В дополнение к этому «драконовскому законодательству» Екатерине было запрещено писать кому бы то ни было прямо: все ее письма, включая адресованные родителям и родственникам, теперь должны были просматриваться и изучаться Коллегией иностранных дел.
Одновременно от двора были отлучены несколько молодых дворян, в обществе которых великая княгиня до сих пор могла иногда отвлечься от своих горестей, рассеять одиночество. И мало того, что юноши эти были изгнаны из дворца – их даже и из столицы выслали. Так, например, трое Чернышевых (два брата и их кузен), красивые молодые люди с приятным обхождением, были направлены в оренбургские полки лейтенантами.
Придворная надзирательница, Мария Чоглокова, в чьи обязанности входила слежка за Екатериной, была дальней родственницей императрицы,[60] а придворным надзирателем стал не кто иной, как ее муж, важный господин, который в то время находился с миссией в Вене. Это примерное семейство призвано было служить примером для великокняжеской четы. Марию Чоглокову можно было назвать образцом добродетели: верная и преданная мужу, как все говорили, чрезвычайно набожная, она смотрела на мир глазами Бестужева. Но главное – в двадцать четыре года она имела уже четверых детей! При необходимости пара придворных надзирателей прибегала к помощи дополнительного наставника молодых людей – князя Репнина. Его долг также состоял в том, чтобы побуждать Екатерину и Петра к благоразумию, благочестию и любви ко всему русскому.
Имея на руках подобные козыри, Елизавета Петровна обрела уверенность: теперь она сможет укротить и объединить недружную чету. Однако довольно скоро ей пришлось с глубоким огорчением убедиться: когда мужчина и женщина не подходят друг другу, вызвать у них взаимную любовь так же трудно, если не невозможно, как примирить между собой две страны с прямо противоположными интересами.
В мире, как и в ее доме, царили между тем взаимонепонимание, соперничество, излишняя требовательность, противостояния… То и дело одни государства рвали отношения с другими. Угрозы войн и местные беспорядки, составленные на скорую руку мирные договоры с сосредоточиванием войск на границах – в результате всего этого после нескольких побед французской армии в Соединенных провинциях Елизавета была вынуждена согласиться с необходимостью послать экспедиционный корпус к рубежам Эльзаса. Не расписываясь в своей враждебности к Франции, императрица, таким образом, побуждала ту стать более сговорчивой на переговорах с противниками. 30 октября 1748 года по договору, подписанному в Экс-ла-Шапель,[61] Людовик XV отказался от завоеваний в Нидерландах, а Фридрих II сохранил за собой Силезию. Русская царица, вышедшая из игры, ничего не проиграв, но ничего и не выиграв, разочаровала всех, и единственным из европейских государей, кто был доволен тем, как уладились все проблемы, оказался король прусский.
Однако к тому времени Елизавета окончательно пришла к убеждению, что у Фридриха II в Санкт-Петербурге – просто-таки в стенах царского дворца! – есть приверженец, причем приверженец из самых активных, успешных, а потому опасных, и что этим приверженцем является великий князь Петр Федорович. Мальчишка, которого ей всегда было трудно переносить, с каждым днем становился, по ее мнению, все более странным, чуждым и противным. Императрица жаловалась Разумовскому: «Племянник раздражает меня донельзя!.. Просто чудовище, черт его побери!..» Желая оздоровить атмосферу в окружении великого князя и сделать это окружение не таким германофильским, Елизавета Петровна принялась с ожесточением выкидывать из своей свиты голштинских дворян и избавляться от тех, кто пытался заменить их. Вокруг великого князя образовалась пустота: вскоре не осталось никого, вплоть до лакея Петра Федоровича, некоего Ромбаха, кто не побывал бы в застенке из-за какого-нибудь пустяка. Чем было себя утешить публично оскорбленному и униженному молодому человеку? Как обычно – экстравагантными прихотями! Теперь он не расставался со своей скрипкой, часами терзая слух жены. Речи его стали такими бессвязными, что Екатерине казалось порой, что он сходит с ума, и ей нестерпимо хотелось сбежать. Если муж видел, что великая княгиня сидит с томиком в руках, он тут же выхватывал у нее книжку и приказывал играть с ним в деревянных солдатиков: коллекция у него была большая, битвы получались, с его точки зрения, превосходные. Еще немного времени спустя престолонаследник безумно полюбил собак. Это была истинная страсть: он поселил дюжину псов прямо в супружеской спальне, не слушая просьб и протестов Екатерины. А когда она жаловалась на лай и отвратительный запах, принимался оскорблять ее и кричать, что скорее пожертвует ею, чем своей сворой…
Одинокая и несчастная, Екатерина искала если не друга, то хотя бы человека, с которым можно откровенно поговорить. Поиски в конце концов уперлись в лейб-медика государыни, знакомого нам и неизменного Лестока. Тот проявил к молодой женщине интерес, даже симпатию. Она надеялась обрести в докторе союзника как против «прусской клики», так и против Ее Величества, которая продолжала корить невестку за бесплодие, между тем как та была тут совершенно ни при чем. Лишенная возможности свободно переписываться с матерью, Екатерина прибегла к помощи врача: тот мог отыскать обходные и весьма надежные пути, чтобы письма попадали к адресату. И Бестужев, ненавидевший Лестока, в котором видел потенциального противника, радостно потирал руки, узнав, что «лекаришка» оказывает услуги великой княгине, нарушая тем самым строжайшие инструкции Елизаветы. Вооружившись этим разоблачением, великий канцлер отправился к Разумовскому и сообщил тому: во-первых, Лесток – платный шпион иностранных канцелярий, а во-вторых, Лесток стремится дискредитировать фаворита в глазах Ее Величества. Это клеветническое заявление отлично согласовалось с откровениями секретаря придворного врача, некоего Шапюзо, который под пытками признался во всем, что от него требовали. Совокупность этих более или менее убедительных доказательств заставила Елизавету Петровну насторожиться. Вот уже несколько месяцев она избегала лечения Лестока. Если он стал ненадежен, если ему больше нельзя верить – пусть расплатится!
В ночь с 11 на 12 ноября 1748 года Лестока внезапно и безжалостно разбудили и препроводили в Петропавловскую крепость. Специальная комиссия, членами которой стали генерал Апраксин и граф Шувалов, а председателем Бестужев, обвинила врача в том, что он продался Швеции и Пруссии, что он ведет тайную переписку с скомпрометировавшей себя принцессой Иоганной Ангальт-Цербстской, матерью великой княгини Екатерины Алексеевны, что вступил в заговор против императрицы всея Руси. Лестока подвергли пыткам, после чего – не слушая заверений в невиновности и клятв – выслали в Углич. Имущество лейб-медика было конфисковано, он лишился всего. И тут Елизавета внезапно смягчилась. Императрица согласилась сначала на то, чтобы жена осужденного жила с ним в тюремной камере, потом – чтобы она отправилась вслед за мужем в изгнание. Быть может, государыня сжалилась над тем, кого должна была покарать согласно царской прерогативе, а может быть, просто сохранила теплое воспоминание о верном слуге, всегда спешившем услужить ей, вот и смягчила наказание.
Лесток предложил неизвестному 50 рублей, если он откровенно скажет, кто он такой и кто его посылает шпионить. Неизвестный упорствовал и уверял, что ни от кого не получал поручения шпионить. Лесток приказал позвать из своего караула унтер-офицера и гренадера и хотел заставить батогами неизвестного открыть – кто он такой. Тогда неизвестный объявил, что он – человек какого-то гвардейского офицера, который поручил ему наблюдать за каждым шагом Лестока и Шапюзо. Лесток тотчас поехал во дворец, упал к ногам императрицы, уверял в своей всегдашней верности и преданности и просил удовлетворения за оскорбление. Елизавета выслушала его ласково, просила потерпеть и обещала расследовать дело. Успокоенный Лесток отправился от государыни в дом того же прусского купца, где оставил других собеседников, и пробыл там до полуночи. Между тем Елизавета дала приказание арестовать и отвезти в крепость Шапюзо и четырех служителей Лестока, о которых предполагалось, что они могут сообщить сведения о поведении Лестока. Императрица говорила своим приближенным, будто считает преступным уже то, что эти господа взяли на себя роль судей над чужим человеком, и если они совершенно невинны, то нечего им страшиться шпионства над собой. 22 декабря Лесток попытался еще раз явиться к государыне, но его не допустили, а 24 декабря, в 11 часов утра, генерал Апраксин с солдатами явился в дом Лестока и объявил ему арест в его доме, причем запретили ему «употребление ножей и всякого острого орудия». Жена Лестока была в церкви и в тот день причащалась: по возвращении домой и она получила приказание оставаться в своем доме под арестом. В этот самый день при дворе устраивалась помолвка фрейлины Салтыковой; государыня была отменно весела, а сам Лесток был назначен в числе шаферов невесты, но, разумеется, теперь не явился. Наконец, 26 декабря императрица оставила столицу и перебралась в Царское Село, а Лесток, того же дня вечером, вместе с женою был отвезен в крепость. Александр Шувалов, заменивший недавно умершего Ушакова в начальстве тайною канцелярией, вел допрос над Лестоком и его соучастниками.[62]
