Стуков горестно вздохнул и отвернулся к окну. Невидяще глядя на улицу, огорченно подумал, что не стоит тратить слова, чтобы в чем-то поколебать Щербакова. Такой родного отца не пощадит ради параграфа законоустановления.

— Что же, давайте исполнять, как вы изволите выражаться, веление закона, — неожиданно устало сказал Стуков. — Давайте осмысленно, как вы настаиваете, отвернемся от очевидной для всего района очевидности и примем за версию бредни свидетеля Яблокова о том, что с крыльца дежурки ДОЗа тот якобы видел прошедшую навстречу Юрию Селянину грузовую автомашину, за рулем которой сидел Игорь Постников. Давайте поверим Яблокову, возьмем Постникова на цугундер. То-то Постникову это в масть. Он, к слову сказать, уже два года как от нас уехал, в областном центре на хорошей должности, семья у него чудесная. Кстати, Постникова я тоже имел в виду, когда говорил о моральных издержках дела, которое вы прибыли вершить.

«Вы что же, отменить хотите дополнительное расследование?» — едва не выпалил Денис, но ответил холодно и чуть возвысив голос:

— В общем, товарищ Стуков, вы довольно верно определили цену начатого доследования. Но ведь вы — юрист. Ваше постановление отменили не по формальным мотивам, а потому, что не исследованы важнейшие обстоятельства гибели Юрия Селянина. Находясь в плену очевидности, вы даже не допросили свидетеля Яблокова. Машина Касаткина наехала все-таки на лежавшего без движения человека, и на теле погибшего нет следов протектора, и цела одежда погибшего, а судебно-медицинская экспертиза всего лишь не исключает того, что причиной гибели Селянина была автотравма. Как видите, дорогой коллега, набирается довольно много вопросов и упущений. И мне кажется, что моральная цена истины в таком деле оправдывает названные вами моральные потери.

— Ну что же, полковнику и вам, как говорится, с горы видней. Наше дело солдатское…

За мутной наледью бокового стекла газика проступали гребни бесснежных холмов, черные космы зимних сосен, оголенные березки и осины, сползал в кювет колючий кустарник. А над кюветами, словно застывшие волны, вздымались сугробы.

Скоро Таежногорск. Капитан Стуков все-таки не зря витийствовал перед Денисом. Заронил-таки в его душу семена скептицизма. И не было сейчас в душе капитана Щербакова ни привычного азарта перед началом расследования, ни уверенности в своей бесспорной правоте перед законом и перед всеми, чей покой будет потревожен его действиями.

— Все. Приехали, — сказал сидевший за рулем газика сержант Родченко из местного райотдела. — Вот она, береза эта. Возле нее тогда все и получилось.

Денис, отрешаясь от невеселых мыслей, ступил на гравий. Обочь дороги нависла ветками над сугробом горбатая почернелая береза,

— Выбрал же Юрка Селянин место, где смерть найти. Как говорится, нарочно не придумаешь, — покачал головой сержант. — Самое уродливое дерево в округе. И молнией его обжигало, и к земле пригнуло, а спилить жалко: вдруг воскреснет. — Родченко задумался, словно бы о судьбе березы, но заговорил о другом: — Юрка-то, не тем будь помянут, шибко беспутно жил последний год и помер как-то чудно… Если по всей правде, никак не возьму в толк, с чего бы он середь дороги завалился. Что греха таить, пил много, последний год особенно, но только памяти не терял и на ногах стоял твердо.

— А злобствовал на кого в пьяном виде?

— Да как сказать? На всех. Ходил сам не свой. Вроде бы жениться самая пора, собой он был не из последних, любая девка не отказала бы ему. А он, может, оттого и не в себе был, что вдвоем с Николаем Матвеевым присохли к Татьяне Солдатовой. Везде они втроем бывали. Она вроде бы на Юрку сначала глаз положила, а потом дала от ворот поворот.

Денис не без сожаления думал о том, что протоколы допросов бессильны передать интонацию свидетеля и обвиняемого. Ведь нигде в деле не отражены подробности, которые сейчас привел милицейский сержант. Или Стуков счел их мелочами, не заслуживающими внимания? Или не сумел расположить к себе душевно допрашиваемых? Между тем в горячности и категоричности тона сержанта Родченко, практически не допускавшего для Юрия Селянина возможности вдруг лечь на дорогу, куда больше того, что один писатель метко назвал «информацией к размышлению»

Значит, не все в районе приняли официальное объяснение причины гибели Юрия Селянина.

Стало быть, прав Стуков: хотя моральная цена доследования и тяжела и велика, но и доследование это все-таки нужно и важно многим людям.

— Вы, Родченко, конечно же, не можете помнить: была ли в тот день дорога очень скользкой?

— Конечно, товарищ капитан, любой шофер не может упомнить, где и на каком гололеде занесло его машину. Но ту ночь все-таки помню. У нас ведь не Чикаго, где каждую минуту человек отдает концы. Такое происшествие, как с Юрием Селяниным, на моей памяти — первое. Так что помню. Метель была много дней. Снегу намело, можно было и поскользнуться.

Денис слушал сержанта и внимательно смотрел на березу: если бы она могла поведать о том, что случилось здесь два года назад! А может быть, нет их, никаких ответов, кроме тех, что зафиксировал в деле капитан Стуков?

— Изучаете место происшествия? — по-своему истолковал молчание Дениса сержант. — Только какие теперь тут следы. Две зимы пролетели и два лета. И снегом следы присыпало, и ливнями ополаскивало.

Денис, удивляясь тому, что сержант словно бы читает его мысли, спросил:

— Сильно изменилось это место с тех пор?

Сержант осмотрелся и сказал рассудительно:

— Чему тут меняться-то? Пожалуй, только та перемена, что в заплоте ДОЗа, вон там, за кюветом, дыру заделали. А тогда человек в нее свободно пролезать мог.

— Значит, вы, товарищ сержант, бывали на месте происшествия?

— Я сразу лейтенанта Сомова привез на мотоцикле. Юрий лежал вдоль дороги, мертвый уже. А поза у него была такая, ровно бы он споткнулся на бегу и упал. Хотя, я говорил уже, дорога была не скользкая.

Калитка отворилась, и Павел Антонович Селянин из-под лохматых бровей зорко оглядел Дениса, потом его служебное удостоверение и спросил угрюмо:

— С чем прибыли, товарищ капитан, на мое пепелище?

Щербаков, проникаясь все большим сочувствием к человеку, не по своей вине оказавшемуся на склоне лет «на пепелище», мягко сказал:

— Приказано мне, Павел Антонович, проверить и оценить все обстоятельства гибели вашего сына. Начальник следственного управления УВД облисполкома отменил по вашей жалобе постановление местного следователя о прекращении уголовного дела по факту гибели Юрия Селянина.

— Так. Есть все-таки на земле правда, или, сказать по-старинному, достигли мои молитвы божьих ушей… Пусть теперь капитан Стуков постоит «смирно» перед старшим по должности да предъявит свои умозаключения… — Тяжело вздохнул и продолжал сожалеюще: — Хотя, к слову сказать, я тоже медленно запрягал. Первый год подкошенный бедою был шибко: легко сказать, в один месяц остался полным бобылем… А второй год, честно признаться, сомневался, что есть где-нибудь правда. Думал, ежели уж сам Стуков отмахнулся, кто же на высоких-то этажах меня услышит… Да. Ну, а тут Кузьма Яблоков, дай бог ему здоровья, прямо-таки насел на меня: стучись, мол, в область… Словом, пожалуйте в дом…

В небольшой опрятной комнате Павел Антонович прервал сильно затянувшуюся паузу и спросил настороженно:

— Чего о нем говорить, о Юрке? Все, что надо, сказали при его погребении. Даже товарищ Чумаков держал речь. — Вздохнул и пояснил: — Это вот и есть комната покойного сына. Соблюдаю все, как было при нем, до его последней ночи. А вернулся он уже не сюда, а в залу…

Денис обвел взглядом комнату: нельзя было поверить, что она нежилая. Но как ни силился найти в ней нечто, свидетельствующее о каких-то индивидуальных душевных привязанностях Юрия Селянина, не нашел ничего. Тщательно застланная расписным покрывалом кровать. Под ней черные чушки гантелей. Платяной шкаф с зеркалом, Небольшой письменный стол, несколько стульев вдоль стен, на тумбочке магнитофон и проигрыватель, над столом книжная полка. На столе фотографический портрет Юрия. Денис сразу узнал его, хотя до этого видел лишь приложенные к делу посмертные снимки.