На ладонях у Катрин сверкал гранями черный бриллиант, отбрасывая свет на потолок и стены большого зала крепости Карлат, где Катрин и ее близкие нашли приют после превращения в руины замка Монсальви. Молодая женщина смотрела на игру камня при свете свечей. Ее рука покрывалась удивительным переливом лучей, пронизанных кровавыми ручейками. Перед ней на бархатной скатерти лежали другие драгоценности, ее украшения тех времен, когда она была королевой Брюгге и Дижона, любовницей всесильного и почитаемого Филиппа Бургундского. Она не обращала на них внимания. А между тем здесь были редкие украшения из уральских аметистов, которые Гарен де Бразен, ее первый муж, подарил ей на свадьбу, рубины и сапфиры, аквамарины, топазы из Синая, карбункулы с Урала, венгерские опалы, бадахшанская ляпис-лазурь, огромные изумруды из рудников Джебль Сикаит, подаренные Филиппом индийские бриллианты. Но только черный бриллиант – самое дорогое сокровище главного ювелира Бургундии – привлек ее внимание, когда брат Этьен Шарло вытащил из своей потрепанной рясы и высыпал на стол сказочное богатство.

Когда-то Гарен де Бразен купил его у капитана, который украл бриллиант в Индии со статуи священного идола и был рад отделаться от него: бриллиант приносил несчастье. Гарен, приговоренный к смерти, отравился в тюрьме, чтобы избежать петли и позорного шествия в кандалах через весь город. А разве Катрин, его наследницу, не преследовал тот же рок? Несчастья шли за ней по пятам, за ней и ее близкими, за тем, кого она любила.

Арно де Монсальви, ее муж, объявленный трусом и предателем за то, что хотел освободить Жанну-Колдунью[1], был брошен в заразную тюрьму всевластного Жоржа де Ла Тремуя, фаворита Карла VII. Он чуть было не умер там, а когда вышел и вернулся к себе домой, застал замок де Монсальви разоренным и разрушенным по приказу короля. А потом пришло горе, страшное горе, и, хотя уже прошло восемь месяцев, Катрин начинала дрожать от отчаяния, вспоминая об этом: в грязной тюрьме де Ла Тремуя Арно заразился проказой. Навсегда отвергнутый, он влачил жалкое существование в лепрозории Кальвие – мертвый для своих близких, мертвый для всех остальных, один со своими страданиями.

Пальцы Катрин сжались в кулак, скрыв от взора бриллиант. Теперь он был теплым, нагретый человеческим теплом. Какая злая сила таилась в этом черном великолепии? Люди будут драться за него, и не один век будет течь кровь. У нее появился соблазн бросить камень в огонь, уничтожить его, но могли ли понять этот поступок старый преданный монах и эта пожилая женщина, ее свекровь, безмолвно восхищавшаяся редкой драгоценностью? Бриллиант являл собой целое состояние!.. А замок Монсальви требовал восстановления. Катрин раскрыла кулак и бросила бриллиант на стол.

– Какое чудо! – восторгалась Изабелла де Монсальви. – За всю жизнь не видела ничего подобного! Это будет наша семейная реликвия.

– Нет, мама, – задумчиво возразила Катрин. – Я не оставлю этот черный бриллиант. Это проклятый камень. Он приносит одни несчастья, и к тому же за него можно выручить много золота! В этом черном камне есть и замок, и люди для охраны, есть на что переделать Монсальви и вернуть ему прежний облик, вернуть моему сыну положение, которое дают деньги и власть… Да, все это заключено в бриллианте!

– Как жаль! – сказала мадам де Монсальви. – Он такой красивый!

– Но еще более опасный! – добавил брат Этьен. – Вы слышали, госпожа Катрин, что Николь Сон, торговка женскими нарядами, которая приютила вас в Руане, умерла?

– Как умерла?

– Ее убили! Она отвозила драгоценный хеннен, весь в золотых кружевах, для герцогини Бедфорд. Ее нашли в Сене с перерезанным горлом…

Катрин ничего не ответила, но ее взгляд, брошенный на бриллиант, говорил сам за себя. Даже оставленный на хранение, проклятый камень приносил смерть! С ним надо было расстаться – и чем раньше, тем лучше.

– Однако, – добавил монах с доброй улыбкой, – не будем преувеличивать. Возможно, это только случайное совпадение. Согласитесь, что я его провез почти через все королевство, через страну, где свирепствует нищета и хозяйничают бандиты… и со мной ничего плохого не случилось.

Действительно, это было какое-то чудо, что в разгар зимы 1433 года монах-францисканец из Беврэ сумел пересечь несчастную Францию, нищую, залитую кровью бандами головорезов и солдатами английских гарнизонов, натыканных там и сям, и никто не догадался, что в грубом холщовом мешке, спрятанном под рясой, он перевозил прямо-таки королевское богатство.

В день казни Орлеанской Девы, когда Катрин и Арно де Монсальви скрылись из Руана, сказочные сокровища молодой женщины остались на сохранение у их друга мастера-каменщика Жана Сона и хранились там до того времени, пока брат Этьен Шарло, самый верный тайный агент королевы Иоланды, герцогини д'Анжу, графини Прованса и королевы четырех королевств – Арагона, Сицилии, Неаполя и Иерусалима, – нашел время доставить их законным владельцам.

В течение многих лет ноги брата Этьена, обутые в францисканские сандалии, мерили дороги королевства, перенося послания и приказы королевы Иоланды – тещи Карла VII – вплоть до самых секретных, обращенных к народу. Никто и не подозревал, что маленький, толстый, всегда улыбающийся монах скрывал под скромной внешностью недюжинный ум. Он добрался до Карлата уже под вечер. Хью Кеннеди, шотландец, наместник Карлата, выйдя проверять караулы, обратил внимание на полную фигуру монаха, резко выделявшуюся на снежном фоне. Монаха немедленно проводили к Катрин. Встретиться с ним после восемнадцати горестных месяцев было радостью для молодой графини. Брат Этьен всегда был опорой и советчиком, его присутствие оживляло в памяти дорогой образ Арно, но сейчас от этих воспоминаний разрывалось сердце. На этот раз брат Этьен при всем желании был бессилен что-нибудь сделать для их объединения. В этом мире больного проказой и ту, которая надела траур по живому мужу, разъединяла пропасть.

Встав из-за стола, Катрин подошла к окну. Наступила ночь, и только освещенное окно кухни отбрасывало красноватый свет на заснеженный двор. Но глаза молодой женщины уже давно не нуждались в дневном свете. Сквозь темноту, через расстояния нить, связывающая ее с отверженным обществом, горячо любимым Арно де Монсальви, оставалась и прочной, и скорбной… Она могла стоять часами, вот так неподвижно, глядя в окно, со слезами, катившимися по ее лицу, которые она и не старалась вытирать.

Брат Этьен кашлянул и тихо сказал:

– Мадам, не убивайтесь! Скажите, чем можно смягчить вашу боль?

– Ничем, отец мой! Мой супруг был для меня самым главным в жизни. Я перестала жить с того дня, когда… – Она не договорила, закрыла глаза… На темном экране закрытых век ее безжалостная память рисовала образ крепкого человека, одетого во все черное, удалявшегося в лучах солнца. В руках он нес охапку женских волос, ее волос, пожертвованных в порыве отчаяния и брошенных под ноги, как сказочный ковер, человеку, отторгнутому своими братьями. С тех пор волосы отросли. Они обрамляли ее лицо, как золотой оклад, но она безжалостно убирала их назад, закрывала черной вдовьей вуалью или прятала под белым, накрахмаленным чепчиком. Она хотела бы еще больше приглушить красоту своего лица, особенно когда ловила на себе восхищенный взгляд Кеннеди или выражение преданности и обожания в глазах ее берейтора Готье… Вот почему она не расставалась со своей черной вуалью.

Брат Этьен окинул задумчивым взглядом гибкую фигуру, очарование которой не могло скрыть скромное черное платье, нежное лицо и губы, по-прежнему прелестные, несмотря на страдания, фиолетовые удлиненные глаза, блестевшие в горе так же, как они блестели от страстной любви. И добрый монах подумал: «Неужели Бог действительно создал подобную красоту, чтобы дать ей погибнуть, быть задушенной траурной вуалью в чреве старого овернского замка? Если бы у Катрин не было десятимесячного ребенка, она без раздумий последовала бы за своим горячо любимым супругом и прокаженным, сознательно отдавая себя в руки медленной смерти». И теперь брат Этьен подыскивал слова, способные пробить эту броню горя. Что сказать ей? Говорить о Боге – бесполезно. Что Бог для этой женщины, пылко влюбленной в одного-единственного человека. Ради Арно, своего мужа, ради любви к нему Катрин с радостью готова заложить тело и душу дьяволу… Поэтому странно было слышать его слова: