Яблоков знал, что в поселке грузовичков с крытыми брезентом кузовами всего два. Один на товарном дворе станции Таежногорск. Водил его дальний родственник Кузьмы Филипповича Степан Касаткин. Другой, разгонный, — в гараже ПМК высоковольтников. У него вроде бы даже не было и постоянного шофера. За руль его часто садился инженер-автомеханик Игорь Петрович Постников.
«Разве можно при такой малой видимости так газовать, — подумал Яблоков, стоя на крыльце. — Отчаянный какой-то за рулем, вовсе отчаянный. Не сносить ему башки при такой езде. Неужели Степан так лихачит? Не приведи господи, и сам не соберет костей, и если наскочит на кого…
Кузьма Филиппович заспешил в дежурку. Первым делом подкинул в печурку опилок и нарубленных из горбылей полешек. Посидел на корточках перед разрумянившейся печкой, достал из ящика кусок войлока, молоток, щепоть сапожных гвоздиков и уже собрался латать обивку на входной двери, но тут услыхал на заводском дворе рокот автомобильного мотора, топот ног, смех и голоса.
«Вечерняя смена отработала, — понял Яблоков. — Сейчас Володька Поляков повезет их по домам».
Кузьма Филиппович накинул на плечи полушубок и вышел на крыльцо. Овладело вдруг любопытство узнать, провожает ли смену Чумаков. Торопился ведь к пересменку.
И все-таки Яблоков замешкался. Машина с будкой в кузове, заменявшая на ДОЗе автобус, уже тронулась, и Кузьма Филиппович лишь проводил взглядом остывший уголек стоп-сигнала.
Двор опустел, и в темноте скорее угадывались, чем просматривались груды хлыстов, штабели досок. Окна лесоцеха были черными, нежилыми.
«Где же Федор-то Иннокентьевич? — встревожился Яблоков. — Уж не стряслось ли чего? Своими ногами да еще по такой погоде товарищ Чумаков ходить не привыкший».
Яблоков решил обождать еще минут десять, и если Чумаков не объявится, пойти к дежурному мастеру: может, снарядить кого на розыски начальника.
Но едва Яблоков шагнул с крыльца, как над черным заводским двором взметнулся к черному бездонному небу истошный женский вопль:
— Ой! Задавили, душегубы, сердешного! Размозжил злодей колесом головушку…
Яблоков дернулся, как от удара электрическим током. В глазах зарябило от множества людей, бежавших по двору.
«Юрия? Или Чумакова?!» — ахнул он.
Мимо Яблокова пробежали несколько человек, но он не узнавал никого, не различал лиц, он слышал лишь крики, причитания, брань…
— Какого парня угробил!..
— У всех на глазах!..
— Удрал, сволочь!..
Никто не произнес имени погибшего, но Кузьма Филиппович понял, о ком идет речь. Все еще надеясь, что страшная догадка не подтвердится, он ухватил за рукав какую-то женщину и, выстукивая зубами, выдавил:
— Кого задавило? Юрия Селянина, да?!
— Его! Кого же еще?
— Как же получилось такое? — задохнулся Яблоков.
— Лежал он на дороге. С километр отсюда. А тут гад этот сзади, да на всем ходу и давнул Юрия. Подбежали мы к нему, а он не дышит уже…
— Погоди, Лукерья! — признал собеседницу Яблоков. — Ты, часом, не путаешь чего? Как это может быть, чтоб Юрий лежал на дороге, когда я полчаса назад разговаривал с ним у ворот. Был он живой, здоровый. Ну, выпивши… Но не сильно. Мы с ним от автобусной остановки шли до ворот. Шел он твердо, не падал.
— Сама видела, своими глазами. Юрий это, Селянин. Он лежал на дороге — точно.
Ноги у Яблокова стали ватными, и, не подопри его Лукерья своим плечом, он рухнул бы на снег.
— Эх, Юрий! Как уговаривал проводить тебя. А ты все поперек… К брату собрался — в Находку. А уехал так далеко, что ни брат, ни мать с отцом не догонят.
И вздрогнул: на плечо ему легла чья-то твердая рука и над самым ухом прозвучал незнакомый, перехваченный слезами голос:
— Убиваешься, Кузьма Филиппович?!
Яблоков вскинул голову: рядом стоял Федор Иннокентьевич Чумаков. Лицо его в лунном свете будто натерто мелом, губы кривятся, в глазах — беспросветная мгла.
— Господи, почему вы в снегу? Ровно валялись в сугробе… — машинально сказал Яблоков. — Не зацепил ли тот лихач, которого видел я с крыльца? Ведь тоже, как и Юрий, были на шоссейке.
Тот, не снимая своей руки с плеча Яблокова, сказал успокаивающе:
— Не тревожься, Филиппыч, целехонек. А в снегу потому, что сторожей проверял. Ленятся сугробы разгрести у своих будок, вот и выкупался… — И, словно бы очнувшись, продолжал печально: — Да, горькая утрата для семьи, для нашего коллектива и для меня лично. — Глубоко вдохнул кружившиеся на ветру снежинки, закончил деловито: — Жаль парня, но сам виноват, напился до безобразия, так что ноги не несли, лег мешком на дорогу…
Яблоков отступил назад от этих слов Чумакова, ровно бы тот ударил его или нанес кровную обиду.
— Побойтесь бога, Федор Иннокентьевич. Клепать на покойника грех. На свои глаза мне свидетелей не надо. Вместе с ним шли до ворот завода. В твердой памяти он был. Душу мне свою распахивал настежь и на ногах был крепкий.
— Мне на свои глаза тоже свидетелей не надо, — горестно усмехнулся Чумаков. — В стельку пьяным я его видел за час до кончины в вечернем кафе. — И продолжил приказным тоном: — Ты, Яблоков, вот что: ступай-ка к себе в дежурку и голову себе не ломай: кто, кого и где сбил. Я вызвал на место происшествия и милицию и врача. Лейтенант Сомов разберется, кто прав, кто виноват. А следственное дело поведет капитан Стуков…
Ослушаться Чумакова Яблоков не мог. И все время, пока лейтенант Сомов и доктор Шилов фотографировали при свете электровспышек тело Юрия Селянина, вымеряли расстояние от ворот завода до березы, от березы до тела Юрия, все это время Яблоков провел у себя в дежурке и довольствовался скупыми сведениями от забегавших туда людей.
— По голове ему проехало колесо.
— Увезли покойника в больницу. Кровищи осталось на шоссейке, ужас!..
— Поймали Степана Касаткина. Пьяный в дугу. Оказывается, это он Юрия…
— Павла Селянина туда привезли. Еле живехонький. Еще бы, такое горе…
Как ни рвался Яблоков побывать на месте происшествия, так и не смог. Сменный мастер в ту ночь был какой-то шибко шебутной: то пошлет в лесоцех, то в котельную, то в гараж: «Сбегай, Филиппыч, а то без тебя там зарез…»
Филиппыч бегал. И хотя зареза никакого нигде не было, работа находилась всюду, а отлынивать от работы Яблоков не умел никогда.
Утром, едва Яблоков, усталый и измученный событиями этой ночи, вышел на крыльцо дежурки, перед ним, будто из-под земли, вырос посыльный из главной конторы ПМК и вручил Яблокову казенную бумагу. Это был приказ по ПМК за подписью самого Федора Иннокентьевича Чумакова, которым слесарь ДОЗа Яблоков К. Ф. был срочно командирован на месяц из Таежногорска в распоряжение начальника Хребтовского строительно-монтажного участка для оказания помощи в профилактическом ремонте техники.
— Там я и прокантовался месяц. Начальник участка, Скворцов, горазд был придумывать работу, — закончил Яблоков свой грустный рассказ. — А когда воротился до мой, Юрия Павловича похоронили, только и успел помянуть в сорок дней. Капитан Стуков следствие по делу о гибели Юрия закруглил быстро. А от моих слов, что видел я с крыльца дежурки такую же машину встречь покойному Юрию, и о том, что Юрий в своем уме был и на ногах тверд, от этих слов капитан Стуков отмахивался: «Сам Чумаков видел покойника бесчувственно пьяным». Вот и пришлось мне писать в область. Но все же услыхали нас в конце концов…
— Вы считаете, Кузьма Филиппович, в вашей поездке в Хребтовск не было производственной необходимости?
— Да как вам сказать? Рабочие руки всегда нужные…
Яблоков замолчал, видно, снова вспомнил эти трудные для него годы. Потом грустно сказал:
— За это время, Денис Евгеньевич, хватил я, как говорится, горячего до слез. И в сутяжниках походил, и в клеветниках даже. Многие соседи лица отворачивать стали. Капитан Василий Николаевич Стуков серчал на меня совершенно открыто. Товарищ Чумаков, когда сюда из области приезжал поохотиться в здешних угодьях, в дела ПМК вникнуть, к Павлу Селянину завернуть, посидеть с ним на могилке Юрия: так вот, товарищ Чумаков совсем здороваться перестал со мной. Да только что мне капитан Стуков, и даже Чумаков! — Яблоков вдруг засмеялся: — Меня не только Чумаков, меня и сам товарищ министр моего слесарного чина лишить не в праве. Руки мои всегда при мне.
