– А ты до сих пор работаешь полицейским.

– До сих пор.

– И до сих пор хотел бы иметь детей, – спокойно добавила Брук спустя несколько минут.

Ник не ответил. Ему не пришлось это делать. Они приехали в больницу.

– Я чувствую себя прекрасно, Адам, – сказала Мелани через два дня после того, как у нее из горла убрали трубку. – Тебе действительно необходимо сейчас находиться в Европе.

– Думаю, мне нужно оставаться здесь.

– У меня много посетителей, тем более что большую часть времени я сплю.

– Все еще.

– Поезжай, – улыбнулась Мелани, стараясь не обращать внимания на ноющую боль в области груди и в животе, угрожающую вспыхнуть огненными языками пламени. Ей уже давно пора было принять обезболивающее, но Мелани хотелось чувствовать себя бодрой, а не сонной во время разговора с Адамом.

Адам слегка нахмурился. Ему следовало бы поехать в Европу – она права, – но сначала он должен кое-что рас сказать ей.

– Мелани, не позволяй ему снова причинять тебе боль. Я знаю, он сейчас здесь. – Адам помолчал. Ему самому не хоте лось причинять ей боль.

– Это из-за кризисного состояния, – тихо вздохнула Мелани. Ее преследовали смутные воспоминания нежных, замечательных слов – слов Чарлза: «Я люблю тебя, Мелани». Было это воспоминанием или просто сном? Сном, убеждала сама себя Мелани. Она не могла позволить себе думать, что это реальность. – Знаю, Адам.

– Я не доверяю ему, Мелани.

– Адам, Чарлз – твой друг!

«Уже нет», – подумал Адам, вспоминая злобные фразы, какими они обменивались, и холодные как лед отношения, последовавшие за тем разговором.

– Я не доверяю ему во всем, что касается тебя.

Адам вернулся в Париж. На следующий день, по настоянию Мелани, родители, Эллен и Дуглас Чандлер, вернулись в Пасадену. Мелани сказала им, что чувствует себя прекрасно. Кроме того, Брук была с ней… и Чарлз…

Почти целыми днями Чарлз сидел возле кровати Мелани, читая рукописи, когда она спала, и ласково разговаривал с ней, держа ее руку в своей, когда она просыпалась. Вечером, когда после баталий с Джеффри Мартином в зале суда приезжала Брук, Чарлз уходил. Чарлз чувствовал, что Брук так же необходимо остаться с Мелани наедине, как и ему. У них обоих были свои секреты и признания, которыми они хотели бы поделиться с их дорогой Мелани.

Брук и Чарлзу нужно было поговорить с Мелани сейчас, в те редкие моменты, когда ее заживающие раны позволяли ей бодрствовать, а обезболивающие лекарства не затуманивали разум. Они знали, что Мелани может не слышать их или не понимать, но они должны были разговаривать с ней. Они все расскажут ей еще раз позже, когда ее организм окрепнет, а разум будет ясным.

– Это ночной кошмар, Мелани, но я ощущаю его словно реальность.

– Чарлз, ты не должен…

– Нет, дорогая, должен, – тихо вздохнул Чарлз. Он обязан рассказать ей о том, что было не просто ночным кошмаром. Он должен рассказать ей о нелюбимом маленьком мальчике и о мужчине, каким он стал. Ему следовало бы рассказать ей об этом еще тогда, когда с ней все было в порядке. А сейчас он выдавал ей небольшие, но очень важные детали. – Этот ночной кошмар – о моем отце. Всегда в этом сне присутствует что-то… – Чарлз замолчал. Как он сможет объяснить то, чего сам не понимал? И Чарлз решил сказать это простыми словами: – Я никогда не был достаточно хорош, чтобы заслужить его любовь.

«Я никогда не была достаточно хороша ни для Брук, ни для тебя», – сонно размышляла Мелани. Ее мысли начали уплывать в горькие воспоминания прошлого, она уносилась вдаль туманящими взор волнами снотворного и обезболивающего, но любящие карие глаза Чарлза вернули ее в реальность. Мелани боролась изо всех сил, чтобы не заснуть, стараясь сконцентрировать свое внимание на Чарлзе и на настоящем, на этих бесценных минутах пребывания рядом с ним.

– Ты говорил… твой отец… ночной кошмар…

– В страшных снах мы с отцом ругаемся. – «Я умоляю его о любви». Чарлз нахмурился, вспоминая. – Неистовый шторм, потом внезапный треск, и он умирает.

– Как ужасно, – тихо прошептала Мелани, перед тем как снотворное начало действовать и она провалилась в необходимый для нее сон.

– Мне так хотелось быть тобой, – сказала Брук своей любимой сестре.

– Мной?

– Да. Я завидовала тебе. – Брук задумчиво улыбнулась и погладила светлые волосы сестры. – Полагаю, я до сих пор завидую тебе.

– Завидуешь? – пробормотала Мелани. – Мне?

– Да, – тихо рассмеялась Брук. – Это удивляет тебя?

– Мне хотелось быть такой, как ты. – «Но я никогда не завидовала тебе».

– Почему?

– Потому что ты всегда делала важные вещи: Ты и сейчас продолжаешь этим заниматься. – Голос Мелани угасал, потом она собрала остатки сил для последнего признания: – Я очень горжусь тобой, Брук.

– О Мелани, я очень горжусь тобой. Я всегда гордилась тобой.

Однажды вечером Мелани проснулась и увидела возле своей кровати Брук, Ника и Чарлза.

«Нет, – поняла она, когда ее заспанные глаза сосредоточились на посетителях. – Это не Чарлз, но что-то смутно знакомое…»

– Мелани, это Эндрю Паркер.

«Конечно, заместитель окружного прокурора!» Мелани видела его фотографии по телевизору и в газетах.

– Здравствуйте, Эндрю.

– Здравствуйте, Мелани. Как вы?

– Прекрасно, спасибо. А как Джеффри Мартин?

– Думаю, мы заканчиваем это дело. – Эндрю самоуверенно улыбнулся.

– Хорошо. – Мелани улыбнулась ему в ответ, потом нахмурилась. Она что-то собиралась сказать Нику. «Что? Ах да!» – Ник, ты просил сообщить тебе, если у меня возникнут мысли, кто бы это мог быть.

– Да?

Ник, Брук и Эндрю ждали затаив дыхание.

– Стив Барнз.

– Кто он? – спросил Эндрю.

– Фотограф, которого Адам уволил в Монте-Карло, – ответила Мелани. – Из-за меня.

– Ты видела его или разговаривала с ним позже, по возвращении из Европы? – спросил Ник.

– Нет. Но я слышала о нем. Он работает, но это для него «не то». Теперь он больше не на вершине модельного бизнеса.

– Похоже на мотив.

– И кое-что еще. Джейн Такер и Адам были помолвлены и собирались пожениться.

Спустя восемь дней после того, как Мелани привезли в больницу – истекающую кровью, израненную и умирающую, – она проснулась и почувствовала присутствие сил и энергии. Она проснулась от странного ощущения, от блеснувшей надежды, и это чувство не проходило. Мелани с нетерпением сообщила врачам, что хотела бы сесть в кресло и, может быть, даже немного погулять…

– Почему вы улыбаетесь? – спросила она, на полуслове прекратив перечислять свои просьбы.

– Потому что кризис позади, – ответил лечащий терапевт. – Похоже, вы начинаете выздоравливать.

– Да. Наконец.

– Не, наконец, Мелани. Все ваше выздоровление было удивительным. Вы чувствуете себя хорошо, хотя ваш организм еще недостаточно окреп. Ваши раны очень серьезны. Несмотря на это, вы в отличном настроении, и это замечательно. Но пройдет еще много времени, прежде чем вы окончательно поправитесь.

– Поэтому не стоит отчаиваться? – пошутила она. Она испытала облегчение, узнав, что ее силы и энергия вновь вернутся к ней. Прежде она беспокоилась, испытывая смутную, неясную, словно во сне, тревогу, что она больше никогда не будет чувствовать себя хорошо. – Не стану расстраиваться. Итак, могу я посидеть в кресле?

– Конечно. Только с нашей помощью. Медленно и не напрягаясь. Хорошо?

– Хорошо, – с готовностью согласилась Мелани, но в ее голове вертелись разные удивительные планы. Она бы посидела, потом бы походила, потом бы надолго встала под горячий душ… Конечно, раны, тщательно скрытые под стерильными повязками, должны уже зажить к этому времени.

Ей необходимо сделать кое-что еще. Ей нужно снять повязки и увидеть собственными глазами то, что врачи и медсестры с таким интересом осматривают каждый день. Мелани не видела своих ран. Она лежала, когда врачи осматривали ее, – она все время лежала, но больше она не будет лежать, – и ей было больно согнуть шею, чтобы посмотреть на раны. Кроме того, она чувствовала себя слишком усталой, чтобы беспокоиться о чем-то.