– Как вам, коллега? – повторил он совсем пискляво – голосом, никак не вязавшимся с его комплекцией.

– Ничего, – снисходительно кивнул Щукин, довольный тем, что его – как он и ожидал – приняли за художника. – Цветовая гамма, она, конечно… – он пошевелил в воздухе пальцами и замолчал, как бы погрузившись в раздумья.

– Гамма предполагалась посветлее, – начал объяснять бородач, – но краски через неделю потемнели. Сами ведь знаете, качество наших отечественных красок… – он развел руками.

– Это ваша работа? – догадался Щукин.

– Моя, – кивнул бородач, – из позднего.

– И как она называется? – поинтересовался Щукин.

Бородач хмыкнул. Щукину показалось, что он посмотрел на него с удивлением.

– Как она может называться? – сказал бородач. – Это же автопортрет.

«Ни хрена себе, – промелькнуло у Николая в голове, – искусство. Называется – модернизм…»

Он снисходительно усмехнулся.

– В последнее время, – сообщил он бородачу, – появилось мнение, что название может не продолжать тему картины и не указывать прямо на проблему, отображенную в картине, а, так сказать, жить своей жизнью. Короче говоря, название развивает новый смысл. И теперь принято давать название даже автопортретам.

Выпалив эту чушь, Николай замолчал. Бородач оторопело нахмурился, переваривая сказанное, погладил себя по объемистому животу.

– Название… да… – осторожно высказался он, – я как раз над этим думал… А кто… Кто родоначальник этих новых идей? – спросил он вдруг.

– Григорий Шнейдер, – ответил Щукин, – разве вы не читали его труды?

Бородач от неожиданности клацнул челюстью.

– Читал, – быстро сказал он, – только давно. Теперь забыл…

Они какое-то время молчали. Бородач, прищурившись, разглядывал свою картину. Очевидно, придумывал название, чтобы придать ей новый смысл.

Щукин закурил.

– А вы местный? – спросил его бородач, оторвавшись наконец от своей картины.

– Нет, – качнул головой Щукин, – из Москвы.

Бородач уважительно улыбнулся.

– Вы по делу к нам приехали или… ознакомиться с местными культурологическими особенностями? – поинтересовался он.

– По делу, – ответил Щукин.

– Наверное, наш музей вас пригласил? – предположил бородач.

– Да нет, – ответил Николай, – я сам по себе приехал. До меня дошли слухи, что у вас в городе появился один скульптор. Создает просто удивительные произведения искусства. Самородок. Я ищу его…

– Правда? – заинтересовался бородач. – Да кто он такой?

– Бывший врач, насколько я знаю, – важно сказал Щукин, – зовут его Василий Кортнев.

– Кортнев, – нахмурился бородач, вспоминая, – Василий…

– Кличка у него еще есть, – добавил Щукин, – Студент.

– Кто?! – ахнул бородач.

– Студент, – повторил Щукин.

Бородач минуту смотрел ему прямо в глаза, а потом весело расхохотался.

«Вот елки-палки, – подумал Щукин, – что за человек этот Студент? Какая разная реакция на него у разных людей… Прямо удивительно…»

– В чем дело? – недовольно спросил он. – Что вы нашли в этом смешного?

– Кто… – давясь от смеха, выговорил бородач, – кто вам сказал, что Студент – великий скульптор?

– Люди, – сердито ответил Щукин, – те люди, которым я привык доверять.

– Над вами подшутили, – отсмеявшись, сообщил бородач, – над вами точно подшутили. Студент – он… Нет, это долгий разговор.

– Как это долгий разговор? – продолжал сердиться Николай. – Я приехал из Москвы специально для того, чтобы найти Студента, а вы…

Бородач снова расхохотался.

– У вас есть несколько минут свободных? – спросил Щукин, когда бородатый художник наконец заткнулся.

– Есть, – сказал тот, – а что?

– Может быть, мы немного того… – проговорил Щукин, – попьем пива, а вы…

– Согласен! – выпалил бородач прежде, чем он успел договорить.

– А вы мне расскажете про Студента, – закончил Щукин. – Зря я, что ли, ехал из Москвы…

– Расскажу, – широко улыбнулся бородач. – Кстати, вас как зовут?

– Степан Аркадьевич, – степенно проговорил Щукин, – а вас?

– А меня – Миша, – представился бородач. – Михаил Михайлович вообще-то, но можно просто Миша.

Щукин кивнул. Называть себя просто Степой не разрешил. Все же он столичный художник.

Миша оставил свою картину на попечение какого-то маленького мужичка с лицом, сплошь усеянным крупными бородавками, и уверенной походкой направился куда-то напрямик через площадь.

Они зашли в какую-то забегаловку недалеко от парка Победы, в центре которого располагался памятник Пушкину, где местные художники выставляли на продажу свои произведения.

Бородач Миша, почтительно приняв от Щукина деньги, побежал за выпивкой. Очень скоро он вернулся, сжимая под мышками четыре бутылки пива. В руках бородач Миша нес два нечистых граненых стакана. Выгрузив пиво на столик, он немедленно закурил.

Первую бутылку распили в молчании. Щукин огляделся по сторонам. Забегаловка помещалась в подвале, света было мало, вокруг них клубились в облаках табачного дыма дурно одетые субъекты. Короче говоря – нормальная забегаловка, Щукин в подобных заведениях чувствовал себя уютно.

Миша откупорил вторую бутылку. Разлил пиво по стаканам.

– Так откуда вы, Миша, знаете Студента? – начал Щукин разговор.

– Я ему доставал материалы для его… произведений, – ответил Миша.

Слово «произведений» он выговорил, придав ему явный иронический оттенок.

– Что представляют из себя его скульптуры? – спросил Николай.

Миша хохотнул.

– А ничего не представляют, – сказал он, – он все время лепил одно и то же.

– Что же? – поинтересовался Щукин.

– А эту, как ее… – бородач Миша скривился от умственного напряжения, – ну… античную статую. Знаешь, такую – без рук, без ног, без головы…

Щукин кивнул. Старуха, ныне живущая в квартире Студента, сказала ему, что в ее комнатах осталось много таких скульптур. Да и Шнейдер тоже милую историю рассказал.

– Странно, – проговорил Щукин, – одни только копии античной статуи? И ничего больше?

– Точно, – подтвердил Миша. – И что самое интересное – одна скульптура ничем не отличается от другой. Разве что – материалом, из которого сделана. Я продавал Студенту глину, гипс… Даже мрамор. Он из мрамора пытался что-то выточить…

– Получилось? – механически спросил Щукин, думая о другом.

– Ага, – Миша вылил себе в глотку содержимое своего стакана, – получилось. Абсолютно то же самое, что и до этого… Никакой Студент не скульптор, – продолжал Миша, снова разливая пиво, – довел процесс творения одной и той же скульптуры до автоматизма, и все. Так всякий может… Настоящий художник – это… – тут Миша задумался и скосил глаза на свой кожаный плащ.

«Что же это получается? – рассеянно думал Щукин. – Что за человек этот Василий Кортнев?.. То бишь Студент. ФСБ найти его не может, Петины бандиты-отморозки его преследуют неизвестно за что… Скульптуры, давняя темная история с воровством лекарств из больницы, отсидка Студента… Мертвый урка с переломанной шеей на дне лесной ямы… Не нравится мне этот человек, но… Другого нет. Никого, кроме него, я из сходняка не знаю. А мнение, которое в сходняке сложилось относительно моей персоны, мне все же знать надо. Без этого нельзя оценить ситуацию: Рустам слов на ветер не бросает. Кажется мне, что он уже начал свою игру».

– Послушайте, Миша, – задумчиво проговорил Щукин, – мне тут в голову мысль пришла…

– Да? – осведомился Миша, отрываясь от бутылки с пивом. – Какая?

– Этот Студент вообще – нормальный человек?

Миша, плеснув на столик пиво изо рта, снова захохотал – так, что на него оглянулись притулившиеся рядом убогие посетители забегаловки.

– Вы, Степан Аркадьевич, меня извините, – отхохотавшись, проговорил он, – но как человек, сделавший добрую сотню копий с античной статуи – не на продажу, а просто так, для себя, – может быть нормальным? Он ведь последние месяцы только тем и занимался, что эти скульптуры лепил. До того, как…