Дюма-сын со снисходительной улыбкой поглядывал на запоздалые безумства отца, зато его единокровная сестра Мари, которой и присутствие в доме двадцатидвухлетней Беатрис Персон было непереносимым, просто уже выходила из себя от того, что ей приходилось жить под одной крышей с новой любовницей отца, вообще едва расставшейся с детством. Желая избежать ссор, которые могли иметь последствия самые неприятные, Александр снял для Изабель уютную маленькую квартирку в доме 96 по улице Бомарше, «выстелив ее изнутри ваткой, словно гнездышко щегла», расставил на подоконниках цветы и снял для себя самого две комнаты на той же лестничной площадке. Неизменно обеспокоенный здоровьем своей юной любовницы, которая была хрупкого сложения, Дюма позвал к ней своего личного врача и поручил ему заботу об Изабель. Тот прописал подопечной пить каждое утро по столовой ложке рыбьего жира и по полстакана молока ослицы, но прежде всего порекомендовал Александру пореже проявлять свою страсть к девушке. «Берегите ее, друг мой. Это цветок, который равно могут погубить зной, мороз и солнце, но главное – любовь». Александр прислушался к совету врача. Впрочем, воздержание, к которому он себя обязал, давало ему возможность познать ни с чем не сравнимое наслаждение ожиданием. Теперь, боясь слишком большой поспешностью ранить предмет своего преклонения, он рассказывал девушке о своем собственном детстве, читал ей вслух, вдыхал ее аромат… Словом, у него появилась еще одна дочь, которая лишь временами превращалась в его жену. Он ласково называл ее «Зизза». Порой ему казалось, будто он сам рядом с ней становится моложе, порой он думал, что слишком стар для того, чтобы полностью насладиться выпавшим ему счастьем.
Вернувшись в Париж, Беатрис Персон обнаружила, что и ее место в доме занято другой, и ее роль в театре отнята тою же самой лживой инженю. Напрасно Александр предлагал подруге денежную компенсацию или контракт в России, который обещал раздобыть для нее благодаря своим связям, добавляя: «Вы вольны поступать так, как захотите. Только вы и сами понимаете, что нам неприятно было бы встречаться на репетициях. Откажитесь от роли, а жалованье вам будет выплачено независимо от того, будете вы играть или нет», – Беатрис Персон рассуждала здраво и последовательно. Обманутая и униженная, она заставила Дюма, через посредство подставного лица, Долиньи, признать в торговом суде контракт расторгнутым и выиграла процесс. Вдохновленные ее примером актеры, которым по-прежнему не платили, в свою очередь, обратились в торговый суд, требуя, чтобы д’Олон и Долиньи были признаны несостоятельными, и прекрасно при этом зная, что своим выступлением против двух марионеток готовят крах Дюма, истинного виновника. Двадцатого декабря 1850 года суд вынес решение в пользу истцов. И если д’Олона, потерявшего все деньги, которые он вложил в дело, вердиктом этого суда освободили от ответственности, то Долиньи и Александра, подлинных управляющих и руководителей Исторического театра, совместно объявили банкротами. Были назначены судья, облеченный определенными обязанностями, и конкурсный управляющий. Это позорное решение было напечатано в «Судебной газете», и кредиторы толпой набросились на Дюма, намереваясь его растерзать. Но Александр, который рассчитывал тем самым насколько возможно отдалить полное разорение, для начала обжаловал вынесенное торговым судом решение. Черпая мужество в отчаянии, он снова взялся за работу, переговорил с Маке, написал вместе с ним две драмы, «Граф де Морсерф» и «Вильфор», обе по мотивам «Монте-Кристо», фантасмагорию «Вампир», навеянную неподписанным произведением Шарля Нодье, роман «Олимпия Клевская», где рассказывалось о нравах, царивших в театре XVIII века, ряд исторических сцен, после чего – на этот раз в одиночестве – вернулся к работе над своими мемуарами. Радость, которую он испытывал, вспоминая прошлое, состоявшее из молодых желаний, надежд и успеха, окрашивалась в них серьезностью и печалью при мысли о нынешних горестях. Сколько утраченных наслаждений, сколько забытых лиц и какое нагромождение сочинений, а ведь о них, должно быть, завтра никто и не вспомнит!..
Работая в своей комнате на улице Бомарше, Александр слышал, как Изабель осторожно покашливает по ту сторону лестничной площадки. У нее была слабая грудь, эта особенность придавала ей особое очарование. Она послушно ждала, пока он закончит писать и зайдет на часок поболтать с ней, приласкать ее. Александр в это время думал о том, что его сын тоже познал уже это покровительственное умиление, глядя в свое время на привлекательную и желанную женщину, которую подтачивала болезнь. Но Александр Второй быстро оправился от горя после смерти бывшей любовницы и теперь влюблен в русскую знатную даму, графиню Лидию Нессельроде, которую прозвал «Дама с жемчугами». Можно ли считать это возвышением в обществе того, кто некогда был любовником «Дамы с камелиями»? Лидия красива, капризна и деспотична. Она украшает себя жемчугами, сапфирами или рубинами, в зависимости от цвета платья, которое на ней надето. Ее муж – граф Дмитрий Нессельроде, сын всемогущего министра иностранных дел России. В марте 1851 года, узнав о том, что жена в Париже ему изменяла, он приказал ей немедленно возвращаться в Москву. Александр-младший хотел было последовать за ней, но у него не хватало денег. Надеясь, что это поможет добиться помощи от отца, Дюма-младший устроил Дюма-старшему встречу со своей возлюбленной, перед которой, как он говорил, никто не может устоять. Лидия приняла обоих «в одном из тех элегантных парижских домов, которые сдают иностранцам со всей обстановкой». Графиня лежала на кушетке, обитой светло-желтым дамастом, облаченная в очень легкий и волнующе прозрачный пеньюар из вышитого муслина. Сладострастная гибкость движений доказывала, что стан ее не стянут корсетом. Распущенные черные волосы падали до колен. Взгляд был более чем многообещающим. Отец, тотчас ею пленившись, понял сына и решил дать ему денег на этот чудесный любовный поход через границы. Вывернув карманы, папаша наскреб денег, чтобы мальчик мог достойно выглядеть рядом с ветреной графиней, и пожелал голубкам удачи. Однако поездка вышла более дорогостоящей, чем предполагалось, тем более что «Дама с жемчугами» нисколько не торопилась вернуться в Москву к мужу, и парочка медлила, то и дело останавливаясь в пути. Дюма-старший, истощая свои и без того скудные средства, изо всех сил старался всякий раз снабжать отпрыска деньгами. «Только в субботу я добыл из своего кармана – карманы издателей, журналистов и друзей остались наглухо закрыты для руки Вьейо [новый секретарь Дюма] – сто пятьдесят франков», – пишет он сыну 6 апреля 1851 года. И советует ему быть предельно осторожным на территории России, где всякий иностранец – кто же этого не знает! – нежелателен и, мало того, вызывает подозрения. «Ты хорошо сделал, что остался, если дело зашло так далеко, надо довести его до конца. Только берегись русской полиции, она дьявольски груба и жестока и, несмотря на покровительство наших трех полек [подруг Лидии], а может быть, именно из-за их покровительства, может быстро вернуть тебя на границу».
Дюма не напрасно опасался эпилога русских приключений, в которые так неосторожно ввязался его сын. Решив, что возмутительное поведение французишки по отношению к подданной русского царя получило возможность проявляться достаточно долго, граф Нессельроде велел остановить его на польской границе, тогда как Лидию обязали в одиночестве продолжать путь, возвращаясь под далекий супружеский кров. Внезапно лишившийся подруги и маявшийся вынужденным бездельем, Александр развлекался тем, что слонялся по этой части Европы, будущее которой пока оставалось туманным. Добравшись до Силезии, он нашел в Мысловице, у одного богатого городского купца, связку писем Жорж Санд, адресованных Шопену и написанных в самом разгаре их пламенной страсти. Сестра Шопена получила эти письма после смерти композитора и, возвращаясь в Россию, оставила их другу, боясь, как бы они не попали в руки русской полиции. Хранитель сокровищ позволил Дюма-сыну составить их опись, и тот, взволнованный своим открытием, известил о нем отца, а он, в свою очередь, поспешил рассказать обо всем Жорж Санд, которая, сильно встревожившись, попросила, чтобы ей вернули эту переписку, слишком интимную для того, чтобы отдать ее на растерзание любопытству публики, и заранее горячо поблагодарила автора «Трех мушкетеров» – на случай, если его сын справится с этим ответственным поручением так же ловко, как его герои, преданно служившие Анне Австрийской, со своими. Дюма-отец пообещал: «Александр [Дюма-сын] пробудет в Мысловице еще две недели, и я твердо надеюсь, что он привезет вам эти драгоценные частички вашего сердца».
