Розильда поднимает ее вверх для Каролины, которая не видела своего скульптурного портрета с тех пор, как его ваяли. Поэтому она с большим трепетом поднимает на него глаза и начинает рассматривать. Но тут же снова опускает взгляд. Она чувствует жжение в глазах. С трудом сдерживая себя, Каролина говорит как можно спокойнее:

– Помню, она его так и не закончила.

А Розильда ответила:

– Нет, Сигрид говорила так, но я думаю, он выглядит вполне завершенным.

Каролина кивнула:

– Мне тоже так кажется. К тому же я еще и сама не вполне сложилась. Я это поняла еще в тот раз, когда его увидела. И сейчас тоже понимаю.

Ей вспомнилось, какая буря эмоций разразилась в ней, когда она впервые оказалась перед этим портретом. Какой жалкой она себя ощущала. Она не могла понять, как другой мог найти в ней столько достойного и благородного, боялась, что никогда в жизни не сможет стать похожей на этот портрет. И безудержно разрыдалась.

А портрет вовсе не был идеализированным. Она сама как модель содействовала его созданию, и хотя очень хотела показать себя с лучшей стороны, ей все же не свойственно приукрашивать себя.

Нет, портрет являл ее такой, какой Каролина могла бы быть, если бы раскрывала те возможности, которые в ней скрыты и которые она постоянно растрачивала. Или как сказала Берта, когда в тот раз пыталась найти объяснение безутешным рыданиям Каролины: «Она плачет оттого, что увидела свою душу такой, какой ее задумал Творец, и почувствовала, что обманула его ожидания».

Неудивительно, что сейчас она дрожит от страха. Она поднимает глаза и смотрит на свое лицо, каким его увидела Вещая Сигрид и каким выплеснула его из своего внутреннего «я», но ей хватает смелости лишь искоса взглянуть на него.

– Не очень похоже на меня, правда? – наконец-то спрашивает она Розильду, как когда-то Берту.

– Да нет, конечно похоже. Даже более того. Я узнаю родственные черты.

Каролина испуганно смотрит на нее:

– Что ты имеешь в виду? Я похожа на Клару де Лето?

– На мамину маму? Нет, не думаю. Хотя… может немного, после того, как ты сказала… Да, теперь я вижу… Конечно, заметно, что вы из одного рода.

– Разве это очень заметно? Посмотри еще!

Каролина поворачивает к Розильде свое напряженное лицо, чтобы она могла рассмотреть сто, и Розильда с улыбкой отвечает:

– Нет, вы с ней похожи не больше всех нас. У всех нас есть какие-то ее черты, как ты наверняка заметила. У бабушки была очень своеобразная внешность, которая, видимо, как-то проявляется в каждом из нас. Хотя сама она была очень слабым человеком. Это странно.

– А я думаю, все же только я одна настолько унаследовала ее черты, – озабоченно говорит Каролина.

Розильда отрицательно качает головой.

– Но это не так. Ты ошибаешься, – произносит она таким тоном, как будто это была самая очевидная вещь на свете. – Впрочем, это совсем не важно. В тебе от нее совсем ничего нет. И ни в ком из нас.

Каролина с удивлением поднимает на нее глаза. Как она может быть так уверена в этом? Но она, безусловно, уверена, и Каролина облегченно вздыхает.

– А что ты имела в виду, когда сказала, что портрет более чем похож на меня? – спрашивает Каролина.

Розильда придвигается ближе и снова разглядывает лицо Каролины. Взгляд у нее слегка смущенный.

– Не знаю. Честно говоря, когда я впервые увидела его, то даже не поняла, что это ты. Но со временем он становился все более и более на тебя похож.

Розильда удивленно смеется.

– Это чистая правда. Как будто ты превращалась в свой портрет. Пойдем, ты сама увидишь!

Она тянет Каролину к зеркалу и поднимает скульптурную голову рядом с оригиналом.

– Смотри!

Каролина пытается смотреть, но ничего не видит, глаза застилают слезы. Это тоже хорошо, она посмотрит на все позднее, в одиночестве. Но если все произошло так, как говорит Розильда, если она действительно становится похожей на портрет Сигрид, то можно быть спокойной. Это как раз то, к чему она втайне стремилась всей душой.

– Когда я сейчас смотрю на это лицо, я понимаю, какой, наверное, удивительно сильной Жанной д'Арк ты была, – серьезно произносит Розильда.

– Ты хочешь сказать, Иоанной…

– Да. Конечно, Иоанной. Подумать только, я так и не видела тебя в этой роли. Это, должно быть, было просто потрясающе.

Каролина всхлипывает и жалобно говорит:

– Ты хочешь сказать, по мне этого не заметно? По моему собственному лицу?

– Да нет, заметно. Но не так сильно, как на портрете. Там ты настоящая Иоанна.

Каролина на мгновение задумывается. Затем решает не сдерживаться. И разражается слезами. В то же время она улыбается. Она смеется и плачет – от благодарности и отчаяния. Потом она берет одно из льняных полотен, которыми была обмотана скульптурная голова, и тщательно вытирает лицо.

– Чувствую, этот портрет действительно мне нужен.

– Сигрид была совершенно права. А сейчас мы отпразднуем ее уход! – восклицает Каролина. – Да, мы закатим настоящий праздник!

Набросок сценария для кинематографа

Записан по памяти после увиденного сна Сагой КаролинойЯкобссон

Действующие лица:

ВЕЩАЯ СИГРИД

АДАМ И КАРОЛИНА

ФОНАРЩИК

СТАТИСТЫ

Спальня, совмещенная с кабинетом.

Налево дверь с портьерой. Дверь открыта, видна часть соседней комнаты, по стене которой то и дело скользит тень молодой женщины, которая время от времени деловито ходит туда-сюда. (Здесь следует дать понять, чем женщина занята: она упаковывает чемодан. В комнате должно ощущаться некоторое напряжение.) Комната пуста, но кажется, как будто ее только что покинули.

На заднем плане виднеется кровать со сложенным в кучу снятым постельным бельем. На каждой стене комнаты висит зеркало. Одно из них больше, чем остальные, рама белая с позолотой. На комоде лежит крупная белая роза. Рядом с розой шкатулка, которую, как змейка, обвивает наполовину вынутое ожерелье. На крышке шкатулки лежит раскрытый замочек. Ожерелье, возможно, из горного хрусталя, поскольку свет свечи на бусинах заставляет его сверкать и переливаться.

Зритель понимает, что у женщины, живущей здесь, много дел.

Повсюду на стульях и столах лежат книги, рукописи и фотографии.

Особенно бросаются в глаза фотографии: они лежат или стоят почти в каждом уголке комнаты, но больше всего на письменном столе и вокруг него. Есть даже небольшой пьедестал с пальмой, около которой стоит одна фотография. На ней женское лицо.

Фотографии, фотографии – сплошь портреты людей, ни одного пейзажа. И все без рамок.

Помимо фотографий на письменном столе небрежной стопкой лежат большие белые листы бумаги. Окно открыто. Занавески время от времени колышутся от ветра, вороша бумаги на столе: несколько из них слетает на пол.

На столе стоит свеча, огонек ее трепещет. Окно комнаты выходит на городскую улицу. В доме напротив темные окна. Раннее утро.

Музыку к сцене подобрать сложно. Лучше всего подошли бы звук ветерка, шелестящего занавесками и бумагами, и шорох женской юбки, доносящийся из соседней комнаты. Вдалеке – шум просыпающегося города. Иными словами, простые, естественные звуки. Во всяком случае, музыка должна оставлять именно такое ощущение. Поэтому она должна звучать ненавязчиво, скорее приглушенно. (Собственно говоря, большая жалость, что звук и речь до сих пор не передаются в кинофильмах. Но рано или поздно они должны появиться на экране. Раз возможно передать музыку, нужно суметь передать и звуки!)

Камера движется вначале по пустой комнате, оживляемой беспокойной игрой света и тени, колышущимися занавесками, листами бумаги, шелестящими на ветру, и темной женской тенью на стене соседней комнаты.

Вот входит женщина в белом (Каролина), она будто бы делает шаг из собственной тени, как из темной двери.

Первым делом подходит к окну и закрывает его, затем идет к столу, на котором стоит свеча: пламя уже перестало трепетать и теперь горит спокойно. Женщина садится за стол, открывает замок чернильницы и начинает писать на чистом листе бумаги; написав несколько строчек, задумывается и останавливается. С пером в руке она читает написанное на другом листе бумаги, который лежит в пачке на столе, то и дело обмакивая перо в чернильницу и правя текст. Как только чернила просыхают, она бросает лист на пол, берет новый, читает и отправляет вслед за предыдущим. Затем, лишь пробегая глазами листы, бросает их один за другим на пол.