Читая книги Былых Времен, я удивляюсь, видя, как беззаботно люди тогда относились к диким зверям, которые были редкими и робкими, перепуганными количеством людей, их силой и невероятным оружием. В то время человек, кажется, воистину был владыкой мира. В наши дни, несколькими сотнями лет позже, я полагаю, он — все еще самое умное животное из всех; вероятно, когда-нибудь ему даже удастся научиться не перерезать горло своему брату, но положение человека не назовешь слишком устойчивым. Возможно, когда-нибудь мы снова станем владыками мира, но почему бы нам и не опасаться ума, который я заметил у крыс, мышей и белок?.. Если они разовьют речь и начнут пользоваться простенькими орудиями — скажем, ножами и дубинками, — это случится незадолго до того, как они станут толковать Божью волю и проводить выборы.
Порох запрещен законом и религией[18], и положение это скорее всего сохранится вечно, поскольку ружья, для которых он мог бы потребоваться, также запрещены. Правда, не законом — недостатком стали, отсутствием технологии, позволяющей разрабатывать и производить их, а в наши дни — еще и дефицитом веры в то, что такие инструменты когда-либо существовали. К счастью, в Былые Времена существовало огромное количество вымыслов, и потому Церкви сейчас не трудно объявить вымыслом любую нежелательную ей вещь, упоминаемую в уцелевших старых книгах…
Мы должны были помнить, что, по слухам, в лесной чаще бродили банды, хотя у Восточной Мога не слишком плохая репутация в этом отношении — Южный Катскил, к примеру, просто кишит ими. Эти типы плюют на законы и государственные границы и время от времени собирают дань с жителей деревень. Отчаянные души — они убивают, по слухам, всех своих стариков и принимают новых членов только после жестоких испытаний. Эти банды невелики — в Мога или Нуине вы никогда не услышите о банде, напавшей на хоть сколько-нибудь важный город или большой караван[19], даже в молниеносных вылазках. Повсеместно считается, что пираты с архипелага Код начинали с маленькой банды, которая додумалась использовать небольшие военные суденышки, а потом выросла почти до нации. В Коникуте я слышал истории о целом армейском батальоне, наголову разбитом двумя дюжинами бандитов, решивших, что солдаты покушаются на их территорию. Действие происходило в довольно отдаленном прошлом; нищенствующие уличные сказители предпочитали версию, в которой бандиты дрессировали черных волков, делая их помощниками, а руководил всем исключительно необычный персонаж по имени не то Робин, не то Роберт Гуд.
Мы навсегда покидали нашу пещеру, и я находил в этом несколько грустных моментов. Во-первых, я предвидел, что впредь мне уже не придется покувыркаться с Вайлет. Из-за ощущения этой потери я даже вообразил, что влюблен в нее. Здравый смысл Вайлет наверняка бы помог мне, скажи я о своих мыслях вслух; но поскольку я промолчал, пришлось справляться с этой сложностью моим собственным мозгам, и я справился с нею. Уход из пещеры во многих отношениях был прощанием…
Я знаю — то же самое можно сказать о любом другом моменте в жизни. Что случается с тем парнем, что дышал вашими легкими всего пять минут назад? Или вам все равно?..
Мы провели большую часть дня, осторожно пробираясь через лес, пока не уверились в том, что оставили селение, столь любезно снабдившее нас приличной одеждой, далеко позади. Я очень жалел, что не смогу узнать, что же случилось там, когда Луретта пронеслась по деревне, вереща об изнасиловании и пожаре. (Я и в самом деле никогда не узнал об этом, так какая, к черту, разница: допишите эту историю сами, если хватит мозгов!) Затем мы изменили направление и вышли на Северо-Восточную дорогу в месте, где она довольно сильно пошла в гору и крутой подъем был перед нами. Солнце висело за нашими спинами на западе, стояла жаркая тишина. Тут и там на юге виднелись тонкие струйки дыма — дальние деревни. На дороге не наблюдалось никакого движения, и мы ступили на нее добротно одетыми — в белых набедренных повязках свободных граждан, в приличных коричневых рубахах, в перешитой желтой сорочке. И мы ничего не слышали — ни звука, ни скрипа тележных колес, ни мычания коров, ни ржания лошадей, ни человеческого голоса. На другой стороне лежащего перед нами холма могло быть все что угодно.
— Какой сегодня день? — спросил Джед.
Черта с два мы знали!.. Я сказал, что четверг, но Джед засомневался и начал мучиться, что мы могли пропустить утро пятницы, не произнеся молитвы. Он считал, что мы должны произнести еe прямо там, возле обочины, но я сказал:
— Прекратите ваш гомон на минутку — мне надо прислушаться.
На самом деле я хотел большего, чем просто прислушаться. Я сделал им знак остаться на своих местах и прошел несколько шагов вверх по склону, чтобы выяснить, не пахнет ли человеком.
И вообще — изучить ветер. Ведь я вовсе не был уверен, что на дворе четверг.
Я хотел, чтобы хоть какой-нибудь человек присоединился к нам, но жаркий день был тихим, словно сон. Получалось, что Джед прав — была пятница, день, когда, говорят, Бог отдыхал от трудов праведных, когда все путешествия, кроме самых необходимых, запрещены или по меньшей мере не одобряются. Да и война все еще была фактом, препятствующим путешествиям, хотя ничто в летнем воздухе и не говорило о ней. Наконец, было уже достаточно поздно, чтобы любой здравомыслящий путешественник подумал об ужине под защитой крепких стен.
Когда я вернулся, Сэм осторожно спросил меня:
— Ну как, углядел, что хотел?
— Думаю, да. — Я видел, что Джед ничего не понял. — Нам лучше идти прямо сейчас и держаться поближе друг к другу, пока не дойдем до какого-нибудь селения. Мне кажется, я учуял тигра.
Каким крутым был тот солнечный склон, каким длинным! Я хотел, чтобы мы взобрались на него без лишнего шума, и Сэм тоже настаивал на этом, но Джед счел, что лучше сначала помолиться, а когда Сэм попросил его не шуметь и поберечь дыхание, Джед всего лишь снисходительно взглянул на него и продолжил молитву, и мы ничего не смогли с ним сделать.
Дорога словно бы заканчивалась в открытом небе. Так часто кажется, когда дорога идет на холм, и вдруг начинаешь думать о падении в бездну или внезапной смерти. Если бы я мог сейчас вернуться к той дороге и пройти ее без волнения, без слабого аммиачного запаха той твари, что кралась за нами, невидимая и неслышимая, думаю, она бы показалась мне совершенно обычным подъемом. Она не была слишком крутой, и один вол вполне мог затащить на вершину повозку — я осмелюсь сказать, что в Мога вообще умели строить хорошие дороги. И тем не менее, каждый раз, когда казалось, что запах усиливается, или мерещилась рыжина, движущаяся среди деревьев слева, я чувствовал себя безмозглой букашкой, взбирающейся на стену.
Не был тот отрезок дороги и слишком длинным — четверть мили, не больше. Солнце почти не опустилось, когда мы дошли до вершины холма — а мы дошли до нее, оставшись в живых, все четверо — и взглянули вниз, и увидели то, что могло спасти нас от тигра, а могло и не спасти.
Мы увидели обнесенную частоколом деревню, стены выглядели достаточно прочными, и она храбро стояла на краю дороги, не прячась в лесных зарослях, цивилизованная, респектабельная и важная. Она лежала довольно далеко под нами, в низине, так что мы могли видеть все, кроме ее северного конца, который был скрыт лесной порослью, подходящей почти к самой изгороди. За частоколом мы увидели красивый церковный шпиль обычной конструкции — вертикальный брус, поднимающийся от колеса, — и многочисленные крыши. Было даже несколько двухэтажных зданий. Рядом с дорогой, с нашей стороны, простиралась довольно большая расчищенная площадка с грядками, на которых рос хлеб, и черными круглыми пятнами, показывающими, где ночью разводили сторожевые костры, чтобы олени, бизоны, буйволы и более мелкие создания не вытаптывали посевы. Все это находилось далеко внизу, приблизительно в полумиле, и большую часть этого расстояния слева от дороги тянулись деревья и кусты, среди которых могло скрываться все что угодно.
