Растерянный, я отправился домой, но потом повернул назад, моля Бога, чтобы все заявления Чиппендейла относительно Дороти оказались выдумкой. Я еще надеялся, что не все потеряно, что Дороти, возможно, никуда не уехала и, узнав о том, что произошло между мной и ее братом, она согласится уйти со мной. Но и в этом я ошибся: служанка сообщила мне, что Дороти и в самом деле еще днем отправилась к своим родным в Йоркшир. Никаких сообщений для меня она не оставила.

Итак, дорогой друг, я вернулся домой с двойной раной в душе. Я потерял женщину, которую любил и которая, думаю, тоже меня любила. Со мной жестоко обошелся хозяин, которого я всегда уважал. Ладно бы просто уволил, он же еще отнял у меня Дороти. И тогда я понял, сколь глубоко в нем укоренились зависть и ненависть ко мне. И еще. Наша дружба под угрозой. Чиппендейл предупредил, чтобы я держался от тебя подальше, и я не сомневаюсь, что ты тоже пострадаешь, если он заподозрит, что я связывался с тобой. Но ведь ты — мой самый близкий, самый родной друг, и мне было просто необходимо поделиться с тобой своими горестями. Я мучился думами всю ночь и к утру решил, что не хочу навлекать на тебя беду, не хочу погубить тебя, как погубил себя и Дороти. Я не стану искать встречи с тобой, пока не буду убежден, что это безопасно.

И все же в этот горький час судьба не окончательно отвернулась от меня. Вмешалось провидение. Вчера, после долгих дней выжидания, я отправился на улицу святого Мартина. Признаюсь, дорогой друг, я надеялся встретить тебя, ибо, несмотря на данное себе слово, я жаждал поговорить с тобой. Когда я возвращался домой, рядом со мной остановился экипаж. Меня окликнула женщина, с которой я был едва знаком. Она пригласила меня в свою карету и, когда я сел, поведала мне необычайную новость, которая и стала причиной моей поездки в Кембридж и которая побудила меня сегодня искать встречи с тобой, вопреки принятому ранее решению. Впрочем, я не уверен, что все сказанное той женщиной — правда; я должен это выяснить сам.

Ну вот, пока я писал, час почти миновал, и дорожная карета готова тронуться в путь. Я намерен закончить свой рассказ завтра; думаю, к тому времени сомнения развеются, и я смогу изложить тебе все в подробностях. А теперь, мой добрый друг, я должен ехать в Кембридж, куда я отправляюсь с такими радужными надеждами, что даже представить нельзя.

Твой верный друг,

Джон Партридж.

Я дважды перечитал письмо. Фоули сидел рядом и смотрел в окно. Увидев, что я поднял голову от последней страницы, он вновь вытащил свою табакерку и бесцеремонно спросил:

— Ну что, озадачены? Что вы об этом думаете?

Фоули рассудил верно, предположив, что послание Партриджа выведет меня из душевного равновесия. Мне не терпелось расстаться с Фоули, чтобы, не отвлекаясь на его вопросы, в одиночестве осмыслить содержание письма и вникнуть в значение каждой фразы. И все же определенные чувства у меня возникли сразу. С одной стороны, я испытал странное облегчение оттого, что нашлось объяснение исчезновению Партриджа, который не посвятил меня в свои планы только потому, что боялся навредить мне. Я был прав: он оказался настоящим другом. Мои подозрения и смутные опасения рассеялись. С другой стороны, меня переполняло отвращение к Чиппендейлу из-за его двуличия. Я всегда догадывался о его непомерном честолюбии. Им двигало голое тщеславие, когда он вознамерился издать свой альбом эскизов, чтобы зарекомендовать себя одним из самых популярных краснодеревщиков Лондона. Но его поведение по отношению к Партриджу доказывало, что он еще и бессердечный человек, о чем я прежде не подозревал. Мне он сказал, будто бы Партридж заболел. Я сразу ему не поверил и, как выяснилось, не зря. Интересно, что он наговорил Дороти, дабы убедить ее покинуть Лондон? Разумеется, он солгал, заявив, что Дороти жаловалась ему на домогательства Партриджа, — я-то собственными глазами видел, как она увивается за моим другом. Более того, думал я, если бы Партридж рискнул нарушить запрет и связался со мной, я постарался бы помочь ему. Возможно, спас бы ему жизнь.

Фоули вертел в руках табакерку и пристально наблюдал за мной. Я знал, что должен ответить ему хоть что-нибудь, иначе он просто не отвяжется от меня. И я выразил то, что чувствовал, не особо задумываясь о своих словах:

— Письмо подтверждает то, что сообщила мне мадам Тренти о Партридже. Она сказала ему, что он ее сын, и послала его к лорду Монтфорту. Вот почему он появился в Хорсхите.

Фоули смачно чихнул, распылив нюхательный табак по всему салону.

— Однако по-прежнему остается неясным, как он погиб, как его тело оказалось в пруду и почему у него отсечены четыре пальца.

— Да, — согласился я, с содроганием вспоминая обезображенный труп Партриджа. — Нет и доказательств того, что мадам Тренти говорила правду, когда назвала Партриджа своим сыном. В сущности, сомнения Партриджа подтверждают мои собственные подозрения.

— Зачем бы она стала лгать? Какую цель она могла преследовать, убеждая Партриджа в том, что он — ее сын, если на самом деле это не так?

— Может, ей требовался подходящий найденыш, чтобы с его помощью вытянуть деньги из лорда Монтфорта? Думаю, он перестал отправлять ей деньги, которые посылал долгие годы, чтобы она не болтала лишнего. Возможно, поэтому она и приехала в Англию. Ей нужно было найти своего сына, чтобы шантажировать лорда Монтфорта. А если не удастся, подыскать ему замену. Какая разница? — Я смотрел на свои башмаки, собираясь с мыслями. — Партридж был идеальной кандидатурой на эту роль. Он пытался выяснить что-нибудь о своем прошлом и, после того как Чиппендейл дурно обошелся с ним, тем более охотно готов был поверить ей. В конце концов, она ведь актриса. — Я умолк, ожидая, что скажет Фоули, но тот словно воды в рот набрал.

— А может, мы копаем глубже, чем следует.

— Что вы имеете в виду? — встрепенулся Фоули.

— Допустим, все так и есть, как утверждает мадам Тренти: Партридж в самом деле ее сын от лорда Монтфорта, и в этом качестве он предстал в Хорсхите. При данных обстоятельствах кто мог бы желать его смерти?

— Бенефициары наследства Монтфорта? — предположил Фоули.

— Совершенно верно. Возможно, они опасались, что лорд Монтфорт признает свои обязательства перед новоявленным отпрыском, хоть он, по всей вероятности, и является незаконнорожденным. А кто эти бенефициары? Вероятно, Элизабет Монтфорт — вдова его светлости, Роберт — его сын и мисс Аллен — его сестра, так?

— Я не знаю всех подробностей. Мне известно, что наследником является Роберт, кое-что по завещанию отписано Элизабет, в том числе право пожизненного проживания в Хорсхите. Что касается мисс Аллен, полагаю, она, как и прежде, остается домоправительницей с тем же жалованьем.

— Значит, — подытожил я, охваченный дурным предчувствием, — главным наследником лорда Монтфорта является его сын Роберт. Второй бенефициар — его супруга Элизабет. И, как мы только что видели, сейчас они оба находятся в Лондоне.

Едва я произнес эти слова, ко мне вернулся прежний страх. Не знаю, кто наехал на меня возле дома мадам Тренти, но это было сделано умышленно. Тот инцидент не был случайностью, ведь не зря же мне показалось, что я уже где-то видел кучера. Кроме того, я сам видел в его глазах угрозу. Не исключено, что это тот самый человек, который убил Монтфорта или Партриджа, либо их обоих. А меня хотели убить потому, что я пытаюсь установить истину.

Я вспомнил, как мне было неприятно в Хорсхит-Холле оттого, что я ощущал вокруг себя опасность, как я Стремился поскорей уехать из этого злосчастного дома и как страх, который я почувствовал там, продолжал преследовать меня и по возвращении в Лондон. Он не был беспочвенным. Доказательство — мчавшаяся на меня карета. Мне действительно грозит опасность. Когда убийца узнает, что я спасся, он возобновит охоту на меня. Это абсолютно ясно. Я содрогнулся от ужаса.

Почему убийца боится меня? Почему кто-то хочет убить именно меня, а не Фоули или Уэстли, которые ведут расследование? Ответ очевиден. Убийца ждет неприятностей от меня, а не от них. Почему я опаснее их? От пришедшей на ум мысли я похолодел еще больше. Моя жизнь под угрозой, так как, по мнению убийцы, я уже знаю нечто такое, что может изобличить его. Следовательно, теперь, когда я увидел его, он станет еще решительнее. Однако сам я не ведал, какой существенной информацией обладаю, не знал, кто пытался меня задавить. Я не заметил и не раскрыл ничего такого, что давало бы ключ к разгадке. Я понял, что мое положение безнадежно, и эта мысль сразила меня. Я в клещах какой-то непостижимой тайны, которая уничтожит меня, а я так и не узнаю, за что погиб. Но, даже объятый паникой, я продолжал искать выход из тупика, и мне вдруг подумалось, что, если я вспомню, кто гнал карету, которая чуть не задавила меня, я раскрою тайну обеих смертей. Нужно попытаться вспомнить лицо, которое смотрело на меня.