О Лидии Ивановне Кругловой, молодой вдове тассовского корреспондента унесенного неизвестно куда и неизвестно зачем, среди ее ташкентских знакомых ходили легенды. Женщины откровенно завидовали ей и судачили о причинах ее популярности. Мужчины мечтали оказаться в поле зрения Лидии Ивановны и проникнуть в ее салон, как торжественно именовала на старинный лад она свою трехкомнатную со вкусом обставленную квартиру в кооперативном доме.

Лидия Ивановна поддерживала славу своего салона и каждую пятницу, из уважения к обычаям местного населения, сходились в нем избранные счастливцы. Молва утверждала, что в долгих скитаниях со своим мужем, журналистом-международником, о котором, однако же, Лидия Ивановна воздерживалась распространяться, освоила она чужеземные обычаи. И потому «кругловские пятницы» отмечались неизменной чашечкой кофе, рюмочкой ликера или коньяку и крохотными, как называла Лидия Ивановна, сандвичами с деликатесной начинкой. Фрукты же, по ташкентскому изобилию, не в счет.

Притягательной силой для завсегдатаев «кругловских пятниц» были не разносолы, а обаяние и веселый нрав хозяйки да еще местные и заезжие знаменитости, которых можно было встретить здесь.

Правда, было загадкой — каким магнитом притягивала она под свою крышу наезжавших в Ташкент именитых гастролеров.

Женщины изумлялись стойкости, с какою Лидия Ивановна противостояла гастрономическим соблазнам, мужеству и терпению, с какими выполняла она упражнения гимнастики йогов, ее готовности даже зимой ежедневно бывать в плавательном бассейне. И конечно же, искусству и вкусу ее портных. Шили на Лидию Ивановну только московские мастера, и каждый год, возвращаясь с курорта, потрясала она знакомых ослепительными нарядами.

Лидия Ивановна охотно принимала всеобщее поклонение и знаки внимания, относилась ко всем ровно, благожелательно, никого особо не выделяла.

Местные или даже заезжие почитатели, воздавая должное красоте и стилю хозяйки, ее гостеприимству и радушию, не без удивления слушали ее высказывания о Станиславском и Вахтангове, Мейерхольде и Товстоногове, Ефремове, Брехте, секретах инструментальной и симфонической музыки, законах киномонтажа Куросавы и Феллини. Суждения ее были непрофессиональны, но и явных благоглупостей профессионалы не отмечали.

И никто, ни поклонники, ни завистники, не знали о том, что, готовясь «угостить» завсегдатаев салона очередной знаменитостью, Лидия Ивановна, как студентка, не выходила из читальных залов, лихорадочно перелистывала энциклопедии, справочники, специальные монографии, мемуары великих людей. Ведь в пятницу ей предстояло встретить гостя и предстать перед ним знатоком и ценителем его искусства, его ремесла, удивить его и своих знакомых эрудицией.

А назавтра, позабыв и чужие афоризмы, и гостя, который, как не сомневалась Лидия Ивановна, тоже позабудет ее, едва покинет Ташкент, она начинала насыщаться новыми афоризмами для встречи очередной знаменитости. В душе Лидии Ивановны теплилась утлая надежда, что встреча с новым именитым гостем окажется более счастливой и прославленный маэстро наконец-то введет ее в вожделенный, недосягаемый мир искусства. И тяжелый театральный занавес навсегда укроет от посторонних глаз и саму Лидию Ивановну, и ее тайну.

Ведь никто, ни завистники, ни поклонники, не знал о том, что, проводив гостей, она забьется в уголочек тахты, подожмет под себя ноги и просидит до утра, прислушиваясь не то к себе, не то к тишине квартиры, вздрагивая от каждого шороха, ожидая, что вот сейчас, сию секунду, прогремят на лестничной площадке тяжелые шаги, раздастся звонок у дверей…

И тогда рухнет все: эти светские сборища, и ставшая привычной даже для самой легенда о муже — журналисте-международнике, и главное — ее надежда обрести непробиваемую для властей броню, за которой можно укрыться от своего прошлого и от иссушающего душу страха…

А прошлое то оживало в памяти, а то и вовсе непрошенно врывалось в ее дом. Ведь как ни скромны были фирменные ужины Лидии Ивановны, деньги таяли неумолимо.

Лидия Ивановна пересчитывала в уме оставшиеся суммы. А перед глазами, будто цветная кинолента, разматывались таежные просеки… И по ночной метельной дороге, низко пригнувшись, навстречу автомашине, ветру, навстречу своей гибели брел человек…

Неужели снова туда? На поруки к матери, если только она жива, с ее вечными ахами и домостроевскими моралями… В дебри, в глушь!.. За будущим? Снова за деньгами?… Нет, никогда! На первый раз пронесло. Вторично судьбу пытать нельзя. Но ведь настанет день, когда в последний раз захлопнется дверь за последним гостем. И что же тогда?! Что делать, когда будет истрачен последний рубль?…

Работать? Тошнит от одной мысли. Кем, куда? Снова билетером или приемщиком заказов в фотоателье? Но разве насытят, ублажат ее потребности те жалкие несколько десятирублевок каждый месяц. И это после жизни, к которой стремилась с детских лет, к которой успела привыкнуть.

На содержание, что ли, напроситься к кому-нибудь?… Но давно вывелись бароны Нусингены, осыпавшие своих избранниц драгоценностями. Нынешние мужчины, даже и денежные, прагматичны. Или тоже пребывают в страхе перед всеведущим ОБХСС? Потому весь гонорар за тайную любовь — бутылка шампанского, букет цветов, коробочка с шоколадным набором, ну, в самом лучшем случае — путевка в сочинений пансионат…

Последний рубль еще не был истрачен, но впервые за два года Лидия Ивановна, сославшись на нездоровье, отменила очередную пятницу. В строго отобранном кругу знакомых Лидия Ивановна слыла предельно искренней, даже излишне прямолинейной. Но на этот раз она сильно покривила душой перед знакомыми.

У Лидии Ивановны не было высокой температуры, как сообщала она всем по телефону, и не навещала ее накануне «неотложка». Подурневшая, с рассыпавшимися по спине волосами, она сидела на неприбранной постели, обхватив руками колени, и с ужасом смотрела на лежавшую перед ней телеграмму от Надежды Жадовой…

Лидия Ивановна поймала себя на мысли о том, что телеграфный бланк кажется ей похожим на мину с часовым механизмом. Мины Лидия Ивановна видела только в кино, но ей отчетливо слышалось, что невидимые часы неумолимо отсчитывают секунды. Мгновение, еще мгновение. Сработает завод, грянет взрыв — и ничего не останется от ее созданного такими трудами и такими ухищрениями мирка. И эта квартира, столь завидная для многих действительных и мнимых друзей, и все, что связано с «кругловскими пятницами», — превратится в прах, и не останется никакой памяти об этих пятницах, об их очаровательной устроительнице, которой в этих стенах было сказано столько комплиментов. И ничего, кроме гадливости и стыда, не испытают при упоминании ее имени те, кто рассыпался здесь в комплиментах.

Ведь последние годы «вдову трагически погибшего журналиста-международника» окружали честные люди, а честные люди не прощают, не заслоняют грудью тех, к числу которых пять лет назад примкнула Круглова…

Может быть, пока не слишком поздно, захлопнуть за собой дверь, схватить такси, ринуться в аэропорт? Нет, в аэропорт нельзя: там фиксируют фамилии пассажиров. Лучше на вокзал… Или на автостанцию. И рейсовым автобусом в самый дальний, самый глухой кишлак… Замуж за первого попавшегося чабана, быть ему верной женой и уйти с его отарой на дальние пастбища. Или забиться в щель, как тараканы в дни ее детства в избе матери в Шарапово. Только какой во всем этом прок? Тараканов вымораживают, а в распоряжении тех, кто ринется по следу Лидии Ивановны, средства куда более действенные…

Значит, никакой надежды на таинственное исчезновение интеллектуальной и прекрасной хозяйки популярного артистического салона. Полный крах взлелеянной ее усилиями легенды о себе и своем супруге, и еще много дней все ее «друзья» будут сплетничать об «арестованной авантюристке»…

Что же остается ей в конце концов?! Есть ли у нее хотя бы какой-то выбор? Бегство бессмысленно, бегство лишь усугубит положение. Остается — ждать. И попробовать припомнить в подробностях, что было до телеграммы… Долго ли двигалась она к ней? Восемнадцать лет! Неужели целых восемнадцать лет?! Неужели когда-то ей было семнадцать?…