– Забирайте ее теперь. Что вы намерены с ней делать?

– Вы и решите. Это ваше право. Брезе мне сказал… Я хотел отправить ее к мужу и бросить их в тюремный подвал вместе, как вы того хотели. Лучшего она не заслуживает.

Катрин покачала головой.

– Нет, пусть живет… пусть живет такой, какая есть. Бог наказал ее, он не пожелал их смерти от моей руки. Пусть живут вместе и ужасаются при воспоминании о случившемся, пусть копаются в своих гнилых душах. Она обезображена… он – жирный импотент, весь продырявленный и, вполне вероятно, скоро сдохнет… Они сами себя пристроили в ад. Я же отомщена.

Катрин больше не выдержала, слишком велико было нервное напряжение. Взяв Пьера за руку, она попросила:

– Уведите меня, Пьер. Уведите отсюда.

– Вы хотите вместе с другими ехать в Монтрезор?

Она покачала головой.

– Я больше не хочу их видеть. Заканчивайте без меня, я свое дело сделала… Вернусь в гостиницу…

Уходя из опустевшей комнаты, Катрин заметила зловещий блеск на кучке драгоценностей – черный бриллиант Гарена… Она протянула руку и взяла его. Проклятый камень покоился у нее на ладони, как знакомое существо.

– Это мое, – пробормотала она. – Я забираю свою вещь.

Пьер обнял ее дрожащие плечи и нежно прижал к себе.

– Говорят, что этот великолепный камень проклят и приносит несчастье. Нужен ли он вам?

Она посмотрела на роковой камень, разливший по ее ладони ночной свет.

– Это верно, – сказала она серьезно. – Камень сеет смерть и несчастья. Но та, которой я его отдам, обладает даром изгонять несчастье и удалять смерть.

Поддерживаемая молодым человеком, Катрин наконец покинула донжон Кудрэ. Очутившись во дворе, она остановилась и подняла глаза к небу. Звезды уже потухли. Лишь несколько самых ярких сверкали с восточной стороны, где на горизонте начала вырисовываться узкая, светлая полоска. Пьер с нежной заботливостью закутал Катрин в манто.

– Пойдемте, вы можете простудиться, – уговаривал он.

Она не двинулась с места и удерживала его, не отрывая взгляда от небесного свода.

– Начинается день, – шептала она. – Все кончено, перевернута еще одна страница.

– Все может начаться снова, Катрин, – пылко отвечал он. – Может быть, этот день станет первым днем новой жизни, полной радости и солнца, если только вы захотите. Катрин, скажите мне…

Нежно, но твердо она прикрыла его рот рукой, грустно улыбнувшись этому красивому беспокойному лицу, склонившемуся к ней.

– Нет, Пьер! Не говорите больше ничего… Я устала, я умираю от слабости. Проводите меня и ничего не говорите.

Не спеша, прижавшись друг к другу, как двое влюбленных, они направились к спящему городу.

Пройдя через высокие двустворчатые двери, окованные железом, Катрин увидела широкий двор замка Шинон. Шотландские лучники, выстроившиеся в две шпалеры лицом друг к другу, как статуи, образовали коридор. Султаны из перьев цапли слегка трепетали на их шапках от дуновения вечернего ветерка. Дюжина герольдов с трубами на бедрах застыли на площадке, ведущей в Большой зал, где ее ожидал король… Сердце Катрин наполняло грудь гулкими ударами. Прошло десять дней после успешного свержения главного камергера.

Полуживого Ла Тремуя, заключенного в замке Монтрезор, приговорили к огромному выкупу, освобождению от занимаемого поста, постоянному принудительному пребыванию в родовом замке Сюлли, единственном, оставленном ему. Но ей хотелось забыть чудовищного тирана, гнетущей тяжестью висевшего над ней и всеми Монсальви.

Сегодня пришел день ее триумфа. Королева Иоланда сообщила, что вечером 15 июня король примет ее в торжественной обстановке. Этого момента она с нетерпением ожидала в гостинице мэтра Анеле, где она жила вполне открыто. Она была свободна, могла выходить куда хотела и принимать гостей, ничто ей больше не угрожало.

Она видела, как на следующий день после падения Ла Тремуя Жиль де Рец покинул замок вместе со своими людьми. Это было похоже на скоропалительное бегство. Высокомерие всегда было написано на лице маршала, но он не выглядел побежденным. Видя его отъезд, она хмуро улыбнулась:

– Подожди, придет день, и ты мне заплатишь за все. Я тебя не забуду.

Когда она подошла к крыльцу, герольды вскинули длинные серебряные трубы, и их звук разорвал воздух, заставив вздрогнуть от нахлынувших чувств. Невольно она оглянулась на Тристана Эрмита, почтительно следовавшего за ней в трех шагах… И все же к чувству радости примешивалась горечь… Она надеялась, что в эту торжественную минуту рядом с ней будет и Пьер де Брезе. Но с тех пор, как они покинули донжон Кудрэ и он проводил ее в гостиницу, Пьер исчез. Никто не мог сказать ей, что с ним случилось. Только Тристан видел его, покидавшего Шинон верхом на лошади.

Трубы стихли. Пока Катрин поднималась по ступенькам высокого крыльца, двери Большого зала распахнулись, и перед ней предстало изумительное зрелище внутренней иллюминации. Сотни факелов горели в гигантском зале, высокие стены которого были покрыты расшитыми коврами. Букеты свежих цветов украшали дорожку, ведущую к большому камину в глубине помещения.

Торжественная, пестрая толпа стихла, когда открылись двери. У камина на высоком голубом с золотом постаменте Катрин увидела королевский трон. На нем восседал король. Рядом с ним стоял человек, которого она видела в ту памятную ночь в Амбуазе, – молодой и сияющий Карл Анжуйский в костюме из золотистого сукна. Еще она увидела королеву в окружении фрейлин, но ее внимание привлек пожилой человек с гордым взглядом, стоявший у входа в зал. Он направился к ней, опираясь на белый посох. Это был граф де Вандом, дворецкий короля, главный церемониймейстер. Он уже поклонился ей и предложил руку, чтобы проводить к королю, когда перед ней выросла фигура женщины в траурном одеянии. Взволнованная Катрин узнала королеву Иоланду. Граф Вандом собирался было преклонить колено, но она обратилась к нему с любезной просьбой:

– Если вы не возражаете, дорогой кузен, я сама провожу мадам де Монсальви к королю.

– Протокол безмолвствует, когда королева приказывает, – ответил дворецкий с улыбкой.

Иоланда протянула руку Катрин, склонившейся в реверансе:

– Пойдемте, моя дорогая.

В глубокой тишине две женщины, плечом к плечу, прошли через длинный зал. Одна – импозантная и красивая в своей высокой короне, прикрывающей темные косы, другая – сверкающая красотой, несмотря на строгость наряда. Обе в трауре, но наряд Иоланды был сделан из бархата и парчи, а Катрин позволила себе платье из тонкой шерсти. Ее белокурая голова была покрыта убором из черного крепа.

Чем ближе к трону, тем бледнее становилось лицо Катрин, сердце замирало от торжественности момента. Худая фигура короля, одетого в темно-голубое с золотом платье, приближалась… и Катрин с грустью думала, что эта дружеская рука, ведущая ее, должна была быть рукой Арно.

Не случись несчастья, они вместе шли бы по этой аллее триумфа и, разумеется, не в траурном одеянии. Это ему, своей потерянной любви, она посвятила эти мгновения: они принадлежали ему по праву. В глубинах своей памяти она вновь увидела его, подкошенного королевским указом, как тот дуб, пораженный молнией, на руинах жилища, разоренного и сожженного по приказу того же короля, который сейчас ожидал ее. Ей казалось, что она слышит безутешные рыдания самого сильного и смелого человека, и прикрыла глаза, чтобы сдержать слезы.

Вырвавшись из своих грустных воспоминаний, она вдруг осознала, какую невероятную честь оказывает ей Иоланда, потому что сеньоры и благородные дамы, отдавая честь королеве, склонялись в поклонах и перед ней. Она видела даже преклоненных принцев крови, и, когда они подошли к ступенькам пьедестала, ведущим к трону, король встал. Карие спокойные глаза с интересом смотрели на ее лицо. Молодая женщина зарделась.

Король не был наделен ни физической силой, ни красотой. Он был просто королем, которому, если носишь имя Монсальви, отдаешь без остатка богатство, кровь, жизнь. Не спуская глаз с суверена, Катрин медленно согнула колено, а в это время королева Иоланда обратилась к королю: