– Я смотрю, твои рефлексы восстанавливаются.

Волокин в ответ только кивнул. Светлый табак, разложенный на папиросной бумаге, даже не просыпался с колен.

– Уж получше ваших, папаша.

Касдан отступил, высвобождаясь из его хватки. Он швырнул на землю свой «меч».

– Не сомневаюсь, сынок. Но давай обойдемся без обидных кличек. – Он хлопнул в ладони. – Не пора ли нам познакомиться?

– Ни к чему. Я и так все о вас знаю.

– Это меня и интересует. Что тебе обо мне известно?

– Лионель Касдан. Армянский крестоносец. Готовый защищать любыми средствами вдову, сироту и всех невинных… Особенно если они армяне.

– Как ты узнал об убийстве?

– Через Генеральный штаб. Одна приятельница дежурит на площади Бово. Она пересылает мне то, что меня интересует.

Выходит, Касдан угадал. Он попытался изобразить мужскую солидарность.

– Трахаешь ее? – Он подмигнул.

– Нет. – Волокин наконец свернул самокрутку наверняка предназначавшуюся под косяк, но теперь он не стал добавлять в нее травку. – Я не такой, как вы.

– Как я?

– Мне говорили, вы и дырку в стене готовы натянуть.

Армянин испытал смешанное чувство. Лестно, что ему до сих пор приписывают достоинства жеребца. Но и обидно. Легенда, которую он всю жизнь старательно поддерживал, отчасти ложная, теперь казалась ему пошлой. От истощенного, плохо выбритого молодого человека веяло куда более притягательной чистотой.

– Проехали. Значит, ты получил телекс Верну?

– Ну да, по электронке.

– В котором часу?

– Вчера вечером. Около одиннадцати.

– А сегодня утром ты позвонил в криминалистический учет?

– Хватит вопросов. Вы знаете ответы.

– Но я не знаю, почему тебя так интересует это дело.

– Оно касается детей.

– Оно касается одного ребенка. Свидетеля. Ты считаешь себя специалистом?

Русский улыбнулся ему краешком губ. Чувственная вспышка, наверняка потрясавшая целые этажи секретарш в префектуре полиции.

– Касдан, вам ведь тоже известна моя история. Так что давайте сэкономим время.

– Ты – легавый из отдела по правам несовершеннолетних. У тебя свои счеты с педофилами. Но ты не специалист по насильственным преступлениям. И не психолог, которому поручено допрашивать детей, замешанных в этом деле.

Тот улыбнулся еще шире, и Касдана поразило, сколько в этой улыбке того, о чем он и не догадывался: юности, пылкости, жизнерадостности.

Русский закурил и направил сигарету на Касдана:

– Я вам нужен.

– Чтобы допрашивать ребятишек?

– Не только. Чтобы сорвать банк в этой игре.

Касдан расхохотался:

– Не строй из себя крутого, дай мне наводку.

Молодой полицейский глубоко затянулся и бросил на старого вояку взгляд. Под усилившимся дождем его глаза блестели хрустальным блеском. На ресницах сверкали дождевые капли. Касдан понял. Ломка, апатия, уязвимость соскочившего наркомана – все это лишь для отвода глаз.

Развалина обернулась гением.

Солдат, способный стать командиром.

– Отпечаток кроссовки.

– И что?

– Его оставил не свидетель.

– Нет?

– Это след убийцы.

Светлые глаза погрузились в зрачки Касдана.

– Убийца – мальчишка, Касдан.

– Мальчишка? – тупо повторил за ним армянин.

– Вот моя версия: Гетц был педофилом. Один из певчих свел с ним счеты. Конец истории, Касдан. Месть изнасилованного ребенка. Детский заговор.

Всю обратную дорогу одна фраза не шла у Касдана из головы. Знаменитая реплика Ремю из фильма Анри Декуэна «Неизвестные в доме». В роли адвоката-пьяницы он бросает суду: «Дети никогда не виновны!» Касдан повторил эти слова вслух, подражая южному акценту актера: «Дети никогда не выно-о-овны…»

И тут же ему вспомнились слова молодого полицейского: «Убийца – мальчишка». Нелепо. Чудовищно. Бред. За сорок лет службы Касдан ни разу не сталкивался с убийством, совершенным ребенком, – разве что очень редко читал о таком в газете, в разделе происшествий. И вот пожалуйста. Проехал пятьдесят километров, потратил три часа времени, чтобы услышать такую чушь.

О Волокине у него уже сложилось определенное мнение. Молодой русский – чокнутый. Накрученный, переживший детскую травму, не удивительно, что ему повсюду мерещатся стервятники-педофилы. Они пожали друг другу руку, обменялись номерами мобильных, но Касдан дал понять, что этим стоит ограничиться. Пусть отдыхает в своей клинике и больше не встревает в его расследование.

Он посмотрел на часы. 21.00. Меньше чем через полчаса он будет дома. Сварит себе горячего кофе и возьмется за книги. Похоже, политический след самый правдоподобный. К утру он будет знатоком политической истории Чили.

Он подъезжал к кольцевому бульвару, когда зазвонил мобильник.

– Это Мендес.

– Есть новости?

– И да и нет. Как я и думал, результаты анализа на токсины отрицательные. Зато есть кое-что другое. – Патологоанатом прокашлялся и продолжал: – Кое-что непонятное. Я завершил исследование шрамов – в частности, на члене. Изучил их под микроскопом.

– И что?

– Они появились не в семидесятых годах. Куда там. В некоторых даже содержится гемосидерин. Следы железа, проще говоря, крови. А это значит, что рубцы едва образовались.

– Неужели его пытали в этом году?

– Да нет, не пытали. По-моему, тут все куда гаже…

– То есть?

– Он сам себя изувечил. Такие раны характерны для некоторых видов извращений. Ты перевязываешь себе член, чтобы повысить чувствительность…

Армянин хранил молчание. Мендес продолжал:

– Знал бы ты, с чем приходится сталкиваться… Да вот на прошлой неделе я получил фрагмент фаллоса. По почте. Кусочек члена, клянусь. И на этом кусочке…

– Ты считаешь Гетца извращенцем?

– Садомазохистом. Хотя я не уверен на все сто. Но мне нетрудно себе представить, как он кромсает свой пенис…

Касдан подумал о Насере – молодом педике. Участвовал он в этих грязных забавах? Тут он вспомнил об их эротических играх на водопроводной станции. Наметился новый след. Причудливый мир извращенцев. И версия о неизвестном сексуальном партнере, садисте и убийце.

– Больше ничего?

– Еще с протезом не все ясно.

– Какой протез?

– Я тебе вчера говорил, что Гетц перенес операцию.

– О'кей. Вспомнил.

– По номеру протеза я хотел выяснить, где он изготовлен и кем была сделана операция.

– Не вышло?

– Нет. Хотя происхождение мне известно – протез изготовлен крупной французской лабораторией, но не удалось установить, какая клиника его приобрела. Никаких следов.

– Как ты это объяснишь?

– Получается, что его вывезли за границу. Но тогда остался бы след на таможне. А его нет. Протез покинул Францию, но никакой иной границы не пересекал. Совершенно непонятно.

Касдан терялся в догадках. Может, это просто бюрократическая ошибка? Пока его больше занимало другое открытие: возможная склонность чилийца к садомазохизму.

Касдан поблагодарил Мендеса за очередной факт, который узнал на несколько часов раньше Верну, и отключился. Свернул с кольцевого бульвара на улицу Шапель, наслаждаясь отсутствием пробок. Вообще-то эта дорога вечно забита. А еще ему нравился ночной Париж под дождем: блестящий и умытый. Сорок лет ему приходилось ездить ночью по городу, и до сих пор не надоело.

Снова зазвонил телефон.

Касдан ответил, выруливая на улицу Мак-Дормуа.

– Месье Касдан?

– Это я, – сказал он, не узнавая голос.

– Я отец Станислас. Священник прихода Нотр-Дам-дю-Розер в Четырнадцатом округе.

Один из тех, кого он не застал, объезжая сегодня храмы.

– Я узнал о смерти Вильгельма Гетца. Чудовищно. Невероятно.

– Кто вам сообщил?

– Отец Саркис. Оставил сообщение. Мы хорошо знакомы. Вы – тот инспектор, которому поручено следствие?

«Инспектор». Сколько еще веков будут использовать это слово, полностью вышедшее из употребления? Но не ему привередничать.