Просторная комната, с низким потолком без окон, – в ней проведут Наталья и Вася первую брачную ночь. Большая, спрятанная наполовину в альков кровать, перед огромной чугунной печью, в которую с другой стороны стены работники подбрасывают дрова. Время от времени один из них, крадучись, пробирается в комнату, плескает ведро воды на раскаленный металл и исчезает, причастный тайне. У Васи перехватило дыхание. Он ничего не видит из-за густого пара, словно попал в туман. Зато Наталья не замечает ни этой жары, ни спертого воздуха: похоже, ей интересно, необычная обстановка ее забавляет. Так как Вася застыл с опущенными руками, прячет глаза и молчит, она решает действовать первой и сама, не дождавшись, пока он попросит, распускает верхнюю часть корсажа. Взволнованный, Вася готов встать перед ней на колени в знак благодарности. Но она уже подошла к нему и, забыв про себя, принялась сноровисто раздевать его. Где она так хорошо научилась снимать одежду с мужчин? Безропотно ей подчиняясь, удивляясь ловким движениям рук, он одновременно огорчался и радовался, восхищался и ревновал. Кажется, то не Наталья, а какая-то незнакомая женщина снимает с него кафтан, рубашку и готовится снять штаны. Не женился ли он по неведению на прелестной колдунье, прошедшей школу Бирона, и не только Бирона, – вот о чем Вася сейчас себя спрашивал. Наталья тем временем, усадив его на кровать, стала стаскивать сапоги, что входит в обязанность женщины с первого дня замужества. Она низко склонилась над ним, снимая сапог. В полукружье корсажа мелькнула нежная ложбинка между грудей. Плоть шута взбунтовалась. А Наталья, как бы оправдываясь за свое нетерпение, шептала:

– Ишь, напустили пару!.. Уморят, не ровен час! Не стыдись! То не грех, что ты голый, грех – при такой жаре в одеже сидеть.

Раздев его донага, она нарочито медленно разделась сама, оставив на себе лишь легкие, розовые с фестончиками панталоны изо льна, чтобы, сняв их в последний момент, явить перед Васей последний секрет женской прелести. Обнаженная, в этих розовых панталончиках, она с улыбкой склонилась над ним и стала жадно разглядывать. Существо для забавы, Вася привык во дворце к любопытным взглядам на представлениях шутов, тому Бог свидетель. Но сейчас он растерялся. В этом странном союзе с обычной женщиной он не товарищ в любовной игре, а скорее кукла с оторванным ухом или ногой, кукла, которую девочка не бросает из жалости. Несомненно, уродству обязан он за такое внимание. Темный, сладостный интерес к калекам и христианское сострадание против воли тянут ее к нему. Поразмыслив, Вася вынужден был признать, что одно не лучше другого. Но ведь она его не отвергла, как он опасался, не отвернулась с холодным пренебрежением или, хуже того, с отвращением. Разве сейчас не это главное для него?

Глядя на Наталью, призывно лежащую на кровати, он подумал, что еще больше расположит к себе эту женщину, если не станет ей докучать ласками. Поспешность ее оттолкнет, надо себя сдерживать. Но едва они соприкоснулись горячими, липкими от пота телами, как Вася потерял голову и думал лишь об одном: поскорей получить «свой интерес», как некогда, в случайном соитии с девками. Пока он неловко старался доставить приятное ей и получить удовольствие сам, она с лукавым видом бывалой женщины наблюдала за ним. Теперь он не сомневался: Наталья еще до него познала все тайны плотской любви. Эта мысль раздражала, дурманила голову. Что более лестно – быть первым мужчиной у женщины или мужчиной, которого женщина предпочла другим? Попирая со злостью гладкое, в мягких округлостях тело, шут утолял темную страсть к разрушению. Жажду уродов оскорблять красоту. Потребность людей-недоносков утверждать свою власть над нормально рожденными, выставлять счет удачливым. Через какое-то время он свалился без сил и, опустошенный, лежал рядом с этим прекрасным созданием, женщиной, ставшей его женой по воле нелепого случая, и был благодарен за то краткое счастье, которое она ему подарила, не получив, по всей вероятности, ничего взамен. С пересохшим ртом, влажной кожей, она в своем неуборе была еще соблазнительней. А он, истекая стыдом и потом у чрева жены, думал о том, согласится ли она выдержать новый приступ, когда он придет в себя.

Следуя старинному обычаю, вокруг брачного ложа, по распоряжению государыни, были расставлены бочонки с зерном и снопы пшеницы, дабы у молодоженов сбылось все то, что обещает обычно церковь целомудренной паре. По недостатку житейского опыта, Вася не мог распознать, где у Ее Величества кончались большие имперские замыслы и начинались мелкие личные интересы. Уже не раз царица, оставаясь в тени, вершила его судьбу, а потому он привык думать, что она печется о маленьких людях так же, как о делах государственных. Ее незримое участие приободряло и побуждало к действию, почти как обнаженная плоть Натальи, которая, свернувшись рядом, с улыбкой наблюдала за ним, по всей вероятности, забавляясь его несоразмерным телу карлика детородным органом, хорошо сформированным, как у крепкого парня. Подстрекаемый нескромным вниманием, он вновь овладел ею и был теперь безупречен.

Как и ожидалось, простыни после любовных забав остались по-прежнему чистыми. Этого обычно бывало достаточно, чтобы муж подал жалобу и брак, по решению церковных властей, был расторгнут. Но Вася не возмущался, в глубине души его даже устраивало, что Наталья взошла на брачное ложе не девственницей: изъян жены смывал с него прошлые прегрешения и оправдывал будущие. Опозоренная до свадьбы невеста и жених-урод – у них не было повода для взаимных упреков. Сами того не желая, они поквитались. В порыве страсти Вася вновь набросился на уже остывшую, лежащую перед ним без желания жену. Наталья расхохоталась: мужская неугомонность карлика не вязалась с его сложением. В эту ночь они будут еще не раз кидаться друг другу в объятия, то с бешеной страстью, то с нескончаемой нежностью.

Потных, счастливых любовников наконец сморил сон. А верные государыне люди тем временем под руководством Бирона готовились распечатывать баню.

Фаворит пришел самолично справиться, как себя чувствуют новобрачные после ночи любви, проведенной в парной бане. Убедившись, что оба в хорошей форме, он распорядился облить молодых холодной водой. Из уважения к стыдливости, Васю препоручат профессиональному банщику, Наталью доверят банщице, после чего Бирон отвезет молодых во дворец, где муж под присягой заверит Ее Величество, что взял в жены девственницу и что у него есть тому доказательства. Вася незамедлительно и с охотой согласился на лжесвидетельство, уповая на то, что эту ложь перевесит подспудная правда. В самом деле, разве не он был первым и, скорее всего, последним карликом, совратившим Наталью, хотя и не был первым ее любовником?

Cразу же после свадьбы Наталью и Васю засыпали лестными приглашениями, одно заманчивее другого. За право выставить напоказ разнородную пару сражались самые уважаемые семьи города, так велик был соблазн, прикрывшись радушием, посмеяться над необычным видом супругов. Казалось, весь вельможный Петербург обязался в течение пяти недель чествовать тех, кого за глаза называл Красавицей и Чудовищем – старая французская сказка традиционным для сказок способом устно дошла до России. Наталье льстило внимание круга людей, близких к царице, тогда как Вася страдал, угадывая за их обходительностью насмешку.

Молодые жили на Мойке, в особняке отца, ожидая, когда освободится дом на другом конце города, из которого прежде надобно было выселить прочно обосновавшегося там жильца. Старый чиновник вот уже как двенадцать лет квартировал у боярина. К несчастью, почтенный старичок, сохранивший связи в верхах, отказался покинуть дом, пока не найдет подходящего для себя помещения. Поиски грозили быть долгими. Впрочем, переезд с одного конца города на другой Васю теперь не прельщал, хотя поначалу он ему радовался. Он понимал, что с переменой места в их жизни ничего не изменится. Оставаясь в столице, он будет по-прежнему обречен сопровождать жену на светские приемы, где люди будут тайком над ними смеяться. Если раньше он, актер, жадный до рукоплесканий, готов был служить мишенью издевок, то теперь, когда рядом была жена, ему с каждым разом становилось труднее сносить смех толпы. То, что было почетно для одного, для двоих звучало как оскорбление. Хотелось убежать от этих благополучных людей, избавиться от их унизительного внимания, поселиться с Натальей вдали от всех, найти такое пристанище, где они будут любить друг друга любовью, которую никому не дано понять.