Когда Грета и Джиджи подъехали к «Бен-Душ», у входа стояла целая толпа желающих попасть в заведение. У двери стояла блондинка с железобетонным лицом. Списков никаких не было – все решали два крутых охранника и блондинка. Заметив Грету, она махнула ей рукой:

– Эй, ты была на обложке «Глэмор», ты можешь войти.

Толпа расступилась, как в свое время воды Красного моря перед евреями, и Грета с Джиджи вошли в клуб.

– Здесь танцуют внизу, – сказала Грета. – Давай сначала зайдем в бар, выпьем.

В баре за большим столом сидел Даниэль Мерсье. Это напомнило Джиджи обед в Милане, который давал Марчелло. Крутые клиенты и симпатичные девочки. Джиджи на минуту засомневалась, можно ли ей подойти к Даниэлю, но он заметил ее и махнул рукой. Он освободил для нее место рядом с собой и заказал ей водку с тоником. Джиджи сразу вспомнила наставления Греты:

«Джиджи, выпивка в «Бен-Душ» очень дорогая. Вино фунтов десять, а бутылка водки вообще восемьдесят. Так что ты поосторожней…»

Даниэль обнял ее за плечи и представил сидевшим за столом. Говорил он так быстро, что почти никого она не запомнила, только одного киноактера со странной фамилией и еще редактора журнала мод, которого встречала раньше, но он, судя по всему, ее не узнал. Джиджи вдруг сделалось неуютно и одиноко. Грета куда-то пропала. Она была одна среди чужих людей.

– Ну как дела, Джиджи? – Даниэль поворошил рукой ее черные волосы. – Много подружек завела в Париже? – Она кивнула. – Хорошо, очень хорошо. Дружи с моделями, болтай и замечай, кто чем недоволен.

– Недоволен?

– Держи ушки на макушке на всех просмотрах, где бываешь. Слушай. Запоминай, кто хочет уйти из нашего агентства. Кому не нравится в другом агентстве и кто хотел бы перейти к нам. Кто с каким фотографом спит. Вообще запоминай все интересное и не забывай о кодах замков в подъездах, особенно симпатичных девушек. А потом ты будешь приходить сюда в «Бен-Душ» и рассказывать, что новенького, дяде Даниэлю. Ну как, мы сработаемся?

– А что я буду с этого иметь? – Уличный инстинкт Джиджи сразу дал себя знать.

– Подарки. Какие захочешь. Я пока не знаю твоих пристрастий. Сама расскажешь. Мне. Или кому-нибудь из моих друзей. – Широким жестом он обвел стол.

Джиджи все сразу поняла. Тут все то же самое, что и в Милане. Все они – богатые плейбои, рыщут по Парижу, как волки. Может, один из них – пресловутый Анри, который подглядывает за девушками из зазеркалья.

Все это не очень понравилось Джиджи. В Милане, по крайней мере, играли в открытую. А в Париже за внешним шиком и утонченностью кроется тот же самый разврат. Но Джиджи согласилась на предложение Даниэля. Деваться было некуда: нищий не может себе позволить быть разборчивым. И Даниэль не ошибся в своем выборе. Джиджи оказалась прирожденной шпионкой. Она легко и естественно болтала с моделями, и они выкладывали ей все: как идут дела и что их волнует. Потом она шептала на ухо Даниэлю факты и фактики, которые позволяли ему держать в узде своих девушек или же переманивать чужих в «Этуаль».

Скоро должна была начаться Неделя парижской моды, во Францию начали понемногу приежать американцы, и однажды за столом Даниэля появился человек, который потряс воображение Джиджи.

До встречи с Хиро Такамото Джиджи и не подозревала, что на самом деле ей не нравятся «крутые» мужчины. Толстая шея и гора мускулов – все это не для нее. Ее, оказывается, привлекал тонкий, чувственный тип, с легкой аурой разврата. Хиро был высок для японца. Длинноногий, гибкий, изящно-угловатый, он напоминал породистого щенка. На нем был дорогой костюм, белая рубашка с расстегнутым воротом, небрежно повязанный галстук. От него веяло какой-то опасной истомой. Узкие маленькие глаза, черные, как два уголька, казалось, замечают все вокруг до мельчайших подробностей. И если бы не его азиатские черты, он со своими манерами, с небрежно покачивающейся в уголке рта сигаретой вполне мог бы сойти за настоящего француза – этакий японский Ален Делон. Джиджи представила его на экране: вот он вскакивает и начинает палить по столу Даниэля из свого «кольта» сорок пятого калибра. Именно это и привлекало ее в Хиро больше всего: скрытая угроза. Токийский гангстер с Парк-авеню.

Хиро заказал ей «Блэк рашен» и спросил, откуда она приехала. Джиджи, не раздумывая, выложила ему все: и про утонувшего отца, и про депортированную обратно на Кубу мать, и про мачеху Елену, и про свое детство на Саут Бич.

– А ты кто? – спросила она.

– Да примерно то же, что и ты. Я родился в Осаке. У моей семьи там дело. Очень большое. Мой дед знаменитый Тадзу Такамото, будь он неладен. У нас несколько американских компаний. Мы их чуть ли не каждый день покупаем. И проект «Лебедь» тоже принадлежит Такамото.

– Так ты работаешь у отца?

– У деда. Отец погиб в авиакатастрофе, когда лайнер нашей компании врезался в землю. Но я не очень-то расстраиваюсь по этому поводу. Вот по матери скучаю. Она живет в Осаке. Мы редко видимся. Дед хочет, чтобы я женился и завел детей, ему, видишь ли, нужны наследники, продолжать дело Такамото в двадцать первом веке. Но я ни разу не встречал женщину, которая относилась бы ко мне, как моя мать. Современные женщины, они все такие независимые. А мне нужна рабыня.

Джиджи видела, что он сильно пьян. В Нью-Йорке она слышала сплетни о Хиро, о нем говорили, как о непутевом внуке Тадзу Такамото. Говорили, что он ведет себя совершенно не по-японски. Истории о дебошах в его квартире на Коламбас-авеню были притчей во языцех. Вообще-то нью-йоркцы уже знали, как надо обходиться с японцами. Скажем, если вам мешает шум, то нужно постучать в дверь японцу и сказать: «Добрый вечер, добрый вечер» – и так несколько раз, пока хозяин не спросит: «Чем могу быть полезен?» Тут надо сказать, что вы, мол, никак не можете заснуть. «Ах, вот как?» – «Да». Тут японец обычно, как бы между прочим, должен заметить: «Может быть, моя музыка вас беспокоит?» – «Да, вы знаете, мне кажется, это так». – «Так, может, мне сделать музыку потише?» – «Да, будьте добры, если можно, окажите любезность».

Хиро же обычно открывал дверь и с ходу начинал орать: «Какого черта вам надо?» Традиционный японский этикет подразумевает очень большую вежливость, никогда нельзя ничего требовать, нельзя отвечать «нет». Хиро же вел себя вызывающе, все время приказывал, и многим это очень нравилось.

– Если хочешь, – улыбнулась Джиджи, – я буду твоей рабыней.

Оказалось, это очень интересно. Роль послушной девочки была настолько чужда характеру Джиджи, что первые две ночи она наслаждалась новизной ощущений. Когда они лежали в постели, ей нравилось смотреть на их обнаженные тела в мягком свете лампы: сочетание цветов кожи потрясающее – ее черный кофе со сливками и его золотистая пшеница. Когда они обнимались перед зеркалом, она замечала, как красиво выглядят ее черные кудри на фоне его иссиня-черных гладких волос.

От его жестокостей горячая латиноамериканская кровь Джиджи мгновенно закипала. Вначале они занимались любовью медленно и тягуче, а на третью ночь он, вместо того, чтобы загасить окурок в пепельнице, положил его на обнаженную ягодицу Джиджи. Она подумала, что это он случайно, но, подняв глаза, увидела, как его губы искривились в сладострастной усмешке. Тогда она встала и впилась ему в лицо своими длинными, покрытыми кроваво-красным лаком ногтями. Он что-то истошно закричал по-японски. Потом выяснилось, что это слово означало «рабыня». Именно в этот момент, когда она перестала быть его рабыней и дала резкий отпор, Хиро почувствовал ни с чем не сравнимое возбуждение.

И Джиджи – тоже.