих казалось мне также нелепым… Ведь, если эти документы действительно могут помочь мне упрочить свое положение в этой стране, то какая разница, когда я их подпишу – сейчас или, скажем, через полчаса, когда полицейские удалятся. Другое дело, что они могут потребовать посмотреть мои документы…

Комиссар окликнул ее, она резко повернулась и вернулась на прежнее место – отвечать на его многочисленные вопросы.

Ситуация была идиотской. Я еще подумала тогда, что если бы не было вообще этого Уве, этого садовника, то и полицейского бы тоже не было. Не стала бы Роза рассказывать в полиции о макете и проявлениях безумства своей хозяйки. А что, все крутится как раз вокруг этого Уве, этого пьяницы, которого мы благополучно, как мне кажется, похоронили на дне котлована…

Я посмотрела на Германа. Он, в свою очередь, не сводил своего озабоченного взгляда с Сони. Он-то в отличие от меня понимал, о чем идет речь…

Склонившись ко мне, но по-прежнему продолжая следить за Соней, он спросил меня вполголоса:

– Она говорит, что ты – ее близкая подруга, проживаешь в Болгарии… Она говорит о тебе очень хорошо, как ни странно…

– А они не спрашивают у нее, есть ли у меня виз…

– Тсс… – оборвал он меня, сверкнув глазами. – Думаю, что сейчас этот вопрос интересует их меньше всего. Ваша служанка, Роза, считает, что Софи убила садовника… Это серьезно… Они говорят о том, что скоро приедут эксперты, чтобы осмотреть дом, осмотреть морозильную камеру… Наташа, приготовься, сейчас вопросы станут задавать тебе…