— Определенные скорее желанием или капризом, чем здравым смыслом.

— Видишь, Сэм? Он молодец.

А как здорово он играет на горне, — сказал мой папа…

В то время я упражнялся в игре на горне в некотором отдалении от лагеря. Это было довольно опасно, и Сэм, как правило, сопровождал меня, околачиваясь поблизости и наблюдая за местностью. Я помню один день в конце апреля. Табор начал готовиться к следующему годовому путешествию, и мы знали, что перед тем, как снова повернем на юг, сначала предпримем серьезную попытку освободить Тюленью Гавань от некоторой части заведшихся там монет. В тот день голова у Сэма была явно чем-то занята. В моей собственной голове было совершенно пусто, если не считать музыки, весеннего томления да желания, чтобы Бонни перестала меня дразнить и дала мне, как это уже сделала Минна. Бонни больше нравилось, чтобы ее преследовали, чем преследовать самой, — во всяком случае, в то время. Позже, как я уже упоминал, она вышла замуж за Джо Далина, явно проявив здравый смысл. Когда я закончил в тот день свои упражнения, Сэм потянулся и сказал:

— Ну вот, Джексон, я сделал это.

— Сделал что, Мистер?

— Отважился… В общем, вчера, когда Лора закончила занятия с тобой, я послонялся вокруг и прямо спросил ее, как она думает, не поздно ли и мне узнать чуть-чуть в свободное время. «Узнать о чем?» — спросила она сразу же, и когда я сказал ей… Понимаешь, Джексон, вы, молодые, вечно бегаете за зелеными девицами и никогда не поверите, до чего же Лора — добрая женщина, кроме того, она — твоя учительница, и вообще это тебя не касается, но это так. — Он посмотрел на меня в упор. — «Узнать о чем, Сэм?» — спросила она. И чтобы расставить все на свои места, я рассказал ей про жену, которая у меня осталась в Катскиле, поскольку думал, что Лора может об этом беспокоиться. А с моей женой, Джексон, вышло очень грустно и по-глупому. Кажется, она всегда точила на меня зуб, потому что у нас не было детей, а потом без ее ведома я сделал тебя с другой, более хорошей женщиной. Но и это еще не все. Казалось, она решила, что ее обязанность — изводить меня. Год за годом она пилила-пилила, говорила всем, что я никогда не получу лицензию плотника, потому что я чертовски ленив, чтобы перетащить свою задницу даже в такой город, как Кингстон, где полным-полно денег и возможностей. Только, конечно, она никогда не говорила «чертовски» — она была настоящей святой… В общем, Джексон, так жить нельзя… И когда Лора спросила: «Узнать о чем?» — я и говорю… Послушай, говорю, я ничего не понимаю в чертовой этимоголологии, говорю, потому что мне пришлось сожрать слишком много невежества в молодости, но я имел в виду — узнать о тебе, говорю… — Он опять посмотрел на меня в упор. — Нет, Джексон, женщина прямо так и сияет, когда внезапно чувствует счастье… то есть, я хочу сказать, настоящее счастье. Не думаю, что мужчина увидит это чаще, чем раз в жизни. Она молчит, а я говорю… О тебе, говорю, и какая у тебя постель, говорю, и какие твои ночи и дни, говорю, и помогать тебе, можно сказать, пока я живу… И вот что случилось, Джексон. После того, как я сказал это и уже переминался с ноги на ногу, и раздумывал, куда бы мне удрать если она рассердится, но… но, Джексон, она сказала: «Я научу тебя всему этому, Сэм». Так и сказала: «Я научу тебя всему этому, Сэм, если мальчик будет не против».

— Милосердный ветер, мальчик будет не против! — сказал я.

Помню, что сумел произнести эти слова быстро, чтобы Сэм мог быть уверен, что я сказал их не после того, как мне в голову пришли какие-нибудь другие мысли. А если и имелись какие-нибудь мысли, то они были слишком глубоко, чтобы я сам знал об их существовании. Думаю, я честно был счастлив за него и мамочку Лору, которая, в конце концов, была женщиной, которую я выбрал бы себе в матери, если бы у меня не было чувства, будто она забирает его у меня.

В ту ночь, помню, я хотел Бонни — услужливая Минна не годилась, только Бонни, и плевать мне было на ее быстрые и надменные «нет» и «может-быть-когда-нибудь». И я получил ее — думается, вспоминая Эмию. Я поймал ее за нашим фургоном, распалил поцелуями, а когда она вырвалась от меня, бросив напоследок такой одобрительный взгляд, какого мне от нее в жизни получать не приходилось, я пошел за ней в ее каморку. А когда она попыталась у входа дать мне от ворот поворот, я просто вошел внутрь следом за ней и продолжил атаку. Тогда она попыталась обдать меня холодом, но я просто пощекотал у нее под мышками, и ей ничего не оставалось, как рассмеяться. Тогда она сообщила мне, что сейчас завизжит и позовет папашу Рамли, а тот всыплет мне по первое число, но я сообщил ей, что скорее всего она этого не сделает — по крайней мере, если она та столь милая, страстная и красивая малышка, как мне кажется. И что она вообще красивее, чем все встретившиеся мне девушки… В общем, я продолжал в этом духе, лаская ее то тут, то там, пока у нее не остался один-единственный выход — попросить меня подождать, пока она снимет оставшуюся одежду, чтобы не помять ее. И черт бы меня побрал, если она не оказалась девственницей!

А когда, с удовлетворением переведя дух, она перестала быть девственницей, она стала благодарной женщиной — и прекрасной женой Джо Далину, когда пришло время, — но прежде всего дьявольски хорошей музыкантшей, сохрани ее Господь! Я не знал никого лучше, включая и меня самого. Вы можете извинить меня (если хотите) за нахальство, вспыльчивость и хвастливость, которыми я отличался в следующий год или два. Однако моя полусмешная удача с Бонни была только одной из причин. Я думаю, что все вместе, включая и огромные открытия из книг, распахнутых передо мной мамочкой Лорой, толкнуло меня на стезю временного и безобидного хулиганства. Как и большинству полных невежд, мне казалось, что, прикоснувшись к самому краещ-ку знаний, я проглотил их все. Поскольку нескольким женщинам доставляло удовольствие кувыркаться со мной, я посчитал себя самым большим жеребцом со времен Адама — у которого, признайте, были чертовские преимущества, которые никто из нас не сможет воспроизвести. Я думал так, хотя и видел всю нелепость мечтаний о том, чтобы купить тридцатитонный корабль, поднять на его борт уступчивую служанку вместе с кроватью и отправиться к краю гадского мира… В общем, я вырос. Вырос. Я много воображал о себе, но тем не менее все было в порядке. Рано или поздно приходит сдержанность. И наша человеческая природа хороша тем, что сдержанность приходит к большинству людей достаточно рано, так что мы успеваем немного насладиться ею, прежде чем умереть.

Мы налетели на Тюленью Гавань, как майский ветер. Баклан Донован и дюжина его громил залепили в нас, точно ветер из сточной трубы. Как я вроде бы уже упоминал, трое из них отбросили копыта, но большой драки не было. Четверо налетели на наш маленький театр, когда мы ставили нашу слегка исправленную версию «Ромео и Джульетты». Минна, как обычно, играла Джульетту. Бандиты надеялись затащить ее в кусты, пока лагерь стоит на ушах. Но папаша Рамли сразу почуял неладное. Этот дар редко его подводил, и мы были наготове. В стычке, конечно, присутствовал элемент личного: папаша встречался с Донованом несколько лет назад, и ничем хорошим это тогда не закончилось. Зато на сей раз он получил настоящее удовольствие, охладив Баклана прежде, чем дело приняло серьезный оборот. Двое из троих мертвецов были наказаны за то, что скрутили Минну и разодрали на ней одежду — изнасилования здесь были в моде, и, подозреваю, считалось, что гости тоже должны привыкать к этому. А мы привыкать не согласились, и Сэм с Томом Блэйном выразили свое несогласие чуточку сильнее, чем намеревались. К счастью, с Минной ничего плохого случиться не успело. Третий мертвец пал жертвой «Мэм Спинктон». Он уносил ноги, а я гнался за ним с ножом в руках и налитыми кровью глазами; он оказался возле одного из наших грузовых фургонов как раз в тот самый миг, когда четверо его дружков перевернули повозку; и полный ящик приземлился парню на хребет.