Челеста оставила все свои наряды от лучших кутюрье на квартире Уотера, а у себя в квартире носила обычную одежду, которую купила на вес в одном бруклинском универмаге по полтора доллара за фунт. Она перерыла целые горы тряпья и вернулась к себе домой на Горацио-стрит с полной сумкой одежды, за которую заплатила меньше десяти долларов. Все это было грязное и мятое, но после стирки у нее появилась масса прекрасных и стильных вещей: скажем, из робы служащего бензоколонки и рабочих штанов с цепочками получился потрясающий костюм.

А по вечерам она, естественно, ходила в ночные клубы.

От Уотера тоже была своеобразная польза. В свое время он сводил ее в «Лаймлайт» на 20-й улице, потом она уже сама пошла в «Диско 2000». Постепенно и в «Саши», и в «Астро Эрл», и в других ночных клубах она стала своей. Она могла бы сидеть в зале для «особых гостей», но любила техно-рок, а его исполняли, как правило, в довольно больших залах. Шумных тусовок она не любила, но если где-нибудь выступал Моби, она обязательно появлялась там, потому что крутое техно он выдавал едва ли не лучше всех. Одна из самых насущных забот среди фотомоделей, обитавших в Вэст Коуст Билдинг, – как попасть в клуб. И тут Челеста пользовалась именем Уотера как своеобразным пропуском. В частности, когда хотела послушать выступление очередной группы в клубе «Трикотажная фабрика», который так прозвали из-за потолка, затянутого сплошной сеткой из вязаных свитеров.

Однако ее посещения клубов были не в ущерб делу. Ньюйоркцы вообще ведут очень дисциплинированную жизнь. Здесь все делают вовремя. Студии арендуют с девяти до пяти, и за это время все должно быть сделано, потому что заказчики не любят платить за дополнительную аренду. Вообще Челесте нравилось в Нью-Йорке. Днем она работала, вечером отдыхала в клубе. Постоянные встречи с художниками, моделями в кафе, в художественных салонах, на улицах Сохо.

Потом вернулся Уотер.

Как обычно – надутый и преисполненный самомнения. Челеста снова перебралась к нему перед самым его приездом, надела роскошное платье, которое он купил ей в «Бергдорфе» и в котором она выглядела по меньшей мере лет на двадцать шесть, и стала ждать, когда он приедет из аэропорта.

– Собирайся скорее, мы обедаем с Майком Овитцем. Он в Нью-Йорке проездом. В Калифорнии мне не удалось с ним поговорить, я договорился на сегодня.

Но и «сегодня» тоже не удалось. Когда они приехали в ресторан, легендарного киноагента уже и след простыл, а с кем они в результате обедали, Челеста так толком и не поняла. Во всяком случае, за столом на нее смотрели с непередаваемым восхищением, – наверное, Уотер на этот раз загнул, что она вот-вот должна появиться на обложке «Вог». Челесту много расспрашивали о ее планах – собирается ли она выступать на предстоящих суперпоказах в Париже и Милане, и, когда она ответила, что на нее есть заявки на то и другое шоу, Уотер насупился и замолчал.

В такси по дороге домой он накинулся на нее:

– Почему ты мне об этом не рассказала? Первый раз слышу, что ты собираешься в Париж. Понятия не имел, что ты едешь в Милан! Ты вообще, как посмотрю, становишься птицей высокого полета.

«А ты как думал, – усмехнулась про себя Челеста. – Конечно, тебе нужна симпатичная подружка-фотомодель, которая будет знать свое место, пока ты будешь делать карьеру. Майк Овитц тебя похерил. Сценарий Стирлинга ты так и не получил. А меня могут заметить на этих супершоу, я могу стать настоящей звездой. Конечно, тебе это не нравится!»

Уотер не был нежным любовником. Челеста чувствовала, что ему нравится быть грубым в постели, но она – модель, а на подиум с синяками не выйдешь. Любопытно, что Уотер любил строить из себя крутого мужчину, а тело у него было, как у нескладного подростка. Он пробуждал в Челесте скорее материнский инстинкт, чувствовал это и еще больше бесился.

Они лежали в постели, Челеста нежно водила пальцем по его выступающим ребрам.

– А ты бы мог стать хорошей моделью, – сказала она вдруг, – такие как раз нужны на подиуме. В тебе есть что-то от бродяги, а это сейчас модно.

Конечно, глупо было говорить такое. Уотер слишком серьезно к себе относится, чтобы над ним подшучивать. Он вдруг вскочил и схватил первое, что подвернулось под руку – это оказался кожаный кофр Челесты – и размахнулся. Он явно собирался вытянуть ее по голым ягодицам.

Недолго думая, она соскочила с кровати, юркнула в ванную и заперлась там. Кофр с грохотом ударился в дверь, и его содержимое с шумом рассыпалось по комнате. Она сидела на унитазе, курила и разглядывала в зеркале свое раскрасневшееся лицо. Пусть немножко остынет. Пусть подумает, что она и вправду испугалась. Пусть почувствует себя виноватым.

– Черт возьми! А это интересно!

Она нахмурилась.

– Что там?

– А эти вот записи в книжице. Да открой ты дверь, я тебе кое-что прочту. Ты слышишь меня? Слушай: «Они заставляют девушек смотреть. Клиента убивают, а девушки должны смотреть, как это происходит…» Эй, Челеста, что ты делаешь?

Челеста выскочила из ванной и выхватила у него записную книжку.

– Уотер, больше никогда, понимаешь, никогда не лезь в мой кофр. Понял? Это личные записи.

– Послушай, успокойся. Извини, я нечаянно. Я и не знал, что ты замешана в такие дела. Надо было сказать мне и…

– Я тут абсолютно ни при чем. Как тебе только в голову могло прийти такое?

– Тебе просто нравится читать эти странички? Щекочет нервы? А кто это написал?

Она видела, что он заинтригован. Ей пришлось снова затащить его в постель, чтобы хоть как-то отвлечь от этой записной книжки: рассказать ему она ничего не могла, не имела права.

Книжку она нашла на чердаке в «Тривейне». Когда отец рассказал ей, что Лавиния и в детстве была очень фотогенична, она решила убедиться в этом и посмотреть старые альбомы.

«Эти альбомы в ящике с табличкой «Крайтон-Лейк», сказал ей тогда отец. – После смерти Оливера и Венеции Пруденс убрала все вещи, связанные с этой семьей. Дело в том, что в тот день она получила письмо от Оливера, который был уже мертв. Он был у нас неделю назад и, наверное, благодарил за гостеприимство. Но письмо ее очень расстроило. Она просто сгребла все вещи в один ящик и попросила меня убрать его с глаз долой».

Челеста нашла нераспечатанное письмо, адресованное матери. Она тут же вскрыла его и с детским любопытством принялась читать. Это было обыкновенное вежливое послание: дорогая тетушка Пруденс, большое вам спасибо, что пригласили нас с Венецией на выходные. Мы прекрасно провели время. Было очень приятно увидеть вас и дядюшку Хьюго в добром здравии, и т. д., и т. п. Искренне ваш Оливер». Однако был постскриптум, который оказался куда интереснее.

«P.S. Мне очень жаль, тетя П., что доставляю вам беспокойство, но около кровати я забыл у вас записную книжку. Маленькая книжечка в красном переплете. Там я веду запись расходов, так что она мне просто необходима. Буду вам признателен, если вы мне отправите ее по почте».

Пруденс, видимо, нашла книжку, положила в стол и забыла. А потом, когда снова наткнулась на нее, Оливер был уже мертв, и она отправила ее в тот же ящик на чердак.

Челеста начала читать записную книжку, а когда прочла, подумала, что лучше бы она этого не делала. Тогда она не все поняла, но с годами вся ужасная правда о «милом кузене» Оливере предстала перед ней во всей своей неприглядности.

Это был своего рода дневник. Не обо всех событиях жизни, а только о том, что касалось некоего агентства «Цецилия», в котором, судя по всему, Оливер провел немало времени. Похоже, Оливер делал эти записи, чтобы потом кому-то показать. Он явно запутался и не знал, как выйти из положения. Из записей было неясно, работал ли он на это агентство или оставался только клиентом. Скорее всего, он начал как клиент, а потом почувствовал, что его втянули в какое-то страшное дело. На страницах книжки часто мелькала фамилия Мюррей и еще некая Молли, которая, судя по всему, рассказывала Оливеру о том, что происходит в агентстве. Многие записи так и начинались: «Сегодня Молли рассказала, что…»