Вечером у Казимиры был прием в честь Крюденерши, которой не по вкусу пришлась наша чрезмерная снисходительность по отношению к ее приятельнице. Так что я не сомневаюсь в том, что она добросовестно употребит свой малый остаток времени для того, чтобы прописать бедной малышке в качестве компенсации изрядную дозу целительной грубости. Шереметева пока еще не появлялась. Завтра поутру я думаю навестить ее.

Вчера я обедал у милейшего Северина, который нелеп, как никогда. Вчера в присутствии двух иностранцев он спросил у меня как о чем-то общеизвестном, правда ли, что принц Карл первым <1 нрзб>. Добавь к этому тон, взгляд, выражение лица и ты поймешь, какое впечатление произвели эти слова.

Я видел Ганштейн и ее сестру. Это высокая женщина 72 лет, еще свежая, говор ее напомнил мне ее сестру, графиню Ботмер.

Прощай, моя кисанька. Обними Мари, которая, наверное, совершенно утешилась без меня, а также наследника. Ах, ты пока еще не почувствовала досады, оттого что тебе докучают. Что ж, подождем.

Тютчевой Эрн. Ф., 1/13 октября 1842

Ce jeudi. 13 octobre

Il me semble, ma chère chatte, que tu te passes merveilleusement bien de moi — c’est bon à savoir.

J’ai consulté la Guérout qui te fait dire que ni la poire, ni même le raisin ne sont des acides. Cela n’empêche pas, le raisin au moins, d’être passablement aigre.

Hier à une soirée chez Pallavicini je n’ai pas manqué d’entamer tes volontés à la veille Dettlingen.

C’est avant-hier que la jeune Princesse a fait son entrée. J’y ai assisté de la fenêtre du Bouvreuil. C’était un magnifique coup d’œil que celui de la Ludwigstrasse qui dans toute sa prolongation était pavée de têtes d’hommes, tellement pressées qu’elles en paraissaient immobiles, et puis, lorsqu’à l’approche de la voiture de la Princesse elles se sont mises en branle, il y a eu quelque chose de si fort et de si impétueux dans le mouvement d’oscillation imprimé à la foule, qu’on ne pouvait pas le regarder sans en avoir un peu de vertige. Je n’avais jamais rien vu de pareil.

Sais-tu, ma chatte, que je suis dans l’heureuse possibilité de te faire cadeau de tout le galon de mes deux uniformes de cour. Il se trouve ainsi que l’ami Sévérine s’est donné la peine de me l’expliquer, qu’en quittant le service, on gardait bien la clef et le titre de chambellan, mais qu’on perdait l’uniforme. Ainsi me voilà dégalonné et au lieu de cette magnifique caparaçon dont tu m’as vu revêtu jusqu’à présent me voilà obligé de me contenter d’un uniforme comme celui que tu as pu voir, l’hiver dernier, au Prince Gallitzine. C’est pour le coup que tu peux à bon droit me qualifier de pauvre chambellan.

Cette métamorphose à opérer a fait que je me serai abstenu et m’abstiendrai de paraître aux fêtes, ne fût-ce que pour m’épargner les questions que le changement de costume ne manquerait pas de m’attirer.

La Krüdener est encore ici. J’ai revu la Chérémétieff qui est certainement la meilleure créature, que l’on puisse voir. Si parfaitement vraie, si profondément affectueuse, que j’ai été presque attendri de l’analogie que cette nature offrait avec la tienne.

La Casimire donne aujourd’hui une soirée en leur honneur. Je lui ai fait tes compliments et j’ai été chargé, comme tu penses bien, de te dire de sa part mille tendresses, — mille amitiés, — enfin — enfin.

Si dans une précédente lettre l’écriture était celle d’un cochon, quel est l’animal, à qui tu attribueras celle de cette lettre-ci?..

Quant au logement, on me promet qu’il me sera livré le 16. Sinon je m’adresserai bien acharnement à la police. Cependant sache qu’en ton absence, si même les choses se faisaient, elles se faisaient mal. Ne perds point cette vérité de vue.

Bonjour. T. T.

Четверг. 13 октября

Сдается мне, дорогая моя кисанька, что ты превосходно обходишься без меня. — Приму это к сведению.

Я справлялся у Геру; она велит передать тебе, что ни груша, ни даже виноград не содержат кислот. Это не мешает — по крайней мере винограду — быть изрядно кислым. Вчера, на вечере у Паллавичини, я не преминул изложить старой Деттлинген твои пожелания.

Третьего дня состоялся въезд молодой принцессы. Я смотрел из окна Снегиря. Людвигштрассе представляла собой великолепное зрелище, на всем своем протяжении она казалась вымощенной человеческими головами, столь тесно прижатыми одна к другой, что они казались неподвижными, а затем, когда по мере приближения экипажа принцессы они приходили в движение — в мерцательном движении толпы было нечто столь мощное и бурное, что его нельзя было наблюдать без некоторого головокружения. Я никогда не видел ничего подобного.

Знаешь ли, кисанька, я имею теперь возможность подарить тебе весь галун с двух моих придворных мундиров. Оказывается, — как соблаговолил разъяснить мне наш друг Северин, — покидая службу, сохраняешь право на ключ и на звание камергера, но теряешь право на мундир. Вот я и лишен галунов. И вместо великолепного панциря, в котором ты видела меня доселе, — я вынужден довольствоваться мундиром, какой ты могла видеть прошлой зимой на князе Голицыне. Уж теперь-то ты в полном праве называть меня бедным камергером.

Из-за этой метаморфозы я воздерживаюсь и буду воздерживаться от участия в празднествах, — хотя бы для того только, чтобы избавить себя от вопросов, которые неминуемо вызовет эта смена мундиров.

Крюденерша все еще здесь. Я опять виделся с Шереметевой; это, несомненно, одна из прекраснейших личностей, какие только могут быть; она так правдива, так глубоко сердечна, что я почти расчувствовался, видя сходство ее характера с твоим. Казимира устраивает сегодня вечер в их честь. Я передал ей от тебя поклон и получил поручение, как ты можешь догадаться, передать тебе от ее имени самый нежный, самый сердечный привет и еще, и еще…

Если в одном из предыдущих писем мой почерк был свинским, какому же животному припишешь ты почерк этого письма?..

Что до квартиры — то мне обещают сдать ее 16-го. В противном случае я непременно обращусь к полиции. Впрочем, знай, что в твое отсутствие если что и делалось, то делалось плохо. Не упускай из виду эту истину. — Прощай! Ф. Т.

Тютчевой Эрн. Ф., 2/14 октября 1842

Je t’envoie par le cocher de Katty, mais à son insu, les 200 fl que tu m’as demandés et que tu trouveras dans la petite poche qu’il est chargé de te rapporter.

Quant à ta résolution de voyager avec les enfants, je ne l’approuverai que quand j’aurai vu l’état dans lequel tu seras en arrivant. Je me flatte qu’ils me laisseront au moins quelques restes de toi. Cette absorption si complète est certainement dans la nature — mais c’est bien contraire à la nature.

Ton nom n’est nullement proscrit chez le Bouvreuil, bien au contraire, il me demande presque tous les jours de tes nouvelles — et il me semble que chaque fois il y a une larme de plus dans le timbre de sa voix. C’est dans sa chère société que j’ai passé toutes les soirées de la fête. Il n’y a certainement pas de bal qui soit plus ennuyeux que cela.

Tes conjectures relatives à Sévérine sont, je crois au moins, mal fondées. S’il ne m’a pas fait d’observations plutôt, c’est qu’il ne m’a plus vu depuis une année. Quant à nos rapports, ils sont toujours les mêmes, bien qu’il soit devenu encore plus morbide que par le passé. Ainsi, p ex, il m’a déclaré aujourd’hui qu’il était las du mauvais traitement qu’on lui faisait subir ici et qu’il était décidé à l’avenir de faire succéder à ses allures faciles et conciliantes de la froideur et même un peu de morgue. Cela promet.