— Слушай, — сказала Нора Северн, — а разве человек, осознающий опасности автократии и следящий за собой, не будет лучшим правителем, чем тот, который знает себя хуже? Я, правда, не настаиваю на этом, мне больше нравится, когда ты — простой гражданин.

На ней не было ничего, кроме маленькой юбочки — большинство наших девушек ходит в таком виде. Глядя на нее, белокурую и прелестную, вы бы никогда не подумали, что она — опытная ткачиха и прядильщица, настолько искусная и одаренная богатым воображением, что многие более старшие женщины спрашивают у нее совета. На работе она не тратит ни секунды на лишнее движение, хотя каждый из ее проворных тонких пальцев, похоже, живет своей собственной жизнью. Она пробует свои силы и в скульптуре. И хотя заявляет, что достигла не слишком больших успехов, уже обошла весь остров в поисках подходящей глины.

— Некоторое время назад, — сказал Дион, — я боялся, что мне нравится быть милостью Божьей Его Превосходительством Регентом Сената в Нашем Теперешнем Чрезвычайном Положении — правда! Чрезвычайное положение растянулось на восемь лет и действовало бы до сих пор, если бы нас не вышвырнули вон. Думаю что термин «чрезвычайное положение» изначально имел смысл «до тех пор, пока милостью Божьей Его Превосходительство Морган Третий и Президент Сената Конфедерации не будет исключительно любезен сыграть в ящик». Но время шло и шло, и оно стало означать «этот период продлевается с того времени, когда ваше Превосходительство захапал этот пост, до того времени, когда ваше Превосходительство, милостью Божьей и Сената, не будет благополучно вытурен с него к черту на рога…»

Мы были вынуждены остаться в Ист-Перкунсвиле до похорон Джеда. Мало того, ради Вайлет мы должны были вешать всем лапшу на уши, поскольку у нас с Сэмом не было ничего подобного тем деньгам, которые требовались на все необходимые религиозные отправления. Как бы то ни было, нас считали аристократами, у которых все карманы набиты… Милый Джед объяснил бы, что все это вранье — наказание за ложь стражнику, у ворот, тем вечером. Вне всякого сомнения, религия возникла как раз для таких благородных и простодушных умов, и, пожалуй, им было бы столь же трудно обойтись без нее, чем мне смириться с нею… Впрочем, в котомке у Вайлет оказалось припрятано достаточно, чтобы покрыть все расходы, а теперь… Что ж, теперь Вайлет стала паломницей, и ей уже не нужны никакие деньги.

После долгого разговора наедине с отцом Фэем она вновь присоединилась к нам тем ужасным утром и передала моему новоиспеченному па сумму, в которую, по словам отца Дилуна, должна была обойтись приличная церемония, наш скромный способ показать Богу, что мы понимали и любили Джеда за то, что он был таким мучеником. Вайлет сказала нам, что отец Фэй принял ее в группу своих паломников, что когда-нибудь она сможет так очиститься, что получит возможность носить покрывало. Возможно, отец Фэй смог дать Вайлет утешение и спасти ее. В той же степени никто не оказал такой помощи, как отец Дилун, в моем вступлении на путь Ереси. Я хотел намекнуть ему, что коли Бог так всезнающ, он мог бы все понять и сам, безо всякой церковной церемонии. И если он действительно всезнающ, то почему бы не спросить его: на кой хрен сдалось мученичество Джеда нам всем, а в особенности — Джерри?.. Разумеется, я ничего не сказал, заботясь как о шее Сэма, так и о своей собственной, но конец моим религиозным чувствам наступил именно тогда. И я никогда не скучал по ним.

Когда Вайлет разговаривала с нами, я ощутил в ней совершенно незнакомое спокойствие. Я никогда не замечал скрытого существования спокойной грустной монахини в той симпатичной партнерше по совместным забавам, множество раз открывавшей мне свою теплую плоть. А теперь эта монахиня неудержимо проглядывалась в лице женщины, которая за последние несколько часов состарилась на двадцать лет. Не думаю, чтобы она спраши-вала нас с Сэмом, что мы собираемся делать. Время от времени она теряла нить своих слов, точно прислушивалась к разговору где-то в другой комнате. Возможно, отец Фэй велел ей носить власяницу — ее халат выглядел странно, а сама она двигалась осторожно, точно испытывая физическую боль. Ее левый глаз дергался в тике, которого я раньше не видел. Паломники устроили молебен за ее скорое посвящение — после которого, по ее словам, до окончания епитимьи[23] она не должна разговаривать ни с одним мужчиной, кроме отца Фэя. Расставаясь с нами, она расцеловала меня в обе щеки и велела быть хорошим мальчиком.

Я видел ее еще раз, одетую в белое, с остальными паломниками, на похоронах, через два дня. Если она и знала, где мы сидим, то сочла за лучшее не смотреть на нас… Сейчас мне кажется, что я очень любил ее — может быть, так же, как Кэрон, возможно, уже умершую.

Я вспоминаю указ, который произнес с того трона на ступенях президентского дворца. Вечер продолжался. Принесли терпкое вино, которое ударило нам в голову. Я приказал, чтобы все без исключения с этого вечера и впредь жили счастливо — почему-то мне показалось, что лучшего указа Королю Дураков и выдумать нельзя.

После похорон — они оказались достаточно угнетающими, но наш Джед счел бы их намного лучшими, чем он заслуживал — мы с Сэмом не стали ждать экипажа, который должен был появиться в субботу, но решили отважиться пройти пешком хотя бы до Хамбер-Тауна.

После несчастья я не слышал в Ист-Перкунсвиле ни слова о тигре, ни одного мимолетного упоминания о его возможном возвращении. Деревенский Проводник привел свою группу только на следующий день — они расстроились и рассердились, услышав новости, — а уже в полдень люди вышли за ограду, чтобы заняться полями, без какой-либо защиты, за исключением двух лучников. В ту ночь они так же оставались за оградой, поддерживая огонь в кострах — не против тигра, а чтобы отогнать от своих хлебов жвачных животных. Охотники, старухи и прочие источники абсолютной мудрости сходились во мнении, что даже старый и больной тигр нападает на какую-нибудь деревню, только раз в сезон, а потом уходит. Это даже могло оказаться правдой, хотя я лично в этом сомневаюсь.

Бессмысленная случайность всего происшедшего — вот что потрясло и ошеломило меня тогда. Сэм оказывал мне поддержку: мы не слишком много разговаривали; он просто был рядом, позволяя мне оставаться в его присутствии наедине с собой. Ники — единственная из всех, кого я знал, кто тоже умеет делать это[24]. Когда похороны закончились и мы снова отправились в путь, я начал понимать, что если и есть какой-либо порядок, значение или цель человеческих обстоятельств, люди должны создавать их сами.

Мы вышли рано утром. В такое летнее утро — когда с холмов дует западный ветер, солнце еще не окончательно поднялось, все вокруг дышит свежестью, звучат птичьи трели, а под сенью леса мелькает белохвостый олень, — истиной становятся тепло настоящего и буйная жизнь твоей собственной крови. И разве может быть иначе?

Хамбер-Таун — оживленное и претенциозное место, слишком маленькое для города, но чересчур большое для деревни. Скажем, примерно шесть-семь тысяч человек населения… По дороге мы с Сэмом обдумывали кое-какие планы, но так ничего и не решили. Я все еще бредил Леванноном и кораблями. Однако уже заметил, что планы часто так и остаются воздушными замками. Сэм заявил, что мог бы наняться плотником или каменщиком — он знал оба эти ремесла — в Хамбер-Тауне. Тогда мы сможем поправить наши дела. Он сказал, что безопаснее всего было бы отложить путешествие в Леваннон, если война все еще не закончится к тому времени, когда мы дойдем до Олбани на Гудзоновом море. В Ист-Перкунсвиле слышали, что, якобы, произошли две битвы: одна — при Ченго, на западе; другая — на побережье Гудзонова моря, немного к северу от Кингстона, неподалеку от территории Катскила.