Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Это длинное и жалобное послание датировано 28 декабря. И в тот же самый день в театре «Порт-Сен-Мартен» прошла премьера «Анжелы», ловко сделанной жестокой и слезливой мелодрамы. Смелость положений и резкость текста потрясли публику, заставили ее блаженно содрогнуться. Журналисты наперебой расхваливали талантливых актеров – Бокажа, Локруа, мадемуазель Верней. Даже Ида Ферье, несмотря на ее «дородность и гнусавый голос», была хороша в роли принесенной в жертву молодой женщины. Тем не менее один из критиков осмелился написать, что у нее плохая дикция, что она не может выговорить слово «мама» и реплика звучит у нее так: «Баба, я так десчастда!» Что же касается Александра, «La Gazette des Lettres» дошла до того, что наградила его титулом «главы современной романтической школы». Гюго, таким образом свергнутый с престола «ремесленником», едва не лопнул от злости. Намереваясь вырыть яму Дюма, когда ссорился с ним из-за «Марии Тюдор», он сам в нее угодил, зато Александр, вознесенный на вершину, ликовал. Впервые в редакциях газет его воспринимали всерьез. Ипполит Роман, исследуя его личность в «Revue de Deux Mondes», объявил его «наименее логичным созданием из всех […], лгущим в ипостаси поэта, алчным в ипостаси артиста […], слишком либеральным в дружбе, слишком деспотичным в любви, по-женски тщеславным, по-мужски твердым, божественно эгоистичным, до неприличия откровенным, неразборчиво любезным, забывчивым до беспечности, бродягой телом и душой […], Дон Жуаном ночью, Алкивиадом днем, истинным Протеем, ускользающим от всех и от себя самого, столько же привлекающим своими недостатками, сколько достоинствами».

Александр остался вполне доволен этим портретом. Обласканный в Париже зрителями и прессой, он горел нетерпением отправиться в Руан, чтобы получить там причитающуюся ему долю восторгов от Мари Дорваль. Узнав о его намерениях, она одновременно и обрадовалась, и перепугалась. Что будет, если об этом узнает Виньи? Она могла сколько угодно изменять «своему» поэту, но не хотела его огорчать. «Как получилось, что все здесь обещают мне твое скорое появление? – пишет она Александру. – Ты с ума сошел! […] Разве так можно, ты что же – хочешь, чтобы я немедленно уехала? […] Не мог бы ты приехать на день или два попозже? Это очень просто – остановись в той же гостинице, только не приходи в мою комнату. […] Пришли мне записочку, в которой будет сказано, где ты поселился».

Повинуясь лишь своему инстинкту, Александр почтовой каретой выехал в Руан, снял номер в гостинице, послал условленную записочку – и вскоре сжимал в объятиях Мари Дорваль, которая от терзавшего ее раскаяния стала еще прекраснее. И они снова, в который уже раз, охваченные преступным неистовством, обманули бедняжку Альфреда, продолжавшего тем временем слать неверной возлюбленной печальные и страстные письма.

После трех дней любовной горячки Александр вернулся в Париж, чтобы разделить с Идой радость успеха «Анжелы». Но еще до своей поездки в Руан он приметил в театре «Gaоté»[59] молоденькую актрису по имени Эжени Соваж. Поскольку она совсем не выглядела строгой и неприступной, Дюма не устоял перед искушением и решил познакомиться с ней поближе. Театры представляют собой неисчерпаемый садок, полный хорошеньких, легкомысленных, искушенных и не таких уж глупеньких молоденьких девиц. Так зачем же искать себе женщин в других местах, если можно выбрать любую из этих прелестных служительниц драматического искусства?

Однако закулисные сплетни распространяются с быстротой молнии. Вернувшись в январе 1834 года в Париж, Мари Дорваль узнала, что Александр вновь сошелся с Идой, поселил ее в своей новой квартире в доме 30 по Синей улице и что он стал любовником Эжени Соваж, посредственной актрисульки, играющей в мелодрамах роли «наивных глупышек». С другой стороны, Альфред де Виньи донимал Мари уличающими вопросами и обвинениями. Связанная контрактом, она должна была уехать в Бордо и играть там несколько спектаклей. Это обязательство ее вполне устраивало, поскольку она окончательно запуталась в чувствах, которые испытывала к двум мужчинам своей жизни. Александр предложил сопровождать ее в этой поездке. Мари была настолько растеряна, что согласилась. 24 января 1834 года, в шесть часов вечера, почтовая карета увезла ее в Бордо. Александр, чтобы не возбуждать новых сплетен, не явился к отъезду кареты в Мессажери, а сел в нее на следующей станции. Три дня они нежно ворковали под носом у всех тех, кто завидовал Дюма, у которого была такая любовница, после чего Александр в одиночестве уехал обратно.

В Париже, в новой нарядной квартире на Синей улице, ждала обиженная Ида. Несколько поцелуев, немного лживых заверений – и ее плохого настроения как не бывало. Она принялась играть роль безупречной хозяйки дома. Они наняли нового лакея, Луи, сменившего прежнего, Жозефа, который начал воровать слишком нагло, и еще одного секретаря, Фонтена, в помощь Рускони, который жаловался на то, что завален работой и не справляется с ней. Несмотря на то что все на первый взгляд было устроено как нельзя лучше, Дюма, казалось, выдохся и ничего не мог сочинить. Несколько новелл, посредственная пьеса «Венецианка», написанная в необъявленном соавторстве с Анисе Буржуа, и еще одна – «Екатерина Говард», представлявшая собой неуклюжую переделку в прозе незабываемой «Длинноволосой Эдит», созданной им в 1829 году. Критики оказались суровы, да и публика от них не отставала. Надо было как можно скорее прекратить это необъяснимое охлаждение.

Тем временем в столицу, в свою очередь, вернулась и Мари Дорваль. Но пламя и с той, и с другой стороны угасло. Любовники решили расстаться – отныне их будет связывать лишь нежная дружба. Ида, которая обо всем догадалась, тем не менее продолжала донимать Александра подозрениями и требованиями. Он жил в грозовой атмосфере, где приступы веселья сменялись нервными припадками, а поцелуи неизменно были с привкусом слез. Изо всех сил стараясь успокоить Иду и убедить ее в искренности своих чувств, он втайне самоотверженно помогал Мари Дорваль справиться с интригами, которые плели вокруг нее в Французском театре под влиянием грозной мадемуазель Марс. С большим трудом он добился, чтобы возобновление «Антони» с Мари Дорваль в главной роли назначили на 28 апреля. День, казалось, был выбран удачно. Однако 13 апреля в Париже начались беспорядки, отголоски восстания в Лионе, и Национальная гвардия выступила не в меру энергично, разгоняя манифестантов. Не помешают ли эти выступления новому взлету «Антони»? Несомненно, думал Александр, нет худшего врага у литературы, чем политика. Достаточно писателю попытаться заявить о себе значительным произведением, как тут же ему начинают в этом препятствовать внешние события. Похоже на то, будто народ и правительство поочередно изощряются, вставляя палки в колеса всем тем, кто упорствует, стараясь добиться успеха во Франции!

В понедельник утром Александра разбудил его сын, явившийся прямиком из своего пансиона. Он выглядел потрясенным и сжимал в руке свежий номер «Constitutionnel». Директор пансиона Проспер Губо, с которым Дюма когда-то сотрудничал, прислал мальчика «вестником несчастья». Дело, по словам Губо, было более чем серьезное. Бросив беглый взгляд на первую страницу газеты, Александр мгновенно понял, какая опасность над ним нависла. Депутат и академик Антуан Же в злобной и язвительной статье возмущался тем, что субсидия Французскому театру увеличена до двухсот тысяч франков в то самое время, когда там собираются ставить «Антони» – «самое вызывающе непристойное произведение из всех, какие появились в эту эпоху непристойности». Автор этого пасквиля завершал его обращением к Тьеру, требуя запретить пьесу, единственная цель которой – «развращать молодежь». Под влиянием этого «отца добродетели», который в то же время был референтом по вопросам театрального бюджета, в палате депутатов начались действия, направленные на то, чтобы проголосовать против выдачи «Комеди Франсез» предусмотренной для этого театра субсидии. И какие же последствия мог иметь подобный отказ? Разумеется, первым делом «Антони» сняли бы с афиши. Тьер не мог оставаться безучастным к недовольству парламента. Он не пошел на открытое столкновение, не стал высказываться прямо, но распорядился временно запретить играть пьесу. Александр вне себя от ярости бросился в министерство. Он бушевал, угрожал Тьеру процессом в торговом суде, обещал, что добьется обвинительного приговора для него через посредство нынешнего управляющего Домом Мольера, Жуслена де ла Салль. Затем, поскольку Тьер свое решение отменить отказался, Дюма вышел из кабинета, хлопнув дверью. Мари Дорваль, не меньше его расстроенная, послала Антуану Же венок, каким награждают самую добродетельную девицу, в коробке, перевязанной белой шелковой ленточкой, и приложила к нему насмешливую записку: «Сударь, вот венок, который бросили к моим ногам в „Антони“, позвольте мне возложить его на вашу голову. Я должна была принести вам эту дань уважения. Никто лучше меня не знает, насколько вы это заслужили». Процесс против Жуслена де ла Салль тянулся довольно долго, дело слушали несколько раз, последнее заседание состоялось 14 июля 1834 года: Жуслена обязали выполнить условия первоначального контракта или выплатить истцу в качестве возмещения ущерба сумму в десять тысяч франков. Он подал апелляцию и предложил кончить дело миром: Жуслен немедленно выплатит Дюма шесть тысяч франков, а тот откажется от всяких дальнейших притязаний. Александру деньги были нужны безотлагательно, и он подписал соглашение. Тем хуже для публики, которой придется в этом сезоне обойтись без «Антони»… а может быть, и проститься с ним навсегда!

вернуться

59

Gaоté (gaieté) (фр.) – веселье, оживление, шалость.

57
{"b":"110607","o":1}