Уединиться в деревне – в этом видел Вася спасение. Ему представлялось Болотово, где прошло его тихое одинокое детство. Именно туда разумней всего уехать, чтобы оградить семью от злых языков. Тем более что после женитьбы, пользуясь положением шута в запасе, он был волен жить где угодно и как заблагорассудится, разумеется, при условии быть готовым в любой момент по приказу Ее Величества явиться на службу. Вася попытался увлечь Наталью задуманным. Но у той нашлось полно отговорок. Среди прочих была и такая: «Провести медовый месяц в деревне среди дурно пахнущих мужиков и скота – глупо!» Ее поддержали Евдокия и Пастухов. Васино бегство не замедлит сказаться на настроении Ее Величества, придирчивой к мелочам. Не подумает ли она, упаси Господи, что Наталья и Вася оставили блестящее петербургское общество из неуважения к тем привилегиям, которые были дарованы новобрачным вместе с царским благословением? Поиграть в отшельников, убежав из столицы, – разве так собирался отблагодарить государыню шут, осыпанный ее милостями?

Остережения отца и Натальины уговоры возымели действие. В утро того дня, когда Вася прощался с мечтой, случилось радостное, взволновавшее всю Россию событие, о чем и трубили на всех перекрестках глашатаи.

23 августа 1740 года любимая племянница Ее Величества, выданная замуж в прошлом году за принца Антона-Ульриха, разрешилась сыном, которого незамедлительно нарекли Иоанном сыном Антона. Рождение наследника было тем значительней, что многие унылые головы предрекали бездетный брак, ибо помнили, с какой неохотой Анна Леопольдовна уступила настояниям царицы. По мнению Евдокии и Пастухова, появление в царской семье младенца было знаком, посланным свыше. Успех Анны Леопольдовны и Антона-Ульриха должен был ободрить Наталью и Васю при их непростых романических отношениях и способствовать продолжению рода, столь важному в мире смертных. В силу мечтательности характера Евдокия уверилась в том, что это сам Господь Бог чудесным образом указал карлику и его жене последовать примеру высокой пары, дабы подобно им обеспечить себе достойное будущее.

Однако ничто пока не говорило о том, что сноха понесла. За неимением отрадных вестей Пастухов удовольствовался тем, что отправился всей семьей на торжественное богослужение по случаю рождения наследника русской короны. Три дня подряд вся страна возносила хвалу Богу за ниспосланную им благодать. Неважно, что у наследника было мало русских кровей. Немец по отцу, сын герцога Брауншвейг-Бевернского, царевич Иоанн был кровно связан с правящей династией Романовых лишь отдаленным родством через Екатерину, дочь Иоанна V, единокровного брата Петра Великого. Но так как Анна Иоанновна удочерила племянницу и обратила ее в православную веру, то этой молодой женщине, как полагал Пастухов, должно оказывать те же почести, что и царице. Того же мнения держались Бирон и кое-кто из близких императрице людей. Соглашаясь с ними, Вася, однако, считал, что лучше быть в стороне от политических бурь и неразберихи по части чинов и званий у знатных персон. Страсть к Наталье поглотила его целиком, оставив одно желание – угождать ей в малейшем. Его приводило в трепет возникшее между ними согласие. Красоту, наверное, тянет к уродству, думал Вася. Насколько Наталья была скромна и пристойна на людях, настолько бесстыдна в любви. Теперь, когда она, забавляясь в постели, разглядывала его нескладное тело, он не стыдился ни своего убогого тела, ни горба, ни кривых ног. Он наслаждался сознанием, что вызывает у женщины иные, чем жалость и отвращение, чувства. Мысль о том, что ее привлекало то, что он привык считать безобразным, возбуждала. Он обнимал ее, покрывал поцелуями, сначала нежными, потом все более страстными, но уже без той унизительной благодарности за согласие лечь с ним в постель, а с удовлетворенным чувством самца, загнавшего самку. И все-таки он как-то ночью, не удержавшись, спросил:

– Как можешь ты отдаваться такому ничтожному?

– Спроси у баб, которых насильничают солдаты в захваченном городе, – вздохнула она, с трудом приходя в себя. – Некоторым это нравится больше, чем когда их берут по-обычному.

– Выходит, что я насильничаю?

– Еще как!

– И ты соглашаешься?

– Даже прошу!

– Жаль, что не я обучил тебя этой игре! – сказал Вася.

– Никто меня не учил. Я такой уродилась. Просто не было подходящего случая.

– А сейчас подходящий?

– Тебе видней!

– Ты не даешь мне передохнуть!

И Вася вновь страстно прижал к груди эту смертную, он, полубог, которому сейчас было все позволено.

Чувственное влечение, обычное между мужчиной и женщиной, встретив непонимание толпы, постепенно перерастало в тайный союз двух заговорщиков, в то, что встречается иногда у супругов, несхожих характерами, – в понимание друг друга. Красота и уродство объединялись, чтобы выстоять, подтвердить, помимо постели, основательность их семьи.

Наслаждаясь семейным счастьем, Вася перестал интересоваться слухами, и все же городские толки о делах государственных дойдут до него. После таких замечательных новостей, как благополучные роды Анны Леопольдовны и обеспечение престола законным наследником, народ снова забеспокоился. Верные люди намеками говорили о внезапном недомогании царицы. Ходили слухи, что она якобы страдает недугом, весьма опасным в ее возрасте, – камнями в почках. Вася, для которого двери дворца оставались всегда открытыми, поспешил туда, чтобы разузнать обо всем на месте. То, что он услышал, потолкавшись наугад по передним, его потрясло. Те, кто был вхож к царице, рассказывали, что она сильно мучается и что Бирон, который зорко следит за ее состоянием, настойчиво просит Ее Величество назначить его регентом, дабы он мог законно править страной до совершеннолетия царевича, разумеется, лишь после того, как оплачет ее кончину. Некоторые опасались, что фаворит, воспользовавшись своим положением, устранит наследника и вместе с подначальной ему немецкой шатией, окружившей трон, укрепится во власти. Родовитые, лелея мечту изгнать из страны иноземцев, заполонивших двор, считали, и не без основания, вопрос о власти делом сугубо семейным. И те и другие по очереди осаждали покои больной, одолевая ее просьбами и советами. В начале осени государыня объявила, что эти склоки у изголовья ее утомили и что она по совету лекарей решила развлечься – это пойдет ей на пользу лучше всяких аптечных снадобий. Бирону было приказано вызвать в помощь шутов. Хотя Вася числился в списке как запасной, его пригласили первым.

Войдя вслед за фаворитом в опочивальню Ее Величества, он с трудом узнал в этой затерявшейся в глубине кровати исхудалой старухе прежнюю Анну Иоанновну. От некогда тучной царицы остались обрюзглые складки у рта и над веками да пронзительный взгляд. Неподвижные руки, лежавшие поверх одеяла, напоминали руки покойника. Бирон подал знак, что Вася пришел. Царица с трудом приподняла голову, заговорила, почти не размыкая губ. Голос звучал глухо, словно пробивался сквозь толщу савана.

– Видишь, Вася, до чего я дошла, одни мощи остались. А ты все такой же! Женитьба тебе на пользу. Не подрос, однако же потолстел. Толстеют только счастливые люди. Я всегда была толстой. А теперь отощала. Это плохой знак. Худеют для домовины. Меня подкосили их мерзкие снадобья. На тебя вся надежда! Посмеши меня, как раньше смешил, до слез! Добрая шутка прибавит здоровья. Ну так чем ты меня порадуешь? Кого сегодня изобразишь?

Застигнутый врасплох, Вася лихорадочно перебирал в памяти свои заготовки, подыскивая историю, которая могла бы потешить прикованную к постели царицу.

– Говори первое, что придет в голову, мне все равно, лишь бы было смешно. Кстати, расскажи о своей первой брачной ночи! Кое-что до меня дошло, но соблазнительно услышать подробности от тебя самого. Ну, давай же! Не таи ничего.

– Да простит меня Ваше Величество, – смущенно пробормотал Вася, – но это была обыкновенна ночь, как все… Разве что со стороны новобрачной было чуть больше смущения, а с моей – неловкости и нахальства…