— Всего доброго, сударыня, — попрощался я с ней, затем развернулся на каблуках и удалился, не сказав хозяину ни слова.

Вернувшись в мебельный цех, я с час сидел за своим столом и корпел над крупноформатным рабочим эскизом, вычерчивая в деталях, с соблюдением всех пропорций, конструкцию круглого стола. В душе я все еще кипел от гнева и не заговаривал ни с кем из ремесленников, трудившихся со мной в одной комнате. Время от времени я отвлекался от расчетов и бросал взгляд из окна на лежащий внизу двор. В полдень я увидел, как задняя дверь дома Чиппендейла отворилась, и он появился на пороге. Один.

Я отложил перо, линейку и поспешил через узкую галерею во дворе на улицу. К тому времени, когда я вышел, мадам Тренти уже села в портшез, носильщики закрыли дверцу и приготовились нести ее. Увидев, что я бегу к ней, она осторожно, стараясь не сломать перо, высунула из окна голову.

— Хопсон? Вы ищете меня? — Казалось, она уже пришла в себя после известия о смерти Партриджа, ибо смотрела на меня так, будто флиртовала со мной.

— Меня заинтересовала одна ваша фраза, сударыня. Не сочтете ли вы за дерзость, если я попрошу вас объяснить свои слова?

— Какие слова?

— Когда вы говорили о Партридже, вы назвали его найденышем. Он старался не разглашать этот факт. Мне любопытно, как вы об этом узнали?

Она долго молчала, а потом обворожительно улыбнулась мне.

— Я тоже собиралась расспросить вас о Партридже. Но сначала скажите, почему господин Чиппендейл возражал против нашего разговора?

Ее вопрос застал меня врасплох. Я не знал, как ей ответить. Прежде чем я нашелся, что промямлить, она махнула на меня веером.

— Я вас озадачила, Хопсон. Впрочем, может, это все ерунда. Как бы то ни было, сказать я хотела следующее: смерть Партриджа явилась для меня сильным потрясением. Он значил для меня больше, чем вы можете представить. Завтра после обеда приходите ко мне домой, и мы удовлетворим взаимное любопытство.

Со свинцового неба сыпал мокрый снег, когда ближе к вечеру того же дня я шагал к Стрэнду, направляясь к дому Элис. Нужно ли говорить, что я шел к ней в растрепанных чувствах. Не проходило и дня с нашей последней встречи, чтобы я не сожалел о нашем отложенном свидании. Я надеялся, что она вовремя получила мою наспех набросанную записку, в которой я объяснял причину своего отсутствия. Как она отнесется к моему внезапному появлению? Укорит ли за то, что я нарушил обещание? Изобразит равнодушие, встретит меня с деловитой отрешенностью — так, как это было ей присуще до нашей последней встречи? Эти мерзкие опасения начинали изводить меня каждый раз, когда я думал о предстоящем визите.

Лесной двор — внушительное кирпичное трехэтажное здание в четыре окна по ширине — стоял на северных подступах к Стрэнду, за Эксетерской биржей, между мануфактурной и книжной лавками. Я вошел в похожую на пещеру прихожую, где отсутствовала какая-либо мебель, зато всюду громоздились доски, рейки, щепки и стружка — словом, древесина всех видов. Узкий коридор привел меня к небольшому кабинету, где за старым дубовым столом сидела Элис. Перед ней горел светильник, тут и там лежали исписанные листки, — очевидно, она сочиняла письмо.

Я кашлянул и негромко, так чтобы не испугать ее, объявил о своем приходе.

— Мисс Гудчайлд, какое счастье, что я вновь вижу вас. Она резко подняла голову и вскочила на ноги.

— Мистер Хопсон! Вы появились так неожиданно. Я даже не слышала, как вы стучали.

У меня просветлело на душе.

— Наверно, потому, что, спеша увидеть вас, я забыл это сделать.

— Как ваше самочувствие после поездки в Кембридж? Я получила вашу записку, а Фезерби рассказал мне о несчастьях, которые вам пришлось пережить. Я имею в виду смерть вашего друга Партриджа. — Мне показалось, что на ее щеках заиграл румянец. В голосе слышалось участие.

— Я рад, что вы знаете о том, где я был, хотя лучше бы не Фезерби сообщил вам о случившемся. — Фезерби был дряхлый старик, которого Чиппендейл нанял для перевозки товаров и материалов. Более неподходящего человека для передачи столь деликатной информации трудно было представить.

— Должно быть, вы очень расстроились. Я сама была потрясена известием о его смерти. Партридж наведывался сюда время от времени, когда ему требовалось что-либо особенное.

Я кивнул, благодарный ей за сочувствие.

— Я пришел к вам так скоро вот по какой причине, — сказал я, вспоминая, как пренебрег сладострастными объятиями Молли Буллок. — Мне не терпится выяснить, что можно, вот об этой вещице. — Я достал из кармана шкатулку в форме храма и передал ее Элис. — Вы можете определить, что это за дерево? Ничего подобного я не видел.

Элис положила шкатулку возле стеклянного колпака светильника, взяла лупу и, склонившись, стала рассматривать узор дерева, плоскую раздвоенную крышу, точеные колонны, резные капители и карнизы. Спустя несколько минут она качнула головой, взяла со стола шкатулку и вернула ее мне.

— Точно сказать трудно — свет тусклый, но мне кажется, я тоже подобного не встречала, хотя, будь здесь отец, он наверняка смог бы определить.

Вероятно, на моем лице отразилось разочарование.

— Можно, я оставлю шкатулку у вас и вернусь завтра, когда вы изучите ее при дневном свете? Мне не хотелось бы причинять вам неудобства, но, боюсь, никто, кроме вас, не сумеет определить породу этого дерева.

Должно быть, мой удрученный вид тронул ее, и, полагаю, ей польстило, что я столь высоко ценю ее способности. Она вновь обратила взгляд на шкатулку и прищурилась, будто роясь в памяти. Внезапно лицо ее просветлело, она посмотрела на меня.

— Возможно, все же я сумею помочь… Подождите немного, пока я закончу письмо, а потом я вам кое-что покажу.

Следующие полчаса, пока она писала, я сидел в кресле и ждал. Ожидание не было мне в тягость. Было видно, что она погружена в свое занятие и совершенно не обращает на меня внимания. Я тем временем с интересом разглядывал ее. На ней был простой наряд — элегантный суконный жакет и юбка густого синего цвета, — который только подчеркивал совершенство ее стройной фигуры. Ее волосы были убраны под белый кисейный чепец, из которого выбивался, падая на плечо, один-единственный локон, переливавшийся сочными оттенками красного дерева. Она писала быстро, выводя буквы крупными размашистыми петлями. Время от времени останавливалась, чтобы обмакнуть перо в чернила, или смотрела на лампу, словно искала нужное слово или фразу, иногда заглядывала в одну из исписанных страниц.

Должен признаться, что под влиянием своего интереса к Элис я уже разузнал кое-что о ее семье у Джорджа Фезерби, престарелого и болтливого возчика. По его сведениям, отец Элис, Джон Гудчайлд, вскоре после внезапной смерти жены покинул Лондон и отправился за границу по делам своего предприятия. Элис осталась во главе лесного двора в Лондоне, хоть и не имела достаточной подготовки для торговой деятельности.

— Вы пишете отцу? — полюбопытствовал я, когда она, спустя какое-то время, подняла голову и перехватила мой взгляд.

— Каждую неделю. В нашем деле много всяких тонкостей.

— Похвально. И он отвечает вам так же регулярно? Она вновь склонилась над письмом.

— Старается. Но доставка его писем зависит от милостей погоды и торговцев, возвращающихся из колоний.

Через несколько минут Элис отложила ручку, собрала по порядку листы — их оказалось шесть, — надписала адрес и запечатала пакет.

— Пойдемте, — сказала она, убирая письмо в карман. — Вот только пошлю брата отправить письмо, и я полностью в вашем распоряжении. Надеюсь, то, что я намерена показать вам, стоит вашего терпения.

Она повела меня через склад, мимо сложенных в громоздкие пирамиды досок, к заднему выходу. Массивная дубовая двустворчатая дверь с встроенной в нее небольшой калиткой открывала доступ во двор, в глубине которого стоял домик со щипцовой крышей. Отодвинув засовы на маленькой дверце, она подхватила одной рукой юбки и, не оглядываясь, резво побежала под мокрым снегом к крыльцу жилого дома. Стараясь не отставать, я неуклюже поспешил следом, сажая комья грязи на свои вязаные чулки.