На моем здоровье, равно как на здоровье Нелли и детей, окружающая обстановка никак не отразилась, не убавила она и бодрости нашего духа. Холера, несмотря на частые случаи заболевания, не произвела на нас ни малейшего впечатления. За последние шесть лет разговоры о ней прожужжали мне уши, и ее присутствие в Мюнхене не прибавило ей в моих глазах ничего нового. Я более чувствителен к ее косвенным последствиям. В Мюнхене, где никогда не было слишком много развлечений, теперь так уныло и так скучно, что трудно себе представить. Как если бы человек, и так-то тупой и угрюмый, да еще стал бы страдать мигренью. Ожидали, что будут какие-либо празднества по случаю приезда короля Оттона и его молодой жены, но холера помешала им прибыть в Мюнхен. Они поехали проститься со своими родителями в замок Тегернзее в восемнадцати милях отсюда.
Новости обо мне вы знаете. Я ходатайствовал об отпуске, чтобы провести эту зиму с вами. Но когда отпуск был получен, князь Гагарин настоятельно попросил меня отложить его до весны. И конечно, мне было бы трудно оставить его одного в его теперешнем состоянии. За последние три месяца его здоровье заметно ухудшилось. С самого начала зимы он не выходит из своей комнаты, а сейчас едва встает с постели. Он угасает с каждым днем. Весьма сомневаюсь, чтобы он мог дотянуть до весны. Его жена, которая вернулась на днях из Парижа, ужаснулась, увидев, в каком он состоянии. Бедняга! Мне искренно жаль его. Он умирает сломленный, изверившийся во всем, весь в долгах. Как дорого приходится расплачиваться за несколько приятных мгновений жизни. Вы понимаете, что при подобных обстоятельствах вся работа, более чем когда-либо, лежит на мне одном, и если бы только я мог хоть сколько-нибудь интересоваться делами, то был бы наверное доволен, что любезно согласился остаться.
За полтора месяца нами отправляется в министерство второй курьер, и сколь ни маловажно значение посылки, все же нужно кому-нибудь этим заниматься. Мой удел при этой миссии довольно странный. Мне суждено было пережить здесь всех и не унаследовать никому. Ну да все равно. Я почитал бы себя счастливым, если бы в этом заключалась самая главная моя забота… Я только что написал Крюденеру. Он хорошо знает мои обстоятельства и за последнее время на деле доказал мне свою дружбу и свое стремление помочь мне. Возможно, что при случае он походатайствует за меня перед вице-канцлером. Но, в конце концов, что мог бы он ему сообщить? Вице-канцлер пишет мне любезные письма и неоднократно самым благосклонным образом высказывался на мой счет. Стало быть, если он ничего не делает для меня, на это есть другие причины. Может быть, он полагает, что привязанность, столь искренняя, как та, которую он ко мне питает, не нуждается во внешних проявлениях.
На днях я получил письмо от Николушки. Да, собственноручное письмо, на четырех страницах. Оно было первым за восемь месяцев. Можете себе представить, какое удовольствие оно мне доставило. В нем отразилась вся его прежняя крепкая дружба, та прежняя крепкая привязанность, которая останется неизменной и через тысячу лет, — о ней, правда, мало говорят, но от этого не меньше чувствуют. Я весьма охотно прощаю ему его недостатки, от коих и сам не свободен и с коими под конец примирился, равно как со своим геморроем, как бы он меня ни беспокоил.
Ваши последние письма, любезнейшая маминька и милая Дашинька, тоже доставили мне весьма большое удовольствие. Жду письма от папиньки, дабы поблагодарить и его. То, что ты пишешь мне, милая Дашинька, о вашем семейном счастье, побуждает меня еще теплее относиться к твоему мужу и усиливает мое нетерпение высказать ему это. Пока же передай ему это. Теперь тебе остается сообщить мне еще одну добрую весть, и она, я надеюсь, не заставит себя ждать. Видаете ли вы когда-либо госпожу Крюденер? У меня есть некоторые основания полагать, что она не так счастлива в своем блестящем положении, как я того желал бы. Какая милая, превосходная женщина, как жаль ее. Столь счастлива, сколь она того заслуживает, она никогда не будет. Спросите ее, когда ее увидите, не забыла ли она еще, что я существую на свете. В Мюнхене многое изменилось с ее отъезда. — А что поделывает Иван Гагарин? Чего он не делает, я знаю. Он не пишет своим друзьям.
Письмо получилось нескладное, но вскорости я напишу вам другое, более толковое. Пока же, любезнейшие папинька, маминька и Дашинька, целую ваши ручки.
Ф. Тютчев
Тютчевым И. Н. и Е. Л., 3/15 апреля 1837
33. И. Н. и Е. Л. ТЮТЧЕВЫМ 3/15 апреля 1837 г. Мюнхен
Munich. Ce 15 avril <18>37
Votre dernière lettre m’a fait grand bien et je vous en remercie de tout mon cœur. Je vous remercie aussi de la bonté que vous avez de me promettre de me faciliter le voyage. Je serais désolé de vous causer par là le moindre dérangement. Mais je ne serais pas moins désolé, je l’avoue, si, faute de fonds, j’étais obligé de rester à Munich. Il me tarde de m’en aller d’ici. Aussi, sauf les obstacles imprévus, je compte me mettre en route aussitôt que l’argent sera arrivé. Ce sera donc vraisemblablement vers le mois de juin. Je ferai vendre ici tout mon mobilier avant mon départ. Car quelque chose qu’il puisse arriver, je suis bien résolu à ne plus revenir ici. La nomination de Sévérine a mis le sceau à cette détermination. Je ne me soucierai guères de servir sous ses ordres. Cependant je garde ma place — qui, toute insignifiante qu’elle est, m’assure au moins le droit d’en demander une autre.
Potemkine a été nommé à Rome. Vous savez l’amitié qu’il me porte. Si son crédit à Pétersbourg était en raison de son excellent cœur et de ses sentiments pour moi, je ne serais guères embarrassé de mon avenir. Il m’avait donné rendez-vous en Russie, où il comptait aller dans le courant de ce printemps, mais il se pourrait que la nomination qu’il vient de recevoir le fit renoncer à son voyage.
Ce sera un heureux moment, chers papa et maman, que celui où nous nous reverrons. Si l’état de Dorothée se confirme, je serai doublement aise de me trouver auprès de vous dans un moment semblable. Dites mille amitiés de ma part à son mari et assurez-le que je désire bien sincèrement de faire sa connaissance. Nicolas m’a écrit deux fois dans ces derniers temps. Il me dit entre autres que selon toute probabilité il ne quittera pas Varsovie dans le courant de cette année. C’est pourquoi il m’engage à venir le voir en passant. Il est possible que je le fasse, bien que, d’autre part, il m’en coûterait de laisser voyager toute seule ma femme et trois enfants. Mais il y a dans cette pauvre femme une force d’âme qui n’est comparable qu’à la tendresse de son cœur. J’ai mes raisons pour vous parler ainsi. Dieu seul qui l’a faite connaît tout ce qu’il y a de valeur dans cette âme. Mais vous qui m’aimez, je veux que vous sachiez que jamais un être humain n’a été aimé par un autre comme je l’ai été par elle. Je puis dire, presque par expérience, que depuis 11 ans il n’y a pas eu un seul jour dans sa vie où pour assurer mon bonheur elle n’eut consenti, sans hésiter un instant, à mourir pour moi. C’est quelque chose de bien grand et de bien rare, quand ce n’est pas une phrase.
