Она помахала кому-то рукой. Гриша пригляделся – из иномарки вышел какой-то араб в национальном платочке.

– Видишь, принц. Ну шейх! – похвасталась Нина. – Хочет сладости купить. Давай, все, что у тебя есть!

«Шейх» подошел к ним и очаровательно улыбнулся. Он был очень хорош собой.

– Надо же тебе выручку делать! А я при нем пока Шахерезадой работаю. Обещает мне протекцию. Через месяц, не позже, буду петь на большой сцене, – не без гордости сказала девушка.

Гриша зло взглянул на «щейха»:

– Это что, твой?

– Тьфу, у тебя совсем глаз нет? Какой мой? Мой красавец! А этот урод! И не смей думать, что я с ним это… Я честная женщина.

– Значит, ты «динамо».

– Это что? – не поняла Нина.

– Это когда он тебе все – а ты ему ничего! – объяснил Гриша.

Она засмеялась:

– Вот-вот! Давай тащи все, что залежалось!

Гриша думал – шутка. Оказалось – правда! «Шейх» скупил весь ларек, все сладости, все пиво, все сигареты и с полными пакетами пошел к машине.

Нина весело помахала Грише рукой:

– Приходи завтра вечером к нам! Тут, за углом, наше кафе! В подвале, внизу! Скажи – Нина позвала!

ГОЛОС ГРИШИ:

– Всех поклонников, с которыми она познакомилась в своем кафе, Нина гнала ко мне. Никакой протекции они ей не делали, но зато хорошо скупали продукты. У меня выручка была – ого! Ахмед так хвалил, что даже подарил мне три кило изюма. Воронков чуть не повесился от зависти! Все орал, мол, как твоя смена – полная выручка, а от меня бегут как черти от ладана! Я ему говорю – хочешь, я тебе денег дам, пошли тете Клаве. А он – я тебя самого сейчас как пошлю! Потом, говорит, колись – как это у тебя получается. Ну я с дуру и рассказал ему про Нину, что она помогает, подруга моя. А он – подруга? Проститутка? Я говорю – нет, артистка! А он как заржет! Значит, точно – проститутка. И тебя обслуживает? Почем? Да дружим мы! – орал ему я. А он смеялся – дружим, это когда бесплатно?

Понял я, что скотина он беспросветная. Ничего я ему больше рассказывать не буду!

С того вечера, когда Нина пришла с «шейхом», я стал ходить в ее кафе. И слушать ее песни.

Он ходил туда каждый вечер, когда не работал, смотрел на нее с обожанием. А за соседним столиком часто сидели Ира и Гена. Им тоже нравилось, как поет Нина.

Она закончила петь, встала, прошла через зал и подсела к Грише.

– Нравится?

– Ага. Еще как.

– Я эту песню сама написала.

– Да ну? Ты что, музыку придумываешь?

– Нет, она сама придумывается, я тут ни при чем.

Сидевший за соседним столиком Гена обернулся:

– Нам тоже очень понравилось. Спасибо.

– Вам спасибо! – откликнулась Нина, – Ой, столько приятного в последние дни. Он мне цветы подарил, – кивнула она на Гришу, – вы спасибо сказали. Наверное, на той неделе звездой стану. Я Нина! – протянула она руку.

– Я Геннадий! А это – Ирина!

Рыжая Ира приветливо улыбнулась.

Нина представила Гришу:

– А это Миша…То есть Гриша. В ларьке напротив сидит. Приходите к нему сигареты покупать и пиво. Видишь, тебе рекламу делаю, – шепнула она приятелю. – Слушай, поможешь мне сегодня?

Гриша и Нина мыли полы ползая на коленях.

– Иногда я думаю, что, если б его жена умерла, вот тогда бы мне стало легче. Я бы воспитала всех его детей. Я бы их любила как родных. Но так думать нельзя, – вздохнула Нина, – это грех большой. Лучше я куплю квартиру, а она будет экс-жена, то есть бывшая. Правда ведь?

– Ага, только квартиру обычно покупает мужчина.

– Это раньше так было, теперь все делает женщина. Не волнуйся, я сильная, я все могу. Несу свой крест – и спина не болит. Слушай, я хочу сказать одну вещь… Даже если тебе очень понадобятся деньги, Гриша, никогда, никогда в жизни не проси у меня взаймы. Я очень добрая, но мне самой они нужны. И я, клянусь чем хочешь, никогда никому взаймы денег не дам.

– Да нужны они мне! Кто у тебя что просить станет? Тоже мне, миллионерша! Про какие деньги говорить, когда ты полы моешь?

Нина возмутилась:

– А ты знаешь, что великая Грета Гарбо мыла полы для того, чтобы у нее всегда была тонкая талия. Ты мою талию видел? – Она сбросила кофту, оставшись в тоненькой маечке, едва доходившей до пупка. – Вот моя талия! Сорок восемь сантиметров. С половиной, если после еды.

– Ничего, – оценил Гриша. – А Грета Гарбо кто такая?

– У тебя видак есть? – спросила Нина, все еще не одеваясь.

Гриша смутился:

– Оденься. Есть у меня видак. Завтра приходи!

Никакого видака не было. Ни у него, ни у Терещенки, ни у Воронкова. Но добыть его было просто необходимо. В первый же выходной Гриша отправился в антикварную лавку, крепко зажав в кулаке единственное богатство – старинную монету.

ГОЛОС ГРИШИ:

– Мать просила продать ее в самом крайнем случае. Но, по-моему, этот случай наступил. Достал я тот видак. Подержанный, правда. Но за бутылку водки Терещенко привел его в божеский вид.

И Нина пришла. Смотрели мы с ней старое кино, которое она так любит…

Какая-то девушка отчаянно отплясывает на лестнице.

Изображение на экране «скачет» – пленка затертая, да и видак не новый.

Гриша ударил по нему кулаком. Картинка выправилась.

– Это и есть твоя Грета Гарбо? – спросил он Нину, показывая на пляшущую на экране актрису.

– Какой ты темный. Это Марика Рокк. Я в кинотеатре пела, я все старые фильмы знаю. Этот называется «Девушка моей мечты». А ты вот о какой девушке мечтаешь?

– Я-то? Не знаю. Чтоб добрая. Чтоб готовить умела. А Лешка – о богатой. Но вообще-то, если на Лешку позарится какая богатая, так ей будет хорошо за семьдесят. И та будет дурой.

Нина оборвала его:

– Смотри лучше кино. Мама говорила, что оно трофейное. Его после войны привезли. Все видели эту картину по сто раз. У нас весь двор смотрел – мама рассказывала. А один мальчик всех тянул на дерево залезть. Говорит, если на дерево залезть, будет видно голую Марику, когда она сидит в бочке и купается. Бывают же дураки!

Нина вдруг вскочила, начала бить чечетку.

– Я так тоже могу. Даже лучше!

Она плясала без устали, а потом вдруг заплакала.

– Ты чего? – обомлел Гриша.

– Я никогда не плачу. Это так! Она про любовь поет, дура. Вот мне и стало грустно. Ты не думай, я сильная!

Фильм кончился, а они еще долго сидели на диване и просто молчали.

И не надо было никаких слов, им достаточно было молчать вдвоем.

ГОЛОС ГРИШИ:

– Поначалу я не понял, что со мной происходит. А когда понял, было уже поздно. Накрыло меня волной, из-под которой в одиночку не выбраться. Со мной такое было только однажды, в пятом классе. Но та девочка была моя одноклассница, и потом, рядом была мать. А теперь… Чужое место, чужой город, и Нина, которая старше меня на целых семь лет и к тому же любит какую-то женатую сволочь.

Ночью он пробрался на кухню, где на раскладушке спал Терещенко.

– Серега, Серега! – позвал он его.

Терещенко продрал глаза:

– А? Шо тебе, Гриня? Починить чего еще?

– Серега, у меня такое горе…

– Помер, что ли, кто? Поминки нужны?

– Да нет, я не к тому. Чего делать, когда ты влюбился?

– Я? Типун тебе на язык, Гриня!

– Да я влюбился, не ты. Что делать?

Терещенко обрадовано вздохнул:

– Тьфу ты! Шо делать, шо делать. Выпить треба.

И он полез за бутылкой.

Нина не спала. Она сидела с поварихой Элей на кухне кафе.

– Вчера у меня электропроводка перегорела от старости, – рассказывала Эля. – Названивала я в диспетчерскую так упорно, что обломала все ногти о диск телефонный. Сижу в темноте с поломанными ногтями, без сигарет. Жду электрика. Приходит наконец дядька лет сорока. Одно слово – слесарь. Я всех слесарями зову – электромонтеров, сантехников и даже которые с телефонной станции. Приходит тот слесарь, перегаром пахнет, весь помятый. Поковырял тупо проводку, посмотрел на меня, на свечку и вдруг говорит: «Ты что, одна живешь?» «Да, одна». «Так выходи за меня замуж. Одной жить не годится». Я говорю: «Я вечно котлеты пережариваю. И люблю другого человека». Ну это я про своего Смирнова, который то ходит ко мне, то не ходит. А слесарь спрашивает: «Тебя-то твой любит или как?» Я честно призналась: «Или как». Он перестал ковырять проводку, как будто обиделся, собрал свой чемоданчик – и на лестницу. «Вот пусть он тебе проводку и чинит, раз ты такая дура и так его любишь». Я его догнала и говорю: «Проводку он чинить не будет, потому что не умеет, это не его профессия. А вы дайте мне сигарету, хоть какой-то от вас толк будет!» Он достал мне одну помятую «Яву», дал прикурить и ухмыльнулся: «На кой ляд тебе тот мужик сдался? Любить надо мужиков, которые женятся и чинят проводки. Остальное – баловство». И ушел совсем. А я осталась одна. Чего, спрашивается, слесарь приходил? Замуж меня позвал и дал закурить. Но по большому счету, он, наверное, правду сказал. Не тех мужиков мы любим, понимаешь! Не тех!