Денис уважительно думал: «Чуть не на всех углах призывы вывешиваем: не проходите мимо!.. А ведь проходят. Отмахиваясь, отворачиваясь проходят мимо уродливых явлений: не мое, мол, это дело… Пусть разбираются компетентные органы. Эх, побольше бы нам таких, как Кузьма Яблоков…»
Яблоков чутко уловил, что этот вежливый следователь как-то отдалился от него. Громко кашлянул в кулак, напомнив о себе, сказал:
— Спасибо вам, товарищ Щербаков. Спасибо, что меня выслушали. А мой вам совет, коли позволите, гляньте позорче на Постникова да еще на Николая Матвеева. Может, при этом и прояснится кое-что.
Крепко пожав на прощание руку Яблокову, Денис включил магнитофон, внимательно прослушал рассказ старого слесаря о трагических событиях того метельного вечера и, глядя на кассеты магнитофона, подумал:
«Хотя вы в глазах многих святее самого римского папы, боюсь, что придется вам, «работник известный в области и в своей отрасли», все-таки явиться на допрос по повестке. У следствия появились к вам не терпящие отлагательства вопросы…»
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Василий Николаевич Стуков долго сидел, полошив голову на руки, потом, как бы очнувшись, распрямился, придвинул лист бумаги и каллиграфическим почерком вывел: «Рапорт… В связи с достижением пенсионного возраста и выслугой лет прошу уволить меня из органов внутренних дел».
Он представил, как старый его товарищ из областного управления прочтет рапорт и подчеркнуто бодро возразит:
— Ну, что ты надумал, старина!.. Без тебя же брешь образуется в следственном аппарате. Рано еще, Василий Николаевич… Столько лет мы в одной упряжке. — А потом вздохнет горестно и проговорит тише: — Хотя и прав ты по-своему: годы не обманешь. У меня тоже, понимаешь, и желудок не дает житья, и разные там валидолы-нитроглицерины бренчат в кармане. Скоро и мне идти с таким рапортом к начальнику управления. Да и молодые нам дышат в затылок. У меня тридцатилетние майоры, знаешь, как лихо дела раскручивают. Прав ты, старик, пора нам с тобой и честь знать. Все правильно, все как в нашей песне: «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет».
Утешить Стукова старый товарищ, может, и утешит, уговорит даже повременить с отставкой. Только сам же он и подтолкнул его к этому рапорту. Недоверием своим подтолкнул, отменой постановления, вынесенного в полном согласии с его следовательской совестью и в полном убеждении в своей правоте.
Что касается до почета, то его на прощание будет хоть отбавляй. Подполковник Нестеров, который в последнее время не скрывает своей досады на Стукова, обставит все на высшем уровне. И речи проникновенные скажут коллеги, и адрес со слезой поднесут в красной папке, и грамоту Почетную от областного управления, а то и на Почетный знак размахнутся. И подарят что-нибудь: транзистор или электросамовар. Выслушает Василий Николаевич эту панихиду по себе, а потом, как водится в пенсионерском звании, снимет с заношенного мундира уже ненужные погоны и сядет в укромном месте на бережку речки пытать рыбацкое счастье…
Но вдруг да случится так, что нежданно-негаданно усядется рядом, захочет свежей ушицы Павел Селянин. Как положено, спросит о клеве, пожелает таскать не перетаскать… И вроде бы забудет о нем. Но он затылком, всей кожей своей почувствует невысказанный укор Павла Селянина на то, что так и не найден виновник гибели его сына.
Можно уйти от дел, как принято выражаться, на заслуженный отдых. Только дела от этого не станут ни проще, ни легче. Уйти на заслуженный отдых сейчас — это вроде бы дезертировать. Всему свету признаться, что ослеп и оглох на старости.
Нет, Василий Стуков никогда дезертиром не был. Ни в смертельных боях, ни в этом вот кабинете. А значит — разорвать этот рапорт, смирив гордыню, и плечом к плечу с этим въедливым Щербаковым разгадывать шараду, которую сам и создал.
2
Чего уже давненько не водилось за Василием Николаевичем, к встрече с инженером Постниковым он готовился, ровно к первому допросу. Даже Уголовно-процессуальный кодекс перелистал и статью семьдесят восьмую подчеркнул красным, которая трактует важнейший принцип: признание обвиняемым своей вины может быть положено в основу обвинения лишь в том случае, если оно подтверждено совокупностью других доказательств по делу. Постарался припомнить все хорошее, что знал об инженере Постникове. И получилось, что плохого о Постникове он не помнил ничего. Автомеханик знающий, машинный парк содержал в порядке, за шоферскою дисциплиною наблюдал строго… Ну, а если выпивал порой, так это в нерабочее время и не в общественном месте. Частенько у Жадовой собирались, заходил Постников туда с Лидией Ивановной Кругловой. Так ведь сам был холостым и они холостячки…
Но едва Постников появился в кабинете, Стуков даже крякнул раздосадованно: эк тебя, пижона!.. Уж больно щегольски, прямо напоказ одет Игорь Петрович. А всяческое пижонство Стуков не одобрял. Не в гости, не на званый вечер явился, гражданин Постников. Место казенное, строгое. Отсюда и в КПЗ угодить запросто. А он напялил на себя дубленку, джинсы, шапку в триста рублей… И тут же притормозил себя: «Чего это я на него? Что носит, в том и приехал…»
Но как ни пытался Стуков настроиться на прежний дружеский лад к Постникову, тот все больше его раздражал. Мало того, что был вызывающе одет, он появился без робости, осклабился на пороге, ровно увидел что-то потешное, и сказал легкомысленным тоном:
— Здравствуйте, Василий Николаевич! Сколько лет, сколько зим! Федор Иннокентьевич передал вам привет и просил не задерживать, — Постников чуть надавил на это слово. — Очень я нужен в тресте.
Хотя Постников ни в словах, ни в поведении не допустил ничего вызывающего, просто держался независимо, все это покоробило и рассердило Стукова. И даже привет от Чумакова, которым бы он еще вчера гордился, показался неуместным: укрыться хочет за широкую спину начальства… И Стуков, вроде бы позабыв все хорошее, что недавно думал об этом человеке, разом утратил свою благожелательность к нему, ответил холодно, официально:
— Здравствуйте, Постников. Садитесь. За привет, за память — Федору Иннокентьевичу мое спасибо. А что до сроков вашего пребывания здесь — обещать ничего не могу. Пробудете — сколько потребуется следствию.
Не знал Василий Николаевич, какого напряжения стоил Постникову его независимый тон, и потому, уловив строгость в голосе Стукова, Игорь Петрович растерянно проговорил:
— Хорошо еще, что в Таежногорске наша ПМК, а у меня туда командировка. А то ведь ваше приглашение для треста накладно.
— Вас, товарищ Постников, не пригласили, а вызвали. И не для решения производственных вопросов в Таежногорской ПМК, а в связи с начатым нами доследованием факта гибели Юрия Селянина. Поэтому заниматься служебными делами вам будет несподручно. Селянина помните, надеюсь?…
Постникову стало жарко, будто он непосильную тяжесть поднял, и что-то оборвалось у него внутри, даже сердце замерло. Все-таки Юрий Селянин! При жизни торчал на пути и после смерти не оставляет в покое… Сбудутся, наверное, пророчества Вари.
— Помню такого, конечно, — как только мог равнодушно ответил Постников. — Работали в одном коллективе. Но близкого знакомства между нами не было. Он — конторский работник, я — инженер.
Стуков чутко уловил смятение Постникова при упоминании о Юрии Селянине, уловил и напряженную его позу и разом потускневший голос и уже от души пожалел его: «Неужели Кузьма Яблоков окажется в своей версии проницательнее нас, профессионалов?…»
Но спросил спокойно, как обычно вел допрос:
— Стало быть, дружбы не было между вами? А вражды?
И снова от наметанного глаза Стукова не ускользнула тень тревоги на лице Постникова. И все же Игорь Петрович улыбнулся, сказал небрежно:
— Я уже говорил: мы находились на разных служебных полюсах. Он конторщик, бумажная душа. Я — производственник. Все время с автомашинами, с людьми, в рейсах, в ремонтах. Точек соприкосновения практически не было. А коли нет дружбы или хотя бы общения, откуда взяться вражде?
