– Да-да, – подтвердил Касдан.

– Чем я могу вам помочь?

– Я хочу больше узнать о Гетце. Понять, что он был за человек.

Святой отец набросал привычный портрет. Образцовый иммигрант, безгранично преданный музыке. Из духа противоречия Касдан задал провокационный вопрос:

– А о том, что он гомосексуалист, вы знали?

– Догадывался.

– И вас это не смущало?

– С какой стати? Похоже, у вас не слишком… широкие взгляды, инспектор.

– Как по-вашему, Гетц жил двойной жизнью?

– Вы имеет в виду его гомосексуализм?

– Или что-нибудь еще. Извращенные вкусы, сексуальные отклонения…

Касдан ожидал возмущенной вспышки – он нарочно перегнул палку. Но ответом ему было только молчание. Казалось, священник задумался.

– Вы что-то за ним замечали? – настаивал армянин.

– Не совсем так…

– Вам что-то известно?

– Возможно, здесь нет никакой связи… Но у нас кое-что произошло.

– Что именно?

– Пропал певчий. Из нашего хора.

– Ребенок?

– Да, ребенок. Два года назад.

– Как это случилось?

– Мальчик исчез, вот и все. Словно испарился. Бесследно. Сначала думали, он сбежал из дома. Следствие выяснило, что он собирал вещи. Но от такого ребенка, как он, никто не ожидал ничего подобного.

– Погодите, я припаркуюсь.

Касдан подъехал к надземному метро на бульваре Шапель. Он поставил машину в тени металлических конструкций, выключил мотор и вынул блокнот.

– Имя мальчика, – процедил он, снимая колпачок с фломастера.

– Танги Визель.

– Еврей?

– Нет. Католик. Возможно, у него еврейские корни, я не знаю. Фамилия пишется как слышится.

– Сколько ему было лет?

Судя по голосу, у священника перехватило горло:

– Вы говорите о нем в прошедшем времени. Но мы не знаем наверняка…

– Сколько лет ему было тогда?

– Одиннадцать.

– При каких обстоятельствах он исчез?

– После репетиции. Он покинул приход, как и другие дети, в шесть часов вечера во вторник. Но домой так и не вернулся.

– Какого числа?

– В начале учебного года. В октябре две тысячи четвертого.

– Расследование проводили?

– Ну конечно. Но оно ничего не дало.

– Не помните, какой отдел занимался этим делом?

– Нет.

– А фамилию полицейского?

– Не припомню.

– Вы когда-нибудь слышали об ОЗПН?

– Нет.

– А почему вы вдруг заговорили об этой истории? Вильгельма Гетца в чем-то подозревали?

– Нет, конечно! Куда вы клоните?

– Его допрашивали?

– Всех нас допрашивали.

Короткая пауза. Касдан чувствовал, что вот-вот узнает нечто важное.

– Святой отец, если вам что-то известно, самое время сказать об этом.

– Мне нечего добавить. Просто Вильгельм был последним, кто видел Танги в тот вечер.

Священник был в смятении. Армянин продолжал:

– Потому что он был регентом?

– Не только. После репетиции Вильгельм тоже уходил. Так что часть пути он шел вместе с детьми. Полицейские спросили, не провожал ли он Танги…

– И что же?

– Вильгельм Гетц сказал «нет». Им было не по дороге.

– Где жил мальчик?

– Это важно для вашего расследования?

– Все важно.

– Визели живут в Четырнадцатом округе. На улице Булар, пятьдесят шесть, неподалеку от улицы Дагер.

Записав адрес, Касдан спросил:

– Это все, что вы можете сообщить мне о Гетце?

– Да. И повторяю: в деле Визеля его никогда ни в чем не подозревали. Сожалею, что рассказал вам об этом.

– Не переживайте. Я все понял правильно. Я зайду к вам завтра.

– Зачем?

У Касдана едва не вырвалось: «Чтобы прочитать по глазам, что ты утаил», но вместо этого он ответил: «Простая формальность». Отключив телефон, он почувствовал, как по телу прокатился озноб. Не исключено, что исчезновение ребенка и убийство Гетца как-то связаны.

Он убрал блокнот и фломастер, вгляделся в высокие арки надземного метро. Подумал о том, что узнал от Мендеса. Подозрение в сексуальных извращениях. А теперь еще и пропавший ребенок… Касдан задумался, а был ли Гетц таким уж безобидным… Он с трудом подавлял желание сложить вместе три определения: гомосексуалист-извращенец-педофил.

А что, если Волокин прав?

Касдан боролся с сомнениями. Сам способ убийства противоречил предположению об убийце-ребенке. Неизвестное орудие убийства. Неведомый сплав. То, что мишенью послужили барабанные перепонки. Все это шло вразрез с версией о детской мести.

Касдан завел машину и поехал дальше по бульвару Рошешуар.

«Дети никогда не виновны».

Теперь реплика Ремю звучала фальшиво.

Она уже не казалась аксиомой.

Седрик Волокин принарядился.

Поношенный черный костюм. Грубая белая рубашка с торчащим воротником. Темный помятый галстук, вроде тех, что носят дети, с ложным узлом на резинке. Все тонуло под тяжелой военной курткой цвета хаки.

В этом наряде было что-то трогательное – неловкое, наивное. Не говоря уже о кроссовках, разом сводящих на нет все попытки выглядеть элегантным. Кроссовки «конверс». В этой детали Касдан усмотрел вещественное доказательство сходства Волокина с ребятишками из собора.

Русский ждал его у решетки «Cold Turkey», словно автостопщик. Едва заметив «вольво» Касдана, он подхватил сумку и побежал навстречу.

– Ну что, папаша? Передумал?

Касдан позвонил рано утром и предупредил, что заедет за ним ровно в десять. Условия сделки простые: он давал Волокину день, чтобы допросить детей и найти доказательства его теории. Одновременно он позвонил начальнику ОЗПН Греши и предупредил, что забирает парня из заключения. «На стажировку». Комиссар, похоже, удивился, но вопросов задавать не стал.

– Залезай.

Волокин обошел машину. Касдан заметил у него на плече армейскую сумку. В таких в Первую мировую солдаты таскали гранаты.

Русский сел на пассажирское сиденье. Армянин тронулся. Первые километры прошли в молчании. Минут через десять парень взялся за вчерашнее. Папиросная бумага. Светлый табак…

– Ты что делаешь?

– А вы как думаете? Сам директор центра раздает нам гашиш. Говорит, это природный продукт. В столовой висит табличка: «Да здравствует конопля!» Представляете?

– А тебе никогда не говорили, что это вредно для мозгов?

Волокин провел языком по клейкому краю папиросной бумаги и склеил два листочка.

– Там у нас это наименьшее из зол.

– В Камеруне говорили: «Пуля в заднице лучше пули в сердце».

– Вот-вот. А какой он, Камерун?

– Далекий.

– От Франции?

– И от нынешних времен. Иногда мне не верится, что я там был.

– Я и не знал, что там была война…

– Ты не один такой. И слава богу.

Волокин осторожно извлек из фольги палочку конопли. Поджег зажигалкой уголок и раскрошил его над табаком. Пьянящий запах наркотика заполонил салон. Касдан опустил стекло, подумав, что денек уже принимает странный оборот.

Он решил перейти прямо к делу:

– Как ты прознал про Танги Визеля?

– Кого-кого?

– Танги Визеля. Пропавшего мальчишку из хора Нотр-Дам-дю-Розер.

– Какой мальчишка? Какой еще хор?

Касдан оглянулся на Волокина – тот скручивал косяк.

– Так ты не в курсе?

– Клянусь, ваша честь, – ответил тот, поднимая правую руку с косяком.

Касдан сдал назад и свернул на подъездной путь к автомагистрали. Ночью он выяснил, какая следственная группа занималась исчезновением маленького Танги: ребята из третьего подразделения судебной полиции на проспекте Мен, а вовсе не отдел по защите прав несовершеннолетних. Так что русский вполне мог и не знать.

Он вкратце изложил ему суть дела:

– Два года назад пропал мальчишка. Он пел в одном из хоров, где Гетц был регентом. В церкви Нотр-Дам-дю-Розер.

– Я не знал даже, что Гетц руководил не одним хором. А при каких обстоятельствах он пропал?

– Вечером мальчик вышел из прихода, а домой так и не вернулся.

– Может, пустился в бега?