Лидия пошатнулась, и мы с Розильдой подумали, что она сейчас упадет в обморок, и бросились к ней. Лицо у нее стало белее мела, она дрожала как осиновый лист. Однако сознания не потеряла.

Разговаривать дальше было нельзя. Мы должны были помочь Лидии.

Мы понимали, что она пережила настоящее потрясение.

А я не могла разобраться в своих чувствах. Поначалу я обрадовалась, что Максимилиам жив. Но оставалось слишком много вопросов. Как сказала Розильда, было еще рано радоваться.

Сага, ты, наверно, удивляешься, зачем я описываю тебе все это в письме. Только ради тебя.

Дело в том, что когда я пишу, то напрягаю все силы, чтобы изобразить события так, как они происходили в действительности. Каждую реплику я передаю дословно.

Но как ты понимаешь, дело не только в том, что я помню все произнесенные слова. Я просто-напросто не могу отделаться от них. Хочу я того или нет, они врезаются в мою память, словно по воле неведомого гравера, – видимо, навсегда. Особенно слова, сказанные в драматические минуты.

Впрочем, это касается и выражения лиц, и жестов. Они накрепко отпечатываются в памяти. Спустя много лет я могу свободно представить перед внутренним взором сцену, подобную этой, и пережить ее заново. Иногда даже более явственно и детально, потому что воспоминание не оттеняется более чувствами. Или по крайней мере не так сильно оттеняется. Возможно, это покажется бессердечным, но вначале у меня даже появилась мысль записать произошедший разговор в форме диалогов, как в театральной пьесе.

Ведь это исключительный материал для пьесы.

Но позднее я решила, что не стоит.

Потому что в таком случае мне пришлось бы докапываться до той истины, суть которой заключена не столько в самом событии, сколько в тайных течениях побудительных мотивов и намерений, которые всегда таятся за внешним проявлением, за всеми видимыми жестами и сказанными словами, в свою очередь помогающими придать огранку театральным репликам. Ты понимаешь, о чем я? Или все это слишком запутанно? Я говорю о том, что на самом деле происходит внутри того, что кажется нам происходящим.

Все это означает, что я была бы вынуждена немного поступиться теми событиями, которые произошли в действительности. Многие сочли бы это фальсификацией. Но как это ни странно, ошиблись бы. Потому что это своего рода углубление в действительность. Если это правильно сделать, это не будет ни жестоко, ни бессердечно.

Но, поскольку я еще не очень освоила этот метод, мне пришлось довольствоваться очевидным. Все остальное – тема для дальнейших раздумий.

Таким образом, в письме я строго придерживалась того, что видела собственными глазами и слышала собственными ушами. То есть внешних проявлений. Голых слов. И это оказалось достаточно впечатляющим.

Все это время я была убеждена, что Максимилиам действительно погиб. Хотя знала: Розильда до последнего надеялась, что это ошибка. Она не могла смириться с тем, что ее отец мертв.

Самое отвратительное в том, что получить точные сведения было невозможно. Сообщалось, что после штурма Адрианополя, в котором Максимилиам показал себя героем, он числился пропавшим без вести – что означало, что он не был обнаружен среди павших на поле битвы.

С другой стороны, ничто не указывало на то, что он выжил. На войне существует много возможностей бесследно исчезнуть. Именно это и случилось с Максимилиамом.

В семействе Фальк аф Стеншерна уже был случай, когда один из ее членов пропал, не оставив никаких следов.

Это была Лидия.

В противоположность мужу она в свое время исчезла совершенно добровольно. Разыграв самоубийство.

Поэтому нетрудно понять, что должна была чувствовать Лидия, узнав, что ее муж, возможно, жив. Она могла расценить это не иначе как божественную кару. И это, видимо, стало для нее неслыханным потрясением.

Узнав это, она словно окаменела.

Прошло несколько часов, прежде чем она вообще смогла вымолвить хоть слово.

Затем она позвонила Амалии, своей старой няне, которая в детстве заменила ей мать, Клару де Лето – мою бабушку, эту самовлюбленную даму.

После разговора с Амалией Лидия выглядела спокойнее.

Она сообщила, что решила на этот раз не скрываться, а, собравшись с духом, встретиться с Максимилиамом с глазу на глаз – если он захочет ее видеть.

Это было, конечно, нелегкое решение, учитывая то, что однажды она уже так или иначе выжила своего мужа из дома. Она хорошо понимала, что превратила его жизнь в Замке Роз в безрадостную и невыносимую, и в конце концов ему просто не осталось ничего другого, кроме как бежать на войну.

И конечно, именно поэтому Арильд и Розильда так страшились сообщить Лидии о том, что Максимилиам, возможно, жив. Они понимали, как она это воспримет.

Теперь, спустя много времени, ее, конечно, можно простить, потому что тогда она едва ли отвечала за свои поступки, поскольку была под влиянием своей матери. Думаю, Арильд и Розильда вряд ли представляли себе, насколько губительным было это влияние на Лидию. Только я хорошо представляю себе это. Хотя нет, это, разумеется, понимает и Амалия. Она видела это и знала не понаслышке, как невидимый яд понемногу убивал отношения между Лидией и ее детьми, так что они в конце концов уже не желали видеть свою мать. Особенно это касалось Розильды. Она возненавидела Лидию.

А своего отца, напротив, всегда любила. И теперь, конечно, в глубине души счастлива, что он, возможно, остался в живых. И в то же время она не осмеливается поверить в это. Из чувства самосохранения. Она не хочет обмануться еще раз и снова оплакивать отца.

И это действительно можно понять.

Твоя К.»

Лидию и Розильду сейчас нельзя оставить одних. Они нуждаются в Каролине, и потому она остается с ними в доме на улице Сведенборга.

Волнение и напряжение так и висят в воздухе. Лидия всю ночь ходит по квартире и о чем-то думает. После всех прошедших лет она, конечно, крайне встревожена возможной встречей со своим мужем, хорошо понимая, что не только она была уверена в смерти супруга – Максимилиам думал о ней то же самое. Увидя ее живой и невредимой, он может пережить не меньшее потрясение.

Лидия-то скрывалась совершенно добровольно. В течение нескольких лет. Она позволила, чтобы двое ее маленьких детей оплакивали ее как умершую. Она покинула их как раз тогда, когда они больше всего нуждались в матери. Это непростительно.

Максимилиам никогда не поступил бы так. В отличие от нее, он не виноват в собственном исчезновении. Сможет ли он ее простить? Не станет ли презирать и ненавидеть?

Если уж Лидии так нелегко встретиться с ним, то ему должно быть куда тяжелее. Он вскоре вернется домой, быть может, вконец обессиленный, и обнаружит свою жену-беглянку, которую считал мертвой уж почти двадцать лет. Это может потрясти кого угодно, особенно того, кто пережил лишения.

Раз уж Лидия скрывалась так долго, лучше бы не появлялась вовсе. Так он наверняка подумает, и Лидия его понимает.

– Может, в таком случае мне лучше не показываться ему? Ради его же блага, – говорит она и умоляюще смотрит на Розильду.

Но Розильда и слышать этого не желает.

– Ни за что, мама! Это лишь отговорки. Ты прекрасно помнишь, что обещала! Наберись мужества.

Лидия надеется, что мужества у нее достаточно. Для нее будет большим облегчением наконец-то поговорить с Максимилиамом. Но только не сразу. Ему нужно успокоиться и отдохнуть. Такие неожиданные сюрпризы не к месту. Это просто жестоко по отношению к нему. Ведь неизвестно, насколько он крепок духом и телом.

– Несколько дней надо все же подождать, – говорит Лидия. – А там посмотрим, что будет. Может, все разрешится само собой.

Это не что иное, как жалкая попытка сложить с себя ответственность, еще один довод, чтобы увильнуть, считает Розильда.

– Сначала подождать денек… а потом еще несколько дней… потянуть кота за хвост… Все равно что ничего не говорить. И вместо этого папа узнает обо всем от других. От чужих людей. Ты так хочешь, мама?