И тут Бэт почувствовала, что теряет сознание. В самый последний момент ей в голову пришла фантастическая мысль: лицо молодого человека показалось ей ужасно знакомым.
На следующий день пошел дождь. На Пятьдесят второй Восточной улице мгновенно стало скользко, расцвели, разноцветные маслянистые радуги. Дождь смыл всю грязь и унес ее в открытые сточные люки. Люди шли, стараясь спрятаться от низвергающихся с небес потоков воды под зонтами, они были похожи на большие, черные грибы на ножках. Бэт выбежала за газетами после того, как появились, задали свои вопросы и ушли полицейские.
В газетах подробно и с удовольствием сообщалось, что двадцать шесть жителей дома с отстраненным интересом наблюдали за тем, как тридцатисемилетнюю Леону Чиарелли с 455-й Форт-Вашингтон-авеню, что на Манхэттене, зарезал Бертон X. Уэллс, сорокалетний безработный электрик, которого застрелили сменившиеся с дежурства полицейские, когда он ворвался в пивную на Пятьдесят пятой улице, весь в крови и с огромным ножом в руках. Позднее властями было установлено, что этот нож и явился орудием убийства.
Бэт вырвало дважды за этот день. Казалось, ее желудок не в состоянии ничего удержать, а отвратительный привкус во рту невозможно перебить. И еще: она никак не могла заставить себя не думать о том, что видела ночью, во дворе своего дома; страшные картины возникали снова и снова, каждое движение убийцы всплывало в памяти с пугающей четкостью. Откинутая голова женщины, беззвучный вопль. Кровь. Глаза в тумане.
Ее тянуло к окну, все время хотелось заглянуть вниз, посмотреть на цветочную клумбу, двор, улицу. Бэт попыталась отгородиться от безрадостного, серого манхэттенского пейзажа, стараясь вспомнить вид из окна своей комнаты в Беннингтоне: маленький дворик, белоснежная, уютная спаленка, чудесные старые яблоневые деревья; а из другого окна зеленые, радующие глаз луга Вермонта. Она заставляла себя вспомнить о том, как одно время года сменяло другое. Но ей почему-то виделся бетон и залитые дождем, печальные улицы, темные и блестящие, совсем как кровь, лужи на тротуаре.
Она попробовала поработать: открыла крышку старого секретера, который купила на Лексингтон, и склонилась над хореографическими таблицами мизансцен. Но сегодня они показались ей почти бессмысленным переплетением таинственных иероглифов, а вовсе не ярким ритмическим рисунком, на изучение которого она потратила целых четыре года.
Зазвонил телефон. Секретарша из Театра балета Тейлора интересовалась, когда Бэт освободится. Необходимо попросить разрешения не выходить на работу. Бэт посмотрела на свою дрожащую руку на листах с графическим изображением фигур, придуманных Лабаном. Необходимо попросить разрешения не выходить на работу. Тогда Бэт позвонила Гузману, руководителю балетной труппы, и сказала, что задержится с таблицами.
— О Господи, барышня, у меня тут в репетиционном зале сидят десять актеров, и они уже начали потеть в своих трико! Как вы думаете, что я должен делать?
Она рассказала ему о ночном происшествии. И вдруг поняла, что, описывая двадцать шесть свидетелей убийства Леоны Чиарелли, газетчики ни на йоту не исказили истины. Паскаль Гузман выслушал ее, а когда заговорил снова, голос его звучал на несколько октав ниже и слова он стал произносить медленнее. Сказал, что понимает ее состояние и что она может немного задержаться с работой. Однако в нем появилась какая-то отстраненность, он повесил трубку, не дослушав благодарностей Бэт.
Она надела вязаный свитер пунцового цвета и габардиновые брюки в тон, потому что ей просто необходимо было выйти из дома и немного погулять. Зачем? Чтобы подумать. Надевая короткие, на толстой подошве сапожки, Бэт вспомнила о тяжелом серебряном браслете, который видела в витрине магазине Георга Дженсена. В лифте с нее не сводил глаз молодой человек из окна напротив. Бэт почувствовала, что дрожит. Когда он вошел и встал позади нее, она постаралась забиться в самый дальний угол.
Между пятым и четвертым этажами он нажал на кнопку «стоп», и лифт остановился.
Бэт удивленно на него посмотрела, а он как ни в чем не бывало улыбнулся.
— Привет. Меня зовут Глисон, Рэй Глисон, я живу в семьсот четырнадцатой квартире.
Ей хотелось потребовать, чтобы он снова пустил лифт, спросить, по какому праву он выделывает подобные штуки, или объявить о том, что ему следует подумать о возможных последствиях. Она хотела сделать именно это. Но вдруг снова услышала безумный смех, звучавший прошлой ночью, и свой собственный голос, тоненький и неуверенный, совсем не такой, каким он был раньше:
— Бэт O'Нил, я живу в семьсот первой.
Ведь лифт был остановлен. И ей стало страшно. Но он стоял, прислонившись к стенке, прекрасно одетый молодой человек: блестящие, начищенные ботинки, аккуратно причесанные волосы, может быть, высушенные феном, да и вообще он разговаривал с ней так, словно они сидели за столиком роскошного ресторана.
— Вы только что въехали?
— Около двух месяцев назад.
— А где вы учились? В Беннингтоне?
— Да. Как вы догадались?
Он рассмеялся, очень мило:
— Я работаю редактором в религиозном издательстве; каждый год нам приходится сталкиваться с выпускницами Беннингтона, Сары Лоренс и Смита. Они появляются словно кузнечики, и все до одной готовы сотворить революцию в издательском деле.
— Ну и что в этом плохого? Вы говорите так, будто они вам не нравятся.
— Что вы, я их просто обожаю, они очаровательны. Все эти девушки думают, что умеют писать лучше, чем те авторы, которых мы печатаем. Я недавно познакомился с одной симпатичной крошкой, так вот мы разнесли в пух и прах три ее книги, а она взяла и переписала их заново, все три. Если я не ошибаюсь, сейчас она работает посудомойкой в каком-то баре.
Бэт промолчала. Если бы это был кто-нибудь другой, она обязательно навесила бы на него ярлык женоненавистника.
Но она вспомнила те страшные глаза. И лицо молодого человека казалось ужасно знакомым. Бэт нравилось с ним разговаривать; да и сам он показался ей весьма симпатичным.
— А какой город ближе всего расположен к Беннингтону?
— Олбани. Около шестидесяти миль.
— Сколько туда ехать?
— Из Беннингтона? Примерно полтора часа.
— Наверное, просто замечательно проехать по дорогам Вермонта, они такие красивые. У вас ввели совместное обучение, насколько мне известно. Ну и как, успешно?
— Не знаю.
— Не знаете?
— А я уже тогда заканчивала.
— И чем вы там занимались?
— Хореографией, специализировалась в записи мизансцен в балете.
— Если я не ошибаюсь, в Беннингтоне принято выбирать курсы. Вам ничего не навязывают, например, можно не изучать естественные науки, если вам не хочется. — И, не меняя тона, он вдруг сменил тему: — То, что произошло вчера, ужасно. Я видел вас в окне. Многие смотрели. Это было действительно ужасно.
Она тупо кивнула, страх вернулся.
— Если я правильно понял, его взяли. Какой-то придурок, никто даже не знает, почему он убил ее и зачем ворвался в бар. Это и вправду было кошмарное зрелище. Мне бы очень хотелось как-нибудь с вами поужинать, если вы свободны.
— С удовольствием.
— Может быть, в среду? Я знаю один симпатичный аргентинский ресторан. Надеюсь, он вам понравится.
— С удовольствием.
— Почему бы вам не нажать на кнопку, чтобы лифт снова поехал, — сказал он и улыбнулся.
Бэт так и сделала, не переставая задавать себе вопрос, зачем остановила лифт.
Во время третьего свидания они поссорились в первый раз.
На вечеринке, которую устраивал директор отдела телевизионной рекламы, живущий на девятом этаже их дома. Он только что закончил серию роликов для «Сезам-стрит» (буквы «П» — Подземный переход, «Т» — Туннель, «л» строчная — лодки, «м» строчная — машины; числа от одного до шести и от одного до двадцати; слова «светлый» и «темный»), поэтому отмечал свое расставание с иссушающей тоской мира рекламы (и семьюдесятью пятью тысячами долларов в год, которые приносила эта работа) и переход в милую его сердцу область программирования (который повлек за собой смену социального положения). Бэт никак не могла уловить, чему он радуется, а когда в дальнем углу кухни заговорила с ним об этом, его доводы показались ей несерьезными. Но он выглядел счастливым, а его подружка, длинноногая бывшая манекенщица из Филадельфии, то подходила к нему, то снова устремлялась к гостям. Она была похожа на изысканное подводное растение — касалась его волос, целовала в шею, шепотом произносила какие-то слова, в которых звучали гордость и скрытая сексуальность. Бэт чувствовала себя как-то странно, хотя обстановка на вечеринке была беззаботной и веселой.
