– Боже правый! – произнес Ахилл, отворачиваясь от Элеоноры и запуская руки себе в волосы. – Что ты сделала с моей жизнью? Когда это закончится и я выиграю, тебе придется дорого заплатить.

– А если не выиграешь? – тихо спросила Элеонора.

– Тогда ты окажешься немного лучше, чем человек, которого ты называешь моим отцом, – ответил Ахилл.

Он отодвинул занавеску и вышел.

Элеонора спала неспокойно. Она решила, что просыпалась несколько раз за ночь, думая, что чувствует Ахилл, спящий рядом, но когда задолго до рассвета она очнулась, то обнаружила, что она одна. К тому моменту, когда Элеонора оделась с помощью миссис Фремо, Ахилл заставил сумасшедшего кучера приготовить карету и лошадей.

Быстро перекусить хлебом и сыром – единственное, что ей было позволено, прежде чем Эрве с ухмылкой и шевелением своих кустистых бровей поторопил ее сесть в карету.

– Лошади, кажется, оправились от испуга, – сказала Элеонора кучеру из кареты. Если поговорить с ним, может быть, он не будет так смущать ее. – Ты, наверное, провел с ними всю ночь.

– Все леди немного не в себе, после такого, как это, неприятного начала. – Кучер внимательно посмотрел на Элеонору, потом через плечо на ожидающего Ахилла. – А, месье?

Ахилл одарил Эрве взглядом, более острым, чем некоторые сабли.

– Валерия, к ночи, – единственное, что он произнес и последовал за Элеонорой в карету с обернутым кожей пергаментом в руке.

– Хо-хо, – сказал кучер и клацнул зубами. Он закрыл и запер дверь, и Элеонора услышала его бормотание. – Это становится даже лучше, чем покидать Париж.

Дорога была тяжелой, весь долгий чудный день прерывался ругательствами Эрве. Буря покрыла дороги обломками веток и кустов, и даже там, где они были чистыми, торчали булыжники, намытые дождем.

В отличие от этого хлещущего и плещущего водой юга ее путешествие из Вены в замок Дюпейре прошло спокойно. Она останавливалась только в более-менее крупных городах и спокойно ждала поваров и их яств с кухонь.

Элеонора вспомнила, как дружелюбно она была настроена, когда сошла с лодки, привезшей ее из Вены в Пассау, и обнаружила, что ей придется ждать еще один день, чтобы нанять карету. Теперь она поняла, что доброжелательность не в ее характере и не она делала ее дружелюбной, а нежелание встречаться со злобным дьяволом, к которому она направлялась, чтобы соблазнить.

Но это нежелание ничего ей не дало. Какой наивной она была! Элеонора посмотрела на Ахилла, сидящего напротив нее, поглощенного чтением о Тристане. Даже отдыхая, этот человек излучал вокруг себя энергию, внушал власть и умение управлять людьми. Подумать только, она полагала раздразнить и спровоцировать такого мужчину последовать за ней в Вену, чтобы там встретиться…

Элеонора отвернулась, ее взгляд стал невидяще скользить по зеленым холмам восточной части Франции. Идиотка! Она действительно раздразнила и спровоцировала его, но он едва ли был человеком, который станет молить ее о знаках внимания, стоя за закрытой дверью. Он вообще не из тех людей, которые умоляют о чем-нибудь.

Поздним утром они остановились на непродолжительное время, чтобы перекусить круглой ржаной булкой и мягким молочно-белым сыром, вымоченным в кислом невыдержанном эле. Примерно в два или три часа дня, когда большинство цивилизованных людей садятся за стол, чтобы нормально пообедать, Ахилл разрешил им ненадолго прервать путешествие, и в этот раз к хлебу и сыру добавились пара кусочков холодной говядины, и вино не было слишком разбавлено водой.

Почти смеркалось, когда Ахилл наконец отложил книгу.

– Темнеет, – заметила Элеонора. – Нам следует скоро остановиться.

Ахилл не ответил ей, но открыл окошко к кучеру.

– Фонари. – Это было все, что он сказал.

– Ай, месье, – проскулил Эрве. – Я отлично вижу. Через часок-другой взойдет луна. Она почти полная, и облаков не так много, чтобы все время скрывать ее.

– Фонари, Эрве. И держать их найди крепких мальчишек. Я не хочу потерять их где-нибудь в горах.

– Сейчас я скажу вам кое-что, месье. По правде говоря, я не потерял еще никого. Однажды одного сбросили духи, вот и все. Нашли через пару дней. Да и лошади любят их мало.

– Крепких.

– Да, месье. Крепких, – отозвался Эрве и через минуту добавил: – Я найду отличных толстых ребят. Они поедут с нами в горы, отлично. На неделю. – Ахилл захлопнул окошко на последних словах бормочущего кучера.

– Мы собираемся в горы? Ночью? – спросила Элеонора.

– Уверен, что храбрая мадьярка не уклонится от ночной поездки.

– Конечно, нет. Я живу в горах, – ответила она, чувствуя укол досады, что попалась Ахиллу на удочку. – Но в ночное время мы ездим на лошадях. А сейчас мы в карете без посыльных и факелов, лишь только с вашим сумасшедшим кучером… – Элеонора замолчала и сердито показала на завязанный пергамент. – Это дело не стоит того, чтобы рисковать жизнью.

– Ты хочешь отнять у меня прошлое, все, что у меня есть, – сказал Ахилл. – Зачем играть словами относительного моего будущего? На войне есть вещь, называемая degat – полное опустошение пространства, чтобы лишить врага возможности найти провиант, фураж или укрытие. Именно это ты хочешь сделать с моей жизнью.

– Именно это Эль-Мюзир проделал с моей семьей. Он был врагом, угнетавшим нас, не дававшим нам обрести мир. Он убил моего брата. Он погубил Имри.

– Что означает лишняя смерть на поле боя?

– Не было поля боя? Имри было пять лет. Эль-Мюзир однажды разъярился, а Имри попался на пути – поэтому и погиб. Моя мать так и не оправилась после этого потрясения. Даже после того, как мы долгие годы не видели Эль-Мюзира, после того, как она родила Габриэля, меня и Кристофа. Даже это не поколебало ее ненависти, а ее ненависть принадлежит всем нам.

Ахилл наклонился к Элеоноре.

– Я не сомневаюсь в вашей ненависти к этому Эль-Мюзиру. Не сомневаюсь в зле, которое он причинил твоей семье. Но он не тот человек, который породил меня. Признай эту ложь.

– Черт тебя дери! Разве ты не опирался в своей жизни на что-то, что казалось бы единственно реальным в твоей жизни?

– Да, – ответил Ахилл тихим, смертельно спокойным голосом. – На то, что ты пытаешься отобрать у меня. Шевалье Константина Д'Ажене, моего отца.

Элеонора прикрыла глаза и отвернулась. Ахилл пересел на сиденье рядом с нею.

– Нет, мадам. Я не позволю тебе отвернуться. – Он схватил Элеонору за подбородок и заставил смотреть на себя. – Пока мой отец жил, он был моим учителем. «Старая Франция была лучше, – говорил он мне, – когда истинное ее благородство, а не клиенты королевского сапожника с пряжками по последней моде, собирались под королевскими знаменами на поле брани». Он рассказывал мне истории о шевалье, обо всех Д'Ажене, служивших у Чарльза Мудрого, Чарльза Сумасшедшего, Франциска I и Генриха IV. И он пел мне песни трубадуров. Он пел о Тристане, Изольде, Роланде и Карле Великом.

Элеонора почувствовала, как сжалось ее горло.

– И ты верил этим рассказам, так ведь? – прошептала она. – И принял эти песни сердцем и внял их словам.

Ахилл отпустил Элеонору и отвернулся.

– Внял? Мой отец умер, когда мне было девять лет. Именно тогда я открыл для себя, что мир не такой, каким он должен быть. И все страстные слова, которые я кричал из башен семейного замка, стали ничем, лишь пустословием людей, чьи кости давно уже обратились в прах.

Он повернулся на сиденье, и Элеонора увидела, как сжалась его рука, словно на эфесе шпаги.

– Это произошло со страстными словами? – тихо спросила Элеонора. – Или с сердцем мальчика, кричавшего их?

– Не имеет значения. И то и другое теперь прах.

– Разве? Слова по-прежнему твои. Если они смогли затронуть сердце мальчика, почему они не могут сделать то же самое для мужчины?

– Нет, не могут. – Голос Ахилла стал жестким, в нем слышалась горечь. Он обвил руку вокруг шеи Элеоноры и намеренно ткнул пальцем ей в кожу под ухом. – Мальчик кричал своему умершему отцу, Элеонора. Мужчина носит на своем теле много шрамов, некоторые из них могут сделать из него героя, другие проклянут его душу, но самые глубокие раны остаются от кнутов учителя-иезуита, который обнаружил слезы мальчика в убежище его отца. Тогда, мадам, я начал внимать своим урокам.