– Человек должен чувствовать в себе призвание и точно знать, что необходимо людям. Я этого не знаю. А ты?

Нет, Каролина не стала бы прямо утверждать, что знает…

– Вот видишь! Ничего хорошего не выйдет, если мы бросим нашу работу! – вырвалось у Ингеборг.

Возразить тут нечего, и Каролина не возражает, но тем не менее все равно есть над чем подумать… Ингеборг ловит ее взгляд.

– Не вешай носа! Это вовсе не значит, что мы увиливаем от ответственности. Ведь мы стараемся делать все, что в наших силах…

– Говори за себя! Ты целыми днями вяжешь крючком и на спицах, всегда участвуешь в благотворительных сборах и во всем таком прочем, ты, конечно, можешь так говорить о себе. Но я… Я из тех, кто увиливает и прячется, потому что меня раздражает эта война.

Ингеборг задумчиво отвечает:

– Увиливать от ответственности можно по-разному. Я вот вяжу… И кто знает, не вяжу ли я это просто для того, чтобы заглушить голос совести. Я нисколько не лучше тебя. Не заблуждайся.

– Ну да… ты во всем лучше меня.

– Нет. Я всего лишь лучше тебя умею играть в прятки сама с собой.

Тут Каролина вынуждена улыбнуться.

– Разве ты не знаешь, что я лучший в мире игрок в прятки?

– Нет, я этого не знала.

Они сидят дома у Каролины, и Ингеборг уже собирается уходить, но тут вспоминает кое-что и достает из сумки газету.

– Вот! Прочти статью на шестнадцатой странице, и у тебя появится другая тема для размышлений. Статью написала Элин Вэгнер.

Ингеборг уходит, Каролина берет газету, и едва успев развернуть ее, впивается взглядом в первую страницу.

На ней фотография и заголовок.

Статья посвящена Максимилиаму Фальк аф Стеншерна.

На фотографии он в обществе нескольких других офицеров. Каролина не верит собственным глазам – это действительно он. Снимок, должно быть, сделали в Париже, перед тем как Максимилиам уехал в Адрианополь.

Одного из офицеров Каролина тоже узнает: это молодой француз, близкий друг Максимилиама. Однажды он даже был приглашен на ужин в парижский дом Стеншерна. Тогда он без конца строил глазки Розильде, и Арильд решил, что француз дружит с его отцом именно из-за дочери.

Значит, Максимилиам в Швеции!

Наверно, он дома уже несколько недель. И никто не написал ей?!

И где же сейчас мама?

Ведь она собиралась уехать из дома, когда он вернется!

В газете сухо сообщалось следующее.

Максимилиам сыграл решающую роль во взятии Адрианополя. Его батальону удалось пробить брешь в защитной линии турок и начать штурм. Во время уличных боев Максимилиам вместе с тремя французскими офицерами оказался в турецком тылу.

Он был ранен, французы бросились к нему, чтобы переправить в безопасное место, но были окружены превосходящими силами противника. Все четверо попали в плен и вместе с отступающими турками оказались вдалеке от своей армии.

Поскольку и Максимилиам, и французские офицеры участвовали в осаде как добровольцы, к ним отнеслись более-менее хорошо, как к наемникам, а когда они отказались войти в состав турецкой армии, их отправили в тюрьму, где с ними обращались, как с обычными преступниками.

У Максимилиама была задета вся правая сторона, он не мог пошевелить ни ногой, ни рукой. Его состояние еще больше ухудшилось, поскольку во время долгого заключения он вообще не получал никакого ухода.

Возможно, ему суждено было бы умереть в тюрьме, если бы французским офицерам не удалось путем различных посулов и ухищрений связаться с французским посольством в Константинополе, и в результате дипломатических шагов пленники были освобождены и отправлены во Францию. Это случилось как раз накануне того, как Турция вступила в мировую войну на стороне великих держав.

В Париже Максимилиам наконец-то, благодаря своим французским друзьям, получил необходимое лечение. И только теперь, спустя почти полгода, у него появилось достаточно сил, чтобы вернуться домой. Он возвратился в Швецию через Лондон.

В газете приводилось короткое интервью с самим Максимилиамом, в котором он признавался, что труднее всего в тюрьме было переносить тоску по семье. Тайком послать хотя бы какую-то записку родным было вначале совершенно невозможно. Да и позже, когда удалось связаться с французским послом, решение их дела растянулось на долгое время, и попытки связаться с внешним миром были связаны с прямой опасностью для жизни. Нельзя было рисковать возможным спасением.

Ко всему прочему Максимилиам все время рассматривался как французский гражданин. Это не было его выдумкой, произошла ошибка, поскольку он действовал вместе с французами и был взят с ними в плен, да и к тому же – согласно документам, которые были у Максимилиама при себе, – он проживал в Париже. Эта случайность оказалась решающей. Для турок в связи с грядущей войной было опасно вступать в конфликт с Францией. Если бы обнаружилось, что Максимилиам на самом деле гражданин Швеции, кто знает, как бы все повернулось.

Поэтому все письма и сообщения доставлялись на адрес дома Максимилиама в Париже. А там не было никого, кто мог бы переслать их. Дом пустовал. Писать в Швецию напрямую было слишком рискованно. Это могло сразу привлечь внимание.

По этой причине от Максимилиама не было никаких вестей. Когда же он наконец оказался в Париже и снова смог писать сам, уже разразилась мировая война. И его письма не доходили.

Так сообщалось в газете.

Но Каролина хотела знать больше.

В первую очередь, не получил ли Максимилиам серьезных увечий вследствие ранения. Это было непонятно из интервью. Он жив, и это главное!

Во-вторых, Каролине, конечно же, хотелось быть рядом с братом и сестрой и разделить радость возвращения их отца. Розильда так тосковала по нему и все это время верила, что он жив и однажды вернется к ним. Подумать только, как она сейчас счастлива! И как счастлив Арильд, который всегда гордился отцом!

В порыве ликования Каролина едва сдерживается. Ей не терпится бросить все и немедленно сесть в поезд, поехать прямо в Замок Роз и лучше всего в сопровождении целого оркестра! Если бы у нее были деньги, она бы так и сделала. Наняла бы духовой оркестр. Превратила бы все в настоящий праздник. Но сейчас у нее, к сожалению, просто нет денег. Хорошенько подумав, она отказывается от этой затеи…

Кстати, дело не только в деньгах. Но и в маме тоже… Каролина так долго не получала от нее никаких известий, что не решилась бы предпринимать что-либо сама.

И все же надо послать несколько строк. Чтобы показать всем в замке, что она тоже радуется. Каролине и в самом деле кажется, что теперь все наладится.

Она пишет два письма: одно – Максимилиаму, в котором приветствует его возвращение. И другое – Арильду и Розильде. Маме Каролина так и не написала. Она берет перо, хочет написать, но не может. Она совершенно не знает, что сейчас происходит с мамой. Помирилась ли она с Максимилиамом?

Несколько дней спустя, прогуливаясь вечером с Ингеборг при свете луны, Каролина проходит мимо дома на улице Сведенборга и, как обычно, поднимает взгляд на окна маминой квартиры. И вдруг видит в них свет. Сердце у Каролины уходит в пятки. Она замирает и теряет нить разговора.

– Что случилось? – спрашивает Ингеборг.

Но Каролина молчит. Позднее, когда они с Ингеборг расстаются, Каролина берет ключи от маминой квартиры и возвращается на улицу Сведенборга – однако в окнах снова темно. Может, ей показалось? Вдруг это светилось окно рядом?

Каролина стоит у двери парадного, глядя на мамины ключи, которые позвякивают в руке: может, подняться в квартиру и посмотреть? Для полной уверенности. Что это за свет в окне? Остается только открыть дверь, войти и проверить.

Но все, конечно, не так-то просто…

Собственно, зачем проверять?

Если мама в Стокгольме, она даст о себе знать.

А если она не дает знать, значит, у нее есть на то свои причины.

Нет, проверять глупо…

Но в конце концов, Каролина все же решает подняться, осторожно отпирает дверь парадного и на цыпочках крадется по лестнице вверх. Сердце бешено колотится, и она чувствует себя воришкой. Возле маминой двери она останавливается, прикладывает ухо и прислушивается. Ни звука. Каролина ждет. Во всем доме полная тишина. Даже немного жутковато. А ведь не так уж и поздно…